Памятью сердца в минувшее… - Константин Левыкин

Воевать Сергею Алексеевичу в новую войну не пришлось. Он был уже в далеко непризывном возрасте. А вот его ученикам-артистам лиха хватило много. Наш Хлестаков – Наум Штивельман – погиб сразу после призыва в начале 1942 года под Москвой. Городничий – Абрам Гринькот, накануне войны успевший закончить аэроклуб, стал военным летчиком, воевал отважно и уже в начале войны был отмечен боевыми наградами. Но однажды в перерыве между полетами во время дружеской выпивки поспорил и поссорился со своим боевым товарищем. Завязалась драка со стрельбой. Товарищ был убит, а Абрам осужден военным трибуналом. Наши уцелевшие в войне школьные друзья из села Алексеевского рассказывали, что в лагере его убили уголовники за то, что он посмел заступиться за обиженного. Я-то знал, что Абрам никогда не терпел обидчиков. Помню, как он однажды защитил нас от хулиганистых хозяев в переулке имени Стопани около городского Дворца пионеров. Они пристали к нам без всякой причины, чтобы продемонстрировать свое превосходство на их территории. Их было много, а нас всего трое. В это время из Дворца вышел Абрам, он тоже был тогда с нами. Его одного хватило для того, чтобы вмиг разогнать наших обидчиков. А за него в лагере не заступился никто. Стоила ли его вина на фронте такого сурового наказания, я не знаю, но в добрые качества человека-патриота я верил всегда и настоял, чтобы имя его было написано на мемориальной доске, которую спустя сорок лет после войны мы закрепили на фасадной стене нашей двести семидесятой совсем обыкновенной школы. Только нет теперь этой доски. Не дожила, не довисела она на том месте до пятидесятилетнего юбилея нашей великой Победы. Сняли ее на время ремонта, да и потеряли со всеми славными именами товарищей, отдавших свою жизнь за Родину.

А Паша – сценическая жена Абрама Гринькота-Городничего – умерла в голодном и холодном сорок третьем от туберкулеза.

Больше всех повезло нашей прекрасной Нели Нагурской, исполнительнице роли Марии Антоновны. Она стала генеральшей, женой боевого летчика, счастливо отвоевавшего войну. Я увидел ее спустя много лет после войны на одной из встреч в школе и не сразу узнал. Оказалось, что зовут ее не Неля, а Елена Борисовна. Выглядела она обыкновенной благоустроенной дамой. О других участниках спектакля ничего не знаю. Однако спустя много лет после окончания войны объявился вдруг Васька Сафонов – мой партнер по сцене в первом действии «Ревизора» (Осип, слуга Хлестакова). Все считали, что он тоже не вернулся с войны. А оказалось, что все эти годы он жил в Рязани. Войну он закончил старшим лейтенантом, а дальнейшую жизнь связал почему-то с Рязанью.

В 1947 году, оставаясь еще солдатом, во время краткосрочного отпуска я встретил в наших довоенных окрестностях Сергея Алексеевича вместе с Николаем Алексеевичем Ратниковым. Оба учителя узнали меня. Конечно, я узнал их первым, и эта встреча очень много для меня значила. Она произошла неподалеку от старенькой двухэтажной бревенчатой школы рабочей молодежи № 17. В ней Сергей Алексеевич преподавал физику. В ту осень я выпросил разрешение у командира полка и поступил в эту школу в девятый класс по совету моего учителя. До моей демобилизации тогда было еще более двух лет.

На войне я вспоминал всех своих учителей. Мечтал о встрече с ними, но увидеть их всех в своей старой двести семидесятой уже не пришлось. Осталось лишь повстречаться с ними в воспоминаниях.

С восьмого класса нашим классным руководителем стала Раиса Ивановна Малявина. К ней мы долго не могли привыкнуть. Наши симпатии по-прежнему оставались с Полиной Дмитриевной. Новая наша воспитательница была из другого времени и образа жизни. Она была более образованна и интеллигентна. А мы, вырастающие в новой идеологической системе воспитания, к сожалению, не всегда были способны оценить эти качества. Раиса Ивановна училась в гимназии. А для нас, после «Кондуита и Швамбрании» Кассиля, после ТЮЗовского спектакля «Белое и Розовое» слово «гимназия» ассоциировалось с отрицательными или карикатурными образами «классных дам», «Тараканиусов», преподавателей Закона Божия, русской словесности и гимназистов, развращенных богатством отцов-эксплуататоров. Вспоминались нам и некоторые чеховские лица гимназистов и гимназисточек. Мы и в Раисе Ивановне поначалу искали нечто похожее на знакомых чеховских литературных персонажей. Даже пытались строить ей заимствованные из литературы гимназические каверзы. Но как-то незаметно возникшее поначалу неприятие прошло. А началось это с того, что мы увидели однажды с какой добротой и нежностью недавние выпускники нашей школы встретили свою классную наставницу, нашу Раисушку, на своем вечере встречи. Скоро и мы почувствовали доброту этой интеллигентной и образованной женщины.

Раиса Ивановна научила нас грамотно писать и говорить по-русски. Моим сыновьям не повезло, их учителя оказались не способными это сделать. А наша учительница упорно добивалась от нас самостоятельного и осмысленного чтения русской классики, ее свободного и самостоятельного изложения в письменной и устной форме. Практическими навыками грамматики и синтаксиса помогала нам овладевать сестра Раисы Ивановны – Вера Ивановна, маленькая, горбатенькая старушка. За небольшую плату она вела у нас дополнительные занятия, на которых мы писали диктанты и разбирали сделанные ошибки. Тексты для диктантов выбирались из сочинений русских писателей. Учила нас Вера Ивановна и бытовому письму. Я очень быстро почувствовал, что эти занятия научили меня правильно писать, не думая о грамматических правилах. Я как бы ощущал текст и глазами, и своей правой рукой. Видимо, умела Вера Ивановна добиваться от нас такого результата. С тех пор я пишу без ошибок. Бывают описки от поспешности, которые я сам обнаруживаю при прочтении написанного. Пусть не обидятся на меня учителя моих детей и внуков. Они не научили и не умели так учить детей родному русскому языку.

Раиса Ивановна и ее сестра Вера Ивановна составляли в нашем восприятии единое целое. В школу они приходили и уходили вместе, одинаково вникали в дела нашего класса, а мы одинаково выполняли все их задания, поручения и просьбы. Общей заботой сестер был и единственный сын Веры Ивановны Олег. Нас удивляло, что именно она, маленькая, горбатенькая женщина, а не Раиса Ивановна была матерью большого, физически крепкого парня. Нас удивляло и то, что Раиса Ивановна не была замужем. Но и у Веры Ивановны тоже не было мужа. А сын у сестер был как бы один на двоих, и они в нем души не чаяли. По поведению Олега тоже нельзя было понять, кто ему был дороже. И судьба, немилостивая по отношению к сестрам, одинаково жестоко обошлась с ними: Олег не вернулся с войны. Как пережили сестры эту трагическую потерю, не знаю. Когда я пришел с войны, Веры Ивановны уже не было в живых. А Раиса Ивановна еще работала в школе в нашем же районе, но уже в двести семьдесят девятой, на Церковной Горке. Я поторопился увидеть мою старую учительницу. В один из дней отпуска я пришел в школу. Был конец первой смены. В учительской мне сказали, что Раиса Ивановна ведет с учениками дополнительные занятия. Она, как и прежде, учила детей грамотно писать. В коридоре я услышал ее диктующий голос. А когда заглянул в открытую дверь, то своей учительницы не узнал. Да и она меня узнала не сразу, а узнав, расплакалась и от неожиданной встречи со своим учеником, и от незабытого горя своего, о котором сквозь слезы она поведала мне. Она трогала меня за сержантские погоны, гладила по голове и все плакала. А неблагодарная школьная стая озорников из-за двери корчила ей рожи. Увидев меня – солдата с войны – эти вихрастые бестии вмиг присмирели. А узнав от учительницы, кто я есть, еще больше виновато смутились. Мне показалось тогда, что в сиротстве своем Раиса Ивановна осталась беззащитной не только от эгоизма неблагодарных учеников, но и от безразличия и равнодушия своих молодых коллег. Они тоже были удивлены и смущены моим появлением в школе и, наверное, так и не могли понять, что привело меня к этой старой учительнице. К ним их воспитанники еще не возвращались.

В те же дни я встретил свою одноклассницу Тамару Сахарову, тоже вернувшуюся с войны, и рассказал о встрече с Раисой Ивановной. После этого Тамара не оставила ее своими заботами до конца ее жизни. Она вовремя успела своей дочерней лаской и уходом успокоить ее сиротскую и обиженную старость.

В той же двести семьдесят девятой школе после войны работала наша учительница химии – Елена Захаровна Боржакова. Я встретил ее однажды первым послевоенным летом на улице. Узнав меня, Елена Захаровна обняла меня, как родного сына, говорила мне сквозь слезы какие-то слова, и я их в смущении не понимал, и гладила, гладила рукой мои солдатские награды. Я совсем не ожидал такой признательности, так как все еще помнил свою химичку строгой и скупой на оценки учительницей. Да и наград-то у меня было не очень много. Мне как-то даже неудобно стало не по заслугам принимать такое внимание. Только после встречи со своими одноклассниками я узнал, что на долю этой женщины выпало страшное испытание фашистской оккупацией на Украине, то ли в Полтавской, то ли в Харьковской области, где она оказалась по роковой случайности. Меня удивила эта история. Дело в том, что вместе с Еленой Захаровной мне и нескольким одноклассникам пришлось начинать свою военную историю на трудовом фронте осенью 1941 года. В сентябре – октябре наш класс вместе с ребятами из других школ был направлен в Высокинический район Московской области на уборку картофеля. Елена Захаровна от школы была направлена с нами как классная руководительница. В Москву с трудового фронта мы вернулись накануне тревожного дня 16 октября, и больше до конца войны я свою учительницу не встречал. Для меня было удивительно и непонятно, как она после этого оказалась на оккупированной территории Украины, ведь немцы-то уже были там значительно раньше. Не могла же она попасть туда через фронт. Но как бы там ни было, а Елене Захаровне пришлось у себя на родине до освобождения Харьковщины и Полтавщины Красной Армией в 1943 году испытать жестокую участь немецкого рабства, жестокого человеческого унижения. Может быть, поэтому она так нежно гладила мои солдатские медали. А мне все равно было неловко. Не я же был ее освободителем. Больше мне видеться с Еленой Захаровной не пришлось. Но я до сих пор помню, что на экзамене по химии в июне 1941 года я отвечал на вопрос о схеме промышленной технологии производства серной кислоты. Елена Захаровна тогда поставила мне «отлично».