Гобелен - Кайли Фицпатрик

После шахматной партии в покоях Эдуарда королева Эдита стала открыто говорить с Изабель в моем присутствии. Именно от нее я и услышала рассказ о том совете.

Гарольд поспорил с Тостигом по поводу управления Нортумбрией, эрлом которой он является. Все чаще Эдуард призывает Тостига в свои покои, и любовь короля к младшему брату королевы Эдиты ни для кого не является секретом. Но в отсутствие Тостига в северном графстве вновь воцарились беззаконие и коррупция. Как и ее муж, Эдита высоко ценит Тостига, и он стал эрлом благодаря ее усилиям. Перед встречей старейшин в Вестминстере стало известно об убийстве в Нортумбрии аристократов Гэмела и Ульфа, и главы кланов обвинили в этом сторонников Тостига. Оба убитых являлись приверженцами Госпатрика[28], которого многие жители Нортумбрии считают своим истинным эрлом. Сейчас главы кланов нападают на путешественников и берут с них выкуп, а представители церкви требуют снижения налогов. Гарольд стал спрашивать об этом Тостига, требуя, чтобы брат вернулся в Нортумбрию и разрешил конфликт. Однако Тостиг такой же волевой и упрямый, как Гарольд, и не выносит давления. Он спокойно ответил, что северное графство находится под его управлением и он отвечает только перед своим королем, а потом заявил, что его брат сам является сторонником Госпатрика. После этого объятый яростью Гарольд покинул совет и дворец.

В Нортумбрии живут разные народы — датчане и англы, и, хотя Тостиг говорит на языке своей матери-датчанки, в глазах аристократии Нортумбрии он остается западным саксом. Кровная месть на севере началась с тех пор, как между племенами стали заключаться смешанные браки, но до сих пор под управлением Тостига серьезных неприятностей не возникало.

С того дня Гарольда никто не видел, хотя перед днем летнего солнцестояния он послал за королевской стражей. Среди них был и мой муж. Король отказался двинуться севернее Шропшира, и теперь хускерлы рады, что у них появился повод отправиться за границу. Покидая дворец вместе с пятьюдесятью другими всадниками, Джон не знал, куда и зачем они направляются. Кое-кто утверждал, будто они едут на охоту во Фландрию, другие говорили, что Гарольд хочет навестить своих союзников на континенте, чтобы выяснить, кто готов поддержать его в качестве короля саксов. Однако слухам верить не следует, и правду мы узнаем только после их возвращения.

14 августа 1064 года

Теперь Мэри знает о моих упражнениях, поскольку, как и я, часто не спит по ночам, слушая храп братьев. Она будет надежно хранить мою тайну, поскольку сама хочет научиться грамоте. Мэри работает по субботам, моет пол у кожевника за полпенни и приносит мне оттуда обрывки шкур, которые я отмачиваю в кипящей воде, отскребаю старым хлебным ножом, а потом сильно растягиваю. Получается грубый материал для письма. У меня нет времени и инструментов, чтобы сделать пергамент высокого качества, к тому же мне приходится сшивать отдельные кусочки шкур, поскольку они бывают совсем маленькими.

На Мэри положил глаз Эд, сын каменщика. Эду шестнадцать, но он уже выше ростом, чем его отец. Он симпатичный юноша, улыбка которого становится нежной, когда он смотрит на мою дочь. Однако я не позволю ей выйти замуж до тех пор, пока ей не исполнится пятнадцать. К тому же я не могу без нее обходиться, хотя она и говорит о том, что надо найти дополнительную работу и зарабатывать побольше.

Среди женщин моего сословия есть не только прядильщицы и кухарки, но и представительницы профессий, которыми обычно занимаются мужчины. Вдовам кузнецов и ювелиров, погибших в сражениях, нужно кормить детей. Однако писцов среди них нет, поскольку женщина, проявляющая интерес к словам, вызывает неодобрение и подозрения, если только она не намерена читать Библию.

Прошло много лет с того момента, как Одерикус дал мне первые уроки письма, хотя вопросами я начала его засыпать гораздо раньше. Мы познакомились, когда я была еще ребенком. Мое умение владеть иглой привлекло ко мне его внимание, когда мать отвела меня в мастерскую, где работали вышивальщицы. Монах был в то время еще юношей, незадолго до того приехавшим в Кентербери из Нормандии, и сам лишь недавно стал переписчиком рукописей в аббатстве. Он пришел в мастерскую вместе с одним из братьев-рисовальщиков недавно взошедшей на престол королевы. Пока хозяйка мастерской обсуждала с ним портьеры для дворца, Одерикус расхаживал по комнате и изучал ее работу. Он остановился и стал с любопытством разглядывать меня, — ведь я была самой младшей из мастериц, и похвалил мои быстрые пальцы и маленькие стежки. Сначала я смутилась, но вскоре Одерикус меня разговорил, и я принялась задавать ему вопросы о библиотеке и переписчиках аббатства. Он охотно на них отвечал, а когда посетил мастерскую в следующий раз, вновь отыскал меня, чтобы попрактиковаться в языке — во всяком случае, он так сказал. На самом деле ему было одиноко, и очень скоро мы стали друзьями.

Я много раз просила Одерикуса научить меня писать, но он отказывался, поскольку это запрещено. Правда, когда я спросила, кем именно запрещено, он ничего не смог ответить.

Когда во время своей первой беременности я болела и могла лишь одиноко сидеть возле камина с шитьем в руках, монах навестил меня и принес подарок. Он смотрел, как я открыла кожаный футляр и радостно вскрикнула, увидев страницы пергамента, гусиное перо и бутылочку маслянистых черных чернил, которые братья делают из грибов. Я расплакалась, чувствуя себя ужасно глупо, но повитуха Мирра сказала, что беременные часто плачут без особых причин.

Теперь я сама делаю чернила, бросая в кипящую воду ядовитые грибы. Еще я стараюсь беречь хороший пергамент, чтобы его хватило до того момента, когда Одерикус принесет еще. Перья я беру из оперения лесных хищных птиц и затачиваю их острым охотничьим ножом Джона. Мой муж расстается с ним, только когда ложится в постель, а в остальное время нож висит у него на поясе. Когда он начинает похрапывать, я беру нож осторожно, как воровка. Когда Джон спит, я представляю его мальчиком, каким он был, когда мы познакомились. Его плечи тогда не были такими широкими, и на них не лежало столько забот. Сейчас он мечтает только о том, чтобы проявить себя в сражении, получить похвалу от Гарольда и стать таном, который владеет землей. Если мечты Джона сбудутся, ему больше не придется так тяжко трудиться, но он станет вассалом, который принес клятву верности. Мне кажется, это будет достойная жизнь, и он хочет ее не только для себя, но и для меня, и для наших детей. Я буду рада, если в нашем доме станет тепло, не будет недостатка в еде и одежде, а работать можно будет меньше, но мне совсем не хочется, чтобы Джон стал вассалом Гарольда Годвинсона.

Огонь в камине догорает, и мне нельзя больше расходовать дрова. Сейчас лето, и по ночам нехолодно, но огонь в очаге — мой спутник, когда постель пуста. Как всегда, когда я сплю одна, я думаю о том, почувствую ли я когда-нибудь теплое дыхание Джона на своей спине, уловлю ли еще раз запах его пота и земли.

На сей раз вместе с Гарольдом уехал Одерикус, и я осталась и без мужа, и без друга. Странно, что Гарольд пожелал, чтобы его сопровождал католический священник. Гарольд богобоязненный человек, но не испытывает особого уважения к церкви, и Джон утверждает, что вера Гарольда проявляется в виде золотых монет, которыми он покупает благоволение епископа. Однако он останавливается возле церквей, чтобы помолиться, — ведь воины, в отличие от него, верят, что молитвы их защитят, а это придает им храбрости. Гарольд платит подати Риму только тогда, когда это помогает ему удовлетворять свои амбиции, — ведь он и его братья не пользуются особой любовью церкви, поскольку их симпатии связаны с христианством острова кельтов. Как и я, мой муж с большим удовольствием станет беседовать с духами леса, чем с суровым христианским Богом, однако он считает взгляды Гарольда необходимыми и мудрыми. Джон никогда не выступит против Гарольда Годвинсона.

Мне не хватает его успокаивающего храпа в нашей постели, хотя из другого угла доносится тихое посапывание маленького Джона, который спит, положив голову на руку Мэри. Муж никогда не просыпается, даже если малыш плачет ночами. Иногда я ему завидую, ведь зимними ночами я чувствую себя такой усталой, а пальцы и запястья так сильно болят после долгих часов работы с иглой, что мне бывает очень трудно встать в ранний утренний час и подойти к ребенку, который просит молока. Но потом, обнажив в холодном ночном воздухе теплую грудь, я думаю — хорошо, что я сплю меньше, чем остальные, ведь только ночные часы безраздельно принадлежат мне одной.