Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского - Антология

Ухаживание за меннониткой

Приволокнулся я за юной меннониткой.Лишь первый поцелуй сумел сорвать я прытко,Она сказала мне: «То было или нет,Но удалиться прочь примите мой совет!

Ведь от иной сестры схватил бы оплеуху,Пожалуй, даже наш священный брат по духу!».Стеня, к ее ногам я попытался пасть,Я тщетно сообщал, что к ней питаю страсть.

Но холодна к мольбам она была, как рыба.Я рек: известны ль ей слова какие-либоВ Писаньи — кто клеймил влюбленных и когда?Я тут же принужден сгореть был со стыда.

Ярился Моисей, текли псалмы Давида,Из слов апостолов воздвиглась пирамида,Пророки древние смешались в суп густой…(Здесь вряд ли мог помочь и Валентин Святой.)

И глянуть на меня не думала, паршивка!Не то цветист камзол, не то пышна завивка.Просторны ли штаны, лазорев ли крахмал,Велик ли воротник — я думал — или мал,

Иль на моем плаще излишне много складок?Короче говоря, я грешен был и гадок.«До встречи», — я сказал, увидев наш контраст.«Ступайте, господин, ступайте! Бог подаст».

Я через краткий срок пришел для новой встречи,И платье изменив, в переделав речи.Я волосы прижал к вискам по волоскуИ выбрал воротник, похожий на доску.

Ни лишнего шнурка, ни золотой заплаты!Из уст моих текли священные цитаты!«Мир дому!» — возвестил я набожной сестре,Зеницы возводя, как надобно, горе.

Я обращался к ней «сестра», а не иначе,Покуда не берясь за сложные задачи.Откуда-то главу прочел ей наизусть(Пусть лишний раз речам святым внимает, пусть…)

И делу послужил напор богослужебный:В ее очах огонь затеплился целебный.«Клянусь, что будет так!» — вскричал, яря свой пыл,И сочный поцелуй по-фризски ей влепил.

Она зарделась (но, мне кажется, притворно),«Помилуйте, — рекла, — молва людская вздорна»,Но я поклялся ей, что тоже не дурак,И лучше станет нам, когда наступит мрак.

«Да, свечи потушить я требую сурово,Не то нарушите вы клятвенное слово!» —Она произнесла, — вот свечи я задул,Затем впотьмах с трудом нашел какой-то стул,

Привлек ее к себе, пристроился удобно,И прошептал: «Сие мгновенье бесподобно».«Воистину ли так? — промолвила она. —Я, право, признаюсь: я не была должна…

Но клятва… Ваших просьб могла бы я не слушать,Но клятву мы могли, к прискорбию, нарушить».«Так будет ли финал?» — я вопросил. «О да,Но не давайте клятв столь дерзких никогда!»

Константин Хёйгенс[7]

(1596–1687)

Король

Он — скопом весь народ с короной на челе;Властительный слуга; невольник в кабале;Кров, призванный служить защитою от града;Гроссбух, где счет идет — чего державе надо;Монета, коей мы творцы и кузнецы,Подорожавшая, быв сложена столбцы;Владыка в кандалах; проситель Христа ради;Раб собственных рабов; посылка при балладе;Земная молния, разящая подчасТех, кто не спрятался; грозы гремучий глас;Светило коему быть не должно подобныхВо избежание баталий межусобных;Меньшой среди людей — для Божьей доброты;Мишень для подлых стрел; объект для клеветы;Тот, кто блюдет страну; тот, кто ее бесславит;Мужчина из мужчин; созданье тех, кем правит.Народа воля в том, чтоб волен был корольИзволить повелеть: народ, внимать изволь;Ему не продохнуть средь суеты вельможной,Обмана тонкого и лести слишком сложной;Коль скоро истина, не обратившись в ложь,Дойдет до короля, презрев кордон вельмож —Спохватятся они: со скоростью лавиныНаврут с три короба, и выйдут неповинны.Не знает дружбы он: для равных вещь сия,В стране же — равных нет, а прочих стран князьяНедобродетельны, и попросту обуза —В них дружества искать, или хотя союза.Чтоб дядю ублажить — того посмей, расстрой! —Он заключает брак с двоюродной сестрой:Кобыла куплена, но всадник время тянет,И ногу в стремя ей совать вовек не станет.Его не выручит ни друг, ни фаворит —Что им отечество? Пускай огнем горит,Поболе бы урвать, король пока во славе,Какой бы с тем позор не выпадал державе;Лишь за кулисами у них иная роль:Притворно слезы лить над тем, как слаб король.Нет отдыха ему: рассвет чреват тревогой,Лишь поздно вечером, в плену заботы многой,Властитель опочит: с собой наединеОстаться может он, пожалуй, лишь во сне.От страха смерти — жизнь не делается краше,Мерещится ему отрава в каждой чашеИ в кушанье любом: ведь даже сын родной,Чтоб уморить его — не станет за ценой.Златой чертополох! Да будет людям вемо:Ты горше, чем сабур, ты тяжелей ярема!Удел опасен сей — и кто бы не зачах,Коль голову сберечь столь трудно на плечах?

Глупый придворный

Он — знатный человек, что может быть рекомСкотиной знатною; дерьма злаченый ком;Раздувшийся пузырь; тряпица на флагштоке;Должник беспамятный; прожора волоокий;Гроссмейстер лодырей; умелец-лизоблюд;Враньем угодливым наполненный сосуд;Блистательный алмаз воды уж больно темной;Тачальщик льстивостей и сплетен швец надомный;Зарница на земле; беспечия символ;Замызганный флакон для благородных смол;К державе некое подобие довеска;Звезда, берущая взаймы крупицу блеска.Он родословье мнит подобием брониВсем действиям своим: достоинством родниНередко числит он, что честь фамильной шпагиНа лжи воздвигнута, на проданной присяге;Он к мудрости брезглив и холоден, ввидуТого, что оной нет и не было в роду,Ввиду того, что кость была и будет белой,Хоть побирушничай, что вообще ни сделай;Сие усвоил он по воле Божества —Мужицкая мораль примерно такова;Сей плод — с того ствола, чей корень стал вельможенЗа толстый кошелек иль меч, не знавший ножен.Законным отпрыскам — одним почет и честь:Бастардам низменным в дворяне бы не лезть,Чуть что — воспрянет он и уж покажет силу:Ублюдков чует он, как жеребец кобылу;Во всех его речах — ни слова, кроме лжи,Однако «лжешь!» — ему попробуй-ка скажи,Он, кто подобных слов не слыхивал доселе,Потребует, чтоб ты готовился к дуэли.Он восстановит честь, в безжалостном боюПролив чью-либо кровь, твою или свою.Пустое мужество, обычай окаянства!Почто внесло тебя в родимый край дворянство?Кто к нам привез его из чуждых областей —Не чтитель чести тот, а форменный атей!Отыщешь ли профит иль избежишь урона,Блистая всякий день металлом эспадрона;Уж то-то будет смел рубака в час, когдаЗа Авелеву кровь настанет час суда.Потуги дерзости сколь будут неполезны,В расплаты грозный миг пред зевом жадной бездны;Кто, прежде чем в нее последний сделать шаг,Во страхе не замрет — тот, стало быть, смельчак?Нет, мнится мне, дуэль — сомнительное брашно.Так страшно ль умереть? Вот жить — куда как страшно.Он рад, коль небосвод воскресным утром чист:Он наряжается и в бархат, и в батистИ в церковь движется кометою хвостастой, —Пред домом княжеским поди-ка не пошастай —Зачем тогда и жить? Он холит эту страсть,Он в кнут преобразить свою умеет пясть,Коль хочет разъяснить: прочь, смерды, покалечу!Иль на прохожего, бредущего навстречу,С вопросом кинется: «Отколе ныне ветр?»О, здесь его конек! Он — ветрознатель-мэтр!Кто глух к его речам — тому придется худо.Бедняга спрошенный сообразит покуда,Он сам же возвестит секрет: «С утра — норд-ост!»Сие — гласит адепт, великий диагност!Но в Божий храм идти он должен поневоле,Где следует забыть о суетах юдоли.Там исхитрится он спастись навернякаОт проповеданий — посредством парика:Он мог бы подремать — однако спать не станет,Иная в этот час его утеха манит,Вот, кажется, его вниманье привлеклоПрелестниц городских немалое число, —Он озирает их, знакомых, незнакомых;Как утверждает он — ему неведом промах,Глаз у него что лик; вещает взор его:Ах, я влюблен в тебя, живое божество!С двух до семи три дня он ей мозги морочит,В четвертый устает и продолжать не хочет.И до иных побед он якобы охоч:От века для бесстыдств укромой служит ночь.Но предаются ль им не тайно, а при свете?Он в понедельник, днем, сей путь вершит в карете,Поступок утаить — ему не по уму,Но глух ужли к молве? Мир попривык к тому,Что делать ничего не хочется вельможе,От страха заболеть — мороз дерет по коже,Немало оплеух Венеры он стяжал,Вступая в битву с ней: уж больно туп кинжал;Оружье — вне герба, в том как бы дань приличью.Но, если страшен зверь, зачем бежать за дичью?Зато бывает он куда как вдохновенВ мечтах о прелести супружеских измен:Он воссылать хвалу умеет с умным виномЦветам среди шипов и гневным Данаидам:Вот это женщины! Мужья, на вас беда!Кукушка вертится близ вашего гнезда!Но — самого его судьба дарит находкой:Обзаведется он женою, нравом кроткой,Обрящет верность в ней, равно и красоту.Однако не роптать ему невмоготу:Досадует на то, что госпоже досадно,Что он досадует: принять бы можно хладноУпрек в содеянном, — но честная женаВ безвинности своей раскаяться должна;Безвинность для нее особой станет мукой,Коль муж ее зовет воровкой и гадюкой.Вот он погневался часок, побушевал,И должен отдохнуть: он держит путь в подвал,Там — бочек славный ряд: о, как же все отлично!Теперь он видеть мир готов философично.Сколь человек ни мал — но он венец всему!Кто спорить смеет с ним? Он — в собственном дому!Под вечер он решит, что полон знаньем чистым,Переползет в постель и захрапит с присвистом.Но — полдень привнесет в гармонию изъян.Проснувшись, он встает, похмельем обуян,Он снова жаждою спиртного беспокоим;От грязи утомясь, он льнет душой к помоям;Игрою в зернь ему заняться невтерпеж,Хоть и не взыскан он Фортуной ни на грош:Скорей, ожившие, зальются камни в плаче,Чем он откажется от призрака удачи;Вот, мнится, фарт пошел — но только миг пройдет,Фортуны маятник начнет обратный ход;Получит он урок — и станет ныть, что сродуНе думал угодить в подобную невзгоду.Так длится для него бесплодный бег годин,Так доживает он до старческих седин,Он множит зло на зло, месть прибавляет к мести,Слагаются листы ушедшей жизни — в дестиЗловонные, а в них немой рассказ о том,Как юность пронеслась в кружении пустом;Он ощущает страх, приготовляясь к ночи,Расплата близится, отсрочка все короче,Еще он жив, но в нем плодит гниенье рок,О розге Божией — забвение не впрок,Как ни страдает плоть — но он возможно долеХотел бы не вкушать иной, посмертной боли.Когда же наконец придет последний час,Как много будет рвот, проклятий и гримас,Весь этот миг пройдет в непониманье хмуром,Что с шахматной доски нет выхода фигурам.Он есть лишь то, что есть, и путник в простотеЕдва пятнадцать слов читает на плите:Под этим камнем спит и ждет Господня гласаПридворный, человек ни-рыба-и-ни-мясо.

Посол