Настроение на завтра - Семён Клебанов

Так случилось и в эту ночь.

Хрупов без оглядки покидал боевую позицию. «Стой! — услышал Степан голос старшего сержанта Старбеева. — Стой, сволочь!» — кричал Старбеев.

Неожиданно колокольный звон оборвал это жуткое видение.

Хрупов вскочил с постели, закурил, прислушиваясь к тоскливому звону, — то кабинетные часы пробили пять утра.

За окном еще не пришел рассвет. Хрупов зажег свечу — он любил запах свечей, мерное колебание их огонька и, глядя на странные разбросанные тени по стенам комнаты, достал из тумбочки бутылку коньяка, которую держал на случай под рукой. И разом, как спасительное лекарство, хлебнул из горлышка, не чувствуя горечи напитка и не закусывая.

Хрупова не тяготили ни душевная боль, ни стыд. Ему просто хотелось забыть то, о чем он не желал помнить и вспоминать.

За долгие прошедшие годы он приучил себя зачеркивать все, что мешает ему в жизни, отодвигать в сторону, не подпускать к сердцу.

Неожиданно всплыл в памяти отец. Только сейчас он показался ему очень старым.

Антон Кузьмич был плотником. Жили они на окраине города, в небольшом деревянном доме. Частенько Антон Кузьмич подрабатывал — делал гробы. Брал он недорого, к нему охотно обращались за помощью. Он работал на совесть и, закончив очередной заказ, сам ложился в гроб — примерялся, удобно ли будет покойнику.

Антон Кузьмич не спеша закуривал и, лежа на досках, вопросительно смотрел в небо.

Однажды ему заказали гробик для утонувшего мальчика. Забив последний гвоздь, Антон Кузьмич окликнул сына и сказал:

— Ложись, Степка. Примерку сделаем… Вот так. Ты плечико-то распрями. — И, поглядывая на свое чадо, наставительно добавил: — Помни наперед, сынок, всегда надо плечиком пробиваться. Тогда одолеешь жизнь…

Хорошо запомнил это напутствие Степан Хрупов.

После демобилизации Хрупов подался в медицинский институт, но его не приняли, хотя и фронтовик, и раненый, и желание было большое. Не хватало знаний, обычных, школьных.

Не отчаялся тогда Хрупов. Для начала устроился в мединститут по хозчасти. Был скор на руку, общителен, никому ни в чем не отказывал, умел достать все, что другие не умели. Через год перешел на кафедру фармакологии лаборантом. И тут служил аккуратно, безотказно. Умел Хрупов и нужный документ составить, и для кого-то бумагу подписать у начальства. Мог и утаить спирт, а потом, когда будет крайне необходимо, найти его из-под земли.

Плечико его работало мощно, напористо. Вскоре он из общежития переехал в комнату недалеко от института. А через год поступил в институт. Помогли. Вытянули. Так по шатким ступенькам, оглядываясь и примеряясь, поднимался Степан Хрупов.

Надо действовать наверняка, подбадривал проректор. Хрупов был счастливо согласен с ним, радовался возникшему контакту.

Женился Хрупов поздно. После защиты диссертации. Знакомство супругов было коротким, да и совместная жизнь длилась недолго. Через год Тамара ушла от него. Развод не причинил Хрупову ни страданий, ни разочарований в жизни.

Хрупов принял душ, хотя утренней обычной пробежки по парку не сделал, а когда побрился, не отошел от зеркала, вгляделся в свое лицо.

Раздражение, вызванное видением, исчезло, не оставив никакого следа. Он уже размышлял о предстоящих делах. На него смотрел из зеркала достаточно бодрый, неуставший человек. Высокий лоб, острый взгляд карих глаз, тонкие, плотно сжатые решительные губы мужчины, знающего себе цену, умеющего постоять за себя.

Хрупов прошел в комнату и открыл свой деловой толстый блокнот. Десятки записей. Звонки… В десять, десять сорок, одиннадцать двадцать, ровно в два, в два сорок и в пять тридцать. Встречи, их много. Но главная — с инженером Быстряковым. Надо забрать у него установку и привезти в институт. Он радостно потирал ладони. Все идет путем. А вечером — гости. Две студентки, две Светланы — большая и маленькая. Их нужно подготовить к предстоящей работе. Какой, знать им необязательно, меньше будут болтать. Просто очередная лабораторная работа.

Закрывая дверь, Хрупов вспомнил: ведь Светлана-маленькая говорила, что они придут с подругой, которая живет вместе с ними. Она уже заканчивает институт, сейчас на практике, очень милая девушка. Интересно, посмотрим. Может, и она понадобится.

И, опуская ключ в карман, Хрупов подумал: поставить новый замок в ассистентской, где будет действовать установка. Сейчас лишние разговоры ни к чему.

А когда все свершится, препарат получит признание, тогда он сам заговорит громко и открыто. И можно будет подумать о хозяйке в его доме.

Наступил вечер.

Вместе со Светланой-маленькой, второкурсницей, и Светланой-большой, с первого курса, пришла русая сероглазая девушка. Она приветливо протянула теплую руку. Хрупов поздоровался.

— Меня зовут Степан Антонович.

— Марина Старбеева, — представилась она.

Только проведя девушек в комнату, Хрупов пытливо посмотрел на Марину и, взяв стакан, вышел на кухню.

Старбеева… Неужели дочь старшего сержанта Старбеева? Совсем непохожа на него. Нет, нет… Просто одно фамилица. Заведующая городской библиотекой тоже Старбеева.

Возможно, в другое время Хрупов придал бы этому факту большее значение, но сегодня, когда установка уже в его рабочей комнате, все представлялось в ином, радужном свете. Ну а если даже дочь, то что… Хватит об этом!

Он вернулся в столовую с бутылкой шампанского и, наполнив бокалы, сказал:

— Позвольте произнести один-единственный тост… За вас, милые, очаровательные девушки! За ваше счастливое будущее.

Все чокнулись, выпили.

Завязался непринужденный, веселый разговор. Хрупов читал стихи Есенина. Светлана-маленькая слабеньким голосом спела романс «Калитка». Слушали музыку: последние записи модных джазовых оркестров.

Под конец вечера Хрупов принес альбом в сафьяновом переплете, где на нескольких фотографиях были запечатлены известные люди науки и медицины. Это были снимки симпозиумов и конференций.

Обе Светланы, очарованные обаянием Хрупова, стали его расспрашивать о деятелях медицинского мира. Он оживленно отвечал на их вопросы, правда, больше касался бытовых фактов, у кого какая машина и дача…

Марина Старбеева то ли от робости, то ли от непривычной обстановки не включалась в разговор, а молча листала альбом чужой жизни.

В конце альбома одна фотография привлекла ее внимание.

— Это вы, Степан Антонович? — спросила она, тронув пальцем снимок.

— Да, Марина. На фронте. Тысяча девятьсот сорок третий год. Тяжелый год, девушки.

— А кто с вами рядом? — глядя на знакомое лицо, но боясь ошибиться, спросила Марина.

— Это целый роман, — покивал головой Хрупов. — Медсестра. Я лежал в госпитале. Она выходила меня. Спасла.

Марина улыбнулась, и маленькая ямочка показалась на гладком розовом подбородке.

— Это моя мама, девочки. Гречихина, — нежно сказала она.

Хрупов мгновенно подхватил:

— Верно. Гречихина.

Обе Светланы уставились на фотографию.

— Красивая, — сказала Светлана-большая.

И, подавив в себе минутную растерянность, отринув набежавшее сомнение, Хрупов торопливо налил в бокалы шампанское и с пафосом сказал:

— Неожиданный тост. Но обязательный. За мою спасительницу, за ее здоровье. За Гречихину!

Пригубив вино, Светлана-маленькая, удивленная происшедшим, сказала:

— Как бывает в жизни… Прямо не верится.

И, глядя на студенток, Хрупов мысленно соглашался со Светланой-маленькой. Не верится! Разве мог Хрупов подумать, предположить, что перед ним, в его доме сидит, разглядывает фотографию своей матери его единственная дочь. Нет, таких мыслей у него не было. Хрупов никогда не думал об этом…

Хрупов торжествовал. Уже пятый день без устали действовала новая установка, которую соорудил инженер Быстряков.

Она чем-то напоминала строенный самогонный аппарат. Было много разных стеклянных трубок, по которым пульсировала жидкость. Попадая в очередную колбу, жидкость пузырилась от соприкосновения с каким-то веществом и текла дальше в металлический резервуарчик, подогреваемый спиртовкой. Здесь жидкость обогащалась уже новым веществом и, обретая темно-бурый цвет, проходила еще одну стадию переработки и наконец, сгущенная, стекала в белую фарфоровую чашку.

Эта самоделка занудно гудела под присмотром доверчивых студенток — Светланы-большой и Светланы-маленькой.

Короткий инструктаж, который провел Хрупов, касался режима работы установки и строгого соблюдения дозировки жидкостей и веществ. Все было просто и доступно. Никаких предупредительных сообщений Хрупов не сделал. Он был уверен, что установка сработает хорошо, и ему даже померещилось, как он идет по огромному светлому цеху, где на новейшем оборудовании готовят его лекарственный препарат. Хрупов любил мечтать.