Семь пятниц на неделе - Татьяна Луганцева

– У Марка была в то время девушка, в которую он был сильно влюблен, а Эдуард увел ее от него.

– Да чего у каждого из нас в молодости не было! Чего вспоминать? – дернула плечиком Ветрова. – Я тоже парней меняла как перчатки. А уж что в театральных общагах творилось… Просто большая шведская семья.

– Но именно этот не очень хороший поступок Эдуарда и сподвигнул Марка на месть.

– Друзья мои, вам заказать еще что-то? – вмешался Вилли. – Я все оплачу.

– Оплатишь? – оживилась актриса. – Тогда мне бы вот такой же кусочек мясца, а то от сладкого уже плохо.

Вилли кивнул официанту, и тот приблизился к столику.

– А мне бы каких-нибудь деликатесов, – крякнул Николай Еремеевич. – Икра, омары, фуа-гра…

– Ты не лопнешь? – попыталась осадить его Аграфена.

– Я постараюсь выдержать такое пиршество один раз в жизни за чужой счет. Просто обязан выдержать, – возразил ведущий артист.

– Заказывайте что хотите! – подтвердил Вилли. – Главное, чтобы во вред не пошло.

– Хороший ты мужик, Вилли! – восхитился Николай Еремеевич. – И бабу выбрал хорошую. Таких, как Груня, больше нет.

– Я это понял, – улыбнулся хозяин отеля.

– Что ты несешь, Николай? – возмутилась Аграфена. – Не можешь пить – не пей! Началось опять…

– Не отвлекайся, Коля. Досказывай уже свою историю, а то сейчас напьешься и под стол свалишься. Я-то тебя хорошо знаю! – усмехнулась Ветрова.

– Зачем ты меня обижаешь? Пришла на свидание, так веди себя прилично! – надулся Николай Еремеевич, но свое повествование продолжил. – Дело происходило во времена глубокого партийного засилья. И вот нас как молодежный театр по какому-то творческому обмену и прочей чепухе послали в Европу с патриотическими спектаклями. Тогда нам, безденежным и ничего еще в жизни не видевшим студентам, только так и можно было попасть за границу. Мы были просто счастливы и безумно рады… А давайте выпьем за наши счастливые студенческие годы! Пусть они у нас были разные, но мы были молодыми, влюбленными и легкими в общении и на подъем. – Ведущий актер труппы поднял бокал, который уже заметно трясся в его руке, призывно глядя на Татьяну.

Та недовольно скривила лицо и закатила глаза.

– Нет, так он нам и до утра свою историю не расскажет!

– Дальше я только со слов и со слухов… Я с ними не ездил, меня не пустили за систематические прогулы. Я ведь смолоду уже увлекался, – сделал характерный жест, щелкнув себя пальцем по шее, раскрасневшийся Николай Еремеевич. – Посчитали меня неблагонадежным. Мол, еще опозорит Советский Союз пьющий комсомолец!

– Все понятно! – осадила его Таня. – Между прочим, окружающие страдают от твоего алкоголизма, и только ты им наслаждаешься, причем, как выяснилось, еще с молодости.

– Да, я научился с этим жить и работать! – с вызовом ответил Николай. – И еще как работать! Я же всегда с огоньком на сцене, с душой, с творческим подходом и энтузиазмом, а вы, трезвые, вечно сонные.

На последней фразе актер махнул рукой и перевернул блюдо в руках официанта, который в тот момент приблизился к столу с десертами. Раздался грохот, который привлек всеобщее внимание. Всю яркую красоту десертов сотрапезники смогли оценить, увидев их на белоснежном пиджаке Вилли, несколько неудачно оказавшегося на пути падения пищи, а также на униформе официанта. Взбитые сливки сдобрили голову Николая Еремеевича, кое-где десерт аппетитными каплями украсил одежду дам.

– Извините, – выдавил из себя, сразу снизив тон, разбушевавшийся актер.

– Идиот, так я и знала… Ой, мое платье! Разве почувствуешь себя королевой в обществе свиньи? – выкрикнула Татьяна.

– Не стоит беспокоиться! – в один голос ответили Вилли и официант.

Тут же прибежали девушки-официантки и принялись за быструю уборку стола, пола и того, что можно было безболезненно снять с одежды гостей ресторана и его же хозяина.

– Повторите все, – между тем попросил Вилли, элегантно сбросив с плеч своего пиджака кусочки десерта.

Татьяна, смилостивившись, принялась снимать хлопья сливок с головы Николая Еремеевича, приговаривая:

– Ничего, это полезно для волос. А то вон плешь уже просматривается.

– Какая плешь? Нет у меня никакой плеши! Я… – взвился ведущий актер.

– «Я… я…» Только и слышу! Как же вы все, мужики, любите себя! – возмутилась Таня. – Когда я ходила с перекошенным лицом, меня одна Груня и жалела.

– Ой, кстати, вот вы в чем изменились!! – вдруг сообразил Вилли. – А я-то все гляжу на вас и думаю – что не так?

– Ты только посмотри на него, Грушечка! Он только сейчас понял! Ох уж эти мужчины… Я всегда говорю: хоть противогаз надень, они и то не заметят, что изменилось что-то!

Им принесли еще бумажных салфеток и поменяли скатерть.

Николай Еремеевич дрожащей рукой наполнил бокалы, стараясь не смотреть на Таню, и, прокашлявшись, продолжил рассказ.

– И вот попали наши глупые молодые студенты не в какую-то там Польшу или ГДР, а поехали сразу в одну из самых развитых капиталистических стран – в Англию. Представляете, как может в Лондоне снести крышу у людей, которые дальше Евпатории в общем вагоне не ездили? Вот ребята и опьянели от изобилия и свободы. А попали они в театр Ее Величества королевы Англии. Играли исторический спектакль про Россию, про Ивана Грозного. На спектакль пришла сама королева Англии при полном параде. Она же известная театралка. Ее Величеству очень понравилась игра молодых русских артистов, однако бедность декораций и костюмов королеву удивила. И вот во дворец был приглашен Эдуард, режиссер труппы. Там в торжественной обстановке ему вручили национальную ценность – корону из платины и брильянтов, чтобы в ней сыграл последний, заключительный спектакль актер, исполнявший роль государя.

– Подождите! – перебила рассказчика удивленная Аграфена. – Какая Англия? Какая королева? Мне Эдуард Эрикович, когда уговаривал ехать с труппой, сказал, что они с Марком были в Париже.

Николай Еремеевич только отмахнулся, мол, Эдик соврет – не дорого возьмет, и продолжил свою историю.

– Корону водрузили в специальный переносной контейнер и доставили в королевский театр. Спектакль шел на «ура». Еще бы! Брильянты сверкали, актер, на голове которого был этот венец, играл великолепно, словно ему передалась часть энергии монархов Англии, впитанная короной. В зале присутствовала охрана, с драгоценной реликвии не сводили глаз. После спектакля венец был так же запакован, убран в сейф, а затем доставлен обратно во дворец. А дальше… Не могу сказать точно, сразу же обнаружили пропажу или прошло некоторое время, но это произошло. Вместо короны из платины, золота и алмазов с антикварной огранкой в контейнере оказалась потертая бутафорская шапка Мономаха с весьма выцветшим лисьим мехом, искусственными камнями и медным покосившимся крестиком на макушке. Именно в ней потело много актерских голов, когда ставился этот спектакль, и запах от шапки шел пренеприятный. Скандал случился грандиознейший! Представляете? Корона, с которой не спускали глаз, исчезла. Артистов допрашивали и обыскивали сутками, задействованы были и наша, и их разведка, но ничего не нашли. Совсем! Ни одного следа, ни одной улики! Корона словно растворилась в воздухе! В конце концов группу отпустили.

– Захватывающая история, – покачала головой Аграфена.

– Значит, корону украли? – уточнил Вилли.

– Невероятная прозорливость! – хмыкнул Николай Еремеевич как раз тогда, когда повторно принесли потрясающие блюда десертного толка и еще кое-что из еды.

– Так и не нашли реликвию-то? – спросила Татьяна, в которой всегда чувствовались коммерческая жилка и материальный подход.

– Я не дорассказал. Конечно, Советский Союз что-то заплатил Англии в качестве компенсации, но репутация была сильно подмочена. Последствия международного скандала такого размера дипломатам пришлось еще долго расхлебывать. Но это я так, к слову. Вопрос в другом. Сразу, как группу отпустили, Марк исчез.

– Что значит – исчез? – поднял голову задумавшийся Вилли.

– Попросил политического убежища, предал, сбежал, – пояснил Николай Еремеевич. – Подобные случаи бывали. Уже в Союзе всех наших повязали снова и прямо затаскали по допросам. Эдика, который был старшим в группе и которому под его личную ответственность дали корону, посадили.

– Эдуард Эрикович сидел? – удивилась Груня. – Я не знала.

– Ему дали много, лет восемь. Но выпустили после половины срока – то ли ветер поменялся, то ли заступился за него кто, а может, за примерное поведение. Вышел Эдуард другим человеком. Его никто никуда не брал после такой истории. Потом он сам, уже будучи в возрасте, организовал этот театр. Короче, если бы не тюрьма ни за что, совсем иначе жизнь у Эдика сложилась бы, с его-то пусть и не сверхталантом, зато с пробивной способностью, – закончил интригующий рассказ Николай Еремеевич.

Воцарилась пауза, во время которой каждый слушатель подумал о чем-то своем.