Убить дракона - Валерий Самохин

Златка оторвалась от созерцания невзрачного камушка, посмотрела на француза отрешенным взглядом – ее мысли явно витали где-то далеко – и простодушно пояснила:

– У меня по химии одни «пятерки» были.

Про папу-геолога она упоминать не стала – сойдет и так. Сошло. Судя по тому, что вопросов больше не прозвучало, француза ответ вполне удовлетворил. Лишь Ив Костилье язвительно пробурчал:

– Ну, слава тебе, господи! А я уж было подумал, что это духи опять нашептали.

Девушка подозрительно покосилась на молодого француза, но, как ни странно, промолчала. Костилье неслышно выдохнул и мысленно перекрестился.

– Начинайте! – коротко скомандовала она индейцам.

Через час все бурдюки были наполнены тягучей маслянистой жидкостью, и отряд отправился в обратный путь. До заката солнца нужно было успеть добраться до прежней стоянки.

Про нефть Златка узнала совершенно случайно, наблюдая за зрелищем Лунного Танца. Ежегодный индейский праздник проводов лета и встречи зимы. Шаманы племени, привычно испив настой «красноголовика», выложили в круг деревянные плошки с чем-то знакомо пахнущим и подожгли их. Огонь взметнулся черными чадящими клубами дыма.

По окончании празднества Утренний Цветок вскользь спросила у одного из шаманов: что это такое и где это растет. Неизвестно что померещилось затуманенному сознанию безобидного старичка, с ног до головы обвешанного клыками зверей, но отвечал он быстро и охотно. И еще долго испуганно вздрагивал, завидев стройный силуэт неугомонной дочери Совы. Результатом вежливой беседы с аборигеном и стала экспедиция в Блэк-Хиллс за «маслом земли».

– Ее в соборах и церквях жгут, – сквозь скрип свежевыпавшего снега прозвучал за спиной голос де Брюэ.

– Что? – обернулась девушка, очнувшись от раздумий. – Вы что-то сказали?

– Я вспомнил, – поделился с ней радостным открытием француз. – Нефть мешают с растительным маслом и заливают в лампадки… – хитро прищурившись, он продолжил: – Признайтесь, вы что-то задумали?

Задумать-то она задумала, вот только месторождения нужны иные, не случайный выброс на поверхность от действия тектонических сил. А в этих краях, если память ей не изменяла, ничего приличного не наблюдалось. Ни в одной из эпох. Да и для того, чтобы вызвать массовый спрос на нефть, нужно сначала наладить производство одной нехитрой штуковины, до изобретения которой оставалось долгих сто лет. Или пятьдесят – точно она не помнила.

– Мадемуазель! – обиженным тоном напомнил о себе де Брюэ. Златка вновь отвлеклась, оставив без ответа последний вопрос.

– Хочу проделать кое-какие опыты, – поделилась она планами. – Вернемся домой, сами все увидите. Прозвучало именно так – «домой».

– Так вы для этого перед выходом из Бостона оставили все аптеки без химических реактивов? – догадливо запыхтел сзади де Брюэ.

– И не только, – подтвердила девушка. – У меня даже перегонный куб есть… – экономя дыхание, она остановилась, обернулась и, не удержавшись, хвастливо добавила: – Я запасливая мадемуазель!

Француз, насмешливо хмыкнув, промолчал, растирая перчаткой заиндевевшие брови.

В селение вошли ночью следующего дня. В обычно спокойном лагере лакота-сиу царил переполох: с воинственными криками носилась ребятня, с сумрачными лицами сновали между вигвамов местные скво и в отдалении, у Священного шеста потрясали томагавками молодые индейцы. Лишь вожди были невозмутимо спокойны и молчаливы.

– Что случилось? – обеспокоенно спросила Златка у проводника.

Кислая Лепешка ловко выцепил за ухо чумазого краснокожего малых лет и задал короткий вопрос. В ответ прозвучала возмущенная тирада, сопровождаемая яростным размахиванием рук.

– Будем говорить или в молчанку играть? – не выдержав, она прикрикнула на индейца. Внимательно посмотрев на нее, Кислая Лепешка глухо промолвил:

– Ты была права, Утренний Цветок. На равнину пришли чужаки. И выхватив из-за пояса томагавк, разразился радостным воплем.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.

Неправильные были гишпанцы. Кислая Лепешка – лучший толмач племени – понял это сразу. Они не предлагали бусы и зеркала, не меняли порох и свинец на пушнину. Молча сидели. Ждали, что скажет вождь. А то, что это гишпанцы, молодой индеец догадался тотчас, едва они вошли в стан незваных пришельцев. Чужие они. Франков и инглизов он вдоволь повидал, а эти другие. Но не монахи-францисканцы (про тех наслышан был), а воины. Суровые и жестокие. Как и сами сиу.

Седой Вепрь на переговоры не пошел, отправил Желчь. Он еще не стар, и иней не присыпал его косу, но уже вождь. Итанчан. И не просто вождь, а вичхаша-вакхан. Шаман. Его не проведешь. И речь у костра он вел мудрую, неспешную.

Гостям на Равнинах всегда рады. Если они пришли с чистым сердцем. И добрым товаром. Но погостили – и хватит. Пора в обратный путь. Нельзя на этих землях форт возводить. И в Священные горы нельзя чужакам. Табу.

Хорошо говорил Желчь, красиво. Слова текли, как весенние ручьи с Черных Холмов: журча без умолку, баюкая слух и ловко огибая тяжелые глыбы каменных взглядов. Чужих взглядов. Так волк обычно смотрит, перед прыжком. У вождя другие глаза, желтые и голодные. Как у притаившейся рыси.

Лакота не любят войну (здесь Лепешка не выдержал – хмыкнул), но всегда готовы к ней. И даже в самом маленьком племени сиу – миниконжу – воинов больше, чем у гишпанцев. Желчь закурил чханунпу и предложил чужакам. Пусть они сами спросят вакан-танку, если нет веры его словам.

Не взяли трубку. Отказались. Седой итанчан чужаков сказал всего два слова: они остаются. Спокойно сказал, без вызова. А молодой воин с зелеными глазами (Лепешка принял его поначалу за акичиту – стража) провожая их из типи, усмехнулся и коротко обронил: на все воля Великого Отца. Как решит Маниту, так и будет.

Кислая Лепешка аж запнулся при переводе. И не только он – вздрогнул и Желчь. Посмотрел на чужака сузившимися глазами и молча кивнул. Не иначе – своего признал в молодом воине. Вичхаша-вакхана.

Первая вылазка закончилась ничем. Мало у лакота-сиу огненного боя. А у чужаков еще и пушки есть. И бьют они дальше, чем стрелы летят. И на удивление метко, не как инглизы. Ядра легли перед сотней разведчиков, никого не зацепив. И еще раз. Но больше не стреляли. Предупредили. Если б был с ними Улках со своими головорезами, могло и иначе все сложиться. Но дочь Совы наотрез запретила. Сказала: ее спецназ еще не готов.

Она сама хотела идти в разведку, но Седой Вепрь воспротивился. Точнее попросил. Впрочем, Утренний Цветок особо и не настаивала. Молвила непонятное, что этот турпоход ее потихоньку напрягать начинает, и согласилась с вождем. В лагере осталась. Колдовать и зелье варить.

Когда сварила (с третьей попытки – первые две оказались неудачными), Лепешка поразился результату. И не только он. Все племя стояло, разинув рты. Не удивительно. Вид горящей скалы кого хочешь в изваянье превратит. Долго камни горели, черным дымом чадили. Густым и смрадным. Хорошее зелье получилось.

Много чудес ведает дочь Совы. Пол-луны ее мастера снегоступы ладили. Для нее и спецназа. Когда встала на них, самый быстрый скороход племени ее догнать не смог. И в стрельбе с ней сравниться никто не может. Лепешка даже позавидовал Улкаху и его головорезам – их она сама учит. Других индейцев франки обучают. Тоже неплохо, но до Утреннего Цветка им далеко. Очень далеко.

А хитрость какую удумала? Не женскую, воинскую. Обрядила свой спецназ в белые одежды и на снегу их теперь не разглядишь. Добрая битва получилась. Огненным зельем сожгли стены форта, но двоих все же потеряли. Дочь Совы мрачная ходит, подступиться к ней боязно. Ну, да ничего, она что-нибудь придумает.

Кислая Лепешка, шумно вздохнув, попытался прогнать мрачные мысли. Светает, а он так и не сомкнул глаз. Неспокойно горячее сердце, тревожно. Он краем уха слышал беседу вождя с Утренним Цветком. Чует она что-то, а что – сама не знает. Неправильно это, нехорошо. Завтра тяжелый день. Чужаки послов прислали, на переговоры приглашают. Индеец вновь вздохнул. Муторно как-то на душе. Может, ловушка?

– Все малюете? – веселый голос атамана ворвался в жарко протопленную избушку вместе с морозными клубами пара.

– Угу, – односложно ответил Данила, покосившись в сторону двери.

Гонта топнул сапогами, сбивая налипший снег, и степенно перевалился через порог, зацепив шапкой низкую притолоку. Чертыхнувшись, привычно поискал глазами красный угол горницы, обнажил голову и размашисто перекрестился.

– Что за зверь-то? – без особого интереса спросил он.

– Черепаха, – за сотника ответил старый казак.

Обмакнув иглу в чернильницу, он закрыл один глаз и осторожно коснулся кончиком кожи груди. Из-под рук бывшего иконописца проглядывала грозная морда панцирного земноводного.