Повелитель баталий - Сергей Самаров

Из скального коридора выскочили трое мужчин. В панике, в испуге. Я позволил им пробежать десять метров, до определенной черты, и трижды нажал на спусковой крючок. Я стрелял в головы. Винтовка с оптическим прицелом позволяла мне делать это. Вопрос был решен. Третья пуля поставила жирную кровавую точку на лбу последнего противника.

К входу в скальный коридор я возвращался бегом. Мне не терпелось посмотреть, как сделал свое дело наш камешек. Из четырнадцати человек лишь трое смогли повернуть в обратную сторону. Скорее всего они шли последними. Те личности, которые вели группу, взорвались на нашей растяжке. Сколько же бойцов противника погибли под валуном?

Перед входом в коридор я убедился в том, что все мои пули достигли цели. Раненых не было. Я шагнул в пыльную расщелину между скалами. Через два шага следовал первый поворот. Дальше уже можно было пробираться только на четвереньках, кое-как переваливаясь через переломанные конечности наших противников, торчащие из-под каменного крошева.

Большой валун проломил скалы, стоявшие на обеих сторонах тропы, по инерции даже чуть-чуть поднялся на противоположный склон, потом все же скатился в проход и почти полностью перегородил его. Чтобы обойти валун, мне пришлось преодолеть немало препятствий. Я это сделал и увидел, что наша с младшим сержантом растяжка на две гранаты сработала хорошо. Пять бойцов коммандос были изорваны осколками.

Один еще корчился, зажимая руками пах. Кровь обильно хлестала у него еще и из горла, разорванного осколком. Он смотрел на меня красными бешеными глазами, совершенно, кажется, не понимая, кто перед ним находится, даже не интересуясь этим. Может быть, бедняга даже и не видел меня. Я по природе своей нисколько не садист. Помочь раненому я ничем не мог. Лужа густой крови, сворачивающейся в пыли под ним, говорила, что он уже не жилец на этом свете. Пуля, выпущенная из моего «Винтореза», была не жестокостью по отношению к врагу, а только актом милосердия.

– Правильно. Я тоже хотел это сделать. – Старший лейтенант Станиславский положил мне руку на плечо, словно успокаивал. – Неприятно, но работа у нас такая. Служба!.. Если бы он убил нас, то мы не смогли бы защитить тех людей, которым предназначается выстрел химической гранаты. А сейчас мы сумеем это сделать.

За моей спиной раздался одиночный выстрел. Я обернулся. Младший сержант Чубо пристрелил кого-то, высовывающего руку из-под камня. Там уже не было человека. Оставалась только рука. Но она еще тянулась, старалась ухватиться за жизнь.

Мы не могли ответить тем же. Во-первых, нам не под силу было бы разобрать завал. Во-вторых, спасая противника, мы сами себя подставили бы под удар. Пусть мы даже вытащили бы кого-то, перевязали, оказали первую необходимую помощь. Что нам дальше делать с этим человеком? Водить его за собой? Так он не выдержит темпа нашего передвижения. Значит, на себе его носить?

Оставлять человека умирать в мучениях тоже было нельзя. Все равно помощи он не дождется, будет только страдать. Я хорошо понимал, что таковы самые страшные стороны боевых действий. Побеждать – дело, конечно, хорошее. Но неприятно не иметь возможности помочь противнику, потому что этим ты ставишь под угрозу выполнение задания. Это главное не только для нас, но и еще для многих людей.

Я думал, что девять бандитов не должны были дойти от лаборатории до России со своим страшным грузом. Они не дошли. Мы остановили их. Вина за гибель этих парней в черной униформе должна лежать не на нас, хотя мы и пристрелили раненых врагов, а на тех людях, которые затеяли эту опасную возню рядом с российской границей.

– Пойдем. На планшетник пришло сообщение, а я не могу расшифровать его, – позвал меня старший лейтенант. – Научил бы!

Я засел за планшетник, открыл программу коммуникаций, но никакого сообщения не нашел. На всякий случай я проверил еще и общедоступную электронную почту – тоже ничего.

Старший лейтенант задержался внизу. Он фотографировал на мобильник результаты боя. Я не стал кричать, поскольку Станиславскому там по большому счету особой работы не было. Для рапорта он обычно делал не больше трех, максимум четырех снимков и должен был вот-вот подняться ко мне и младшему сержанту Чубо.

Однако отсутствие сообщения, о котором предупредил меня командир взвода, мне не понравилось. Самая правдоподобная версия выглядела так: Станиславский по неумению общаться с планшетником удалил сообщение, не расшифровав его. Это значило, что мне следовало выходить на связь по экстренному каналу и запрашивать повтор. Я уже собрался было сделать это, когда увидел, что наш командир уже подходит ко мне.

– Товарищ старший лейтенант, где сообщение? – осведомился я.

– Я не смотрел. Звякало точно так же, как при получении письма.

– Нет ничего. Ни по закрытому каналу, ни по открытому.

– А что еще могло быть?

– Обновление каких-то программ? – спросил я сам себя и посмотрел историю закачек.

Там тоже ничего не было. Операционная система «Андроид» обновляется не часто. При этом она обязательно запрашивает согласия пользователя.

– Не знаю. Ничего нет.

Внезапно мне пришла в голову мысль. Я открыл скайп. Так и есть. Пропущенный вызов. До меня пытался добраться отец. Наверное, из Америки. Хорошо, что старший лейтенант Станиславский не подошел к планшетнику. Если бы он вышел на связь, то нас точно засекли бы локаторами. Наши противники наверняка сидят в готовности и ждут, когда мы снова будем проводить сеанс открытой связи.

– Нашел что-то?

– Я ввел в компьютер свой электронный адрес. Отец пытался связаться со мной по скайпу. Хорошо, что вы не ответили. Иначе нас засекли бы. Теперь они церемониться не будут. Уже не местных коммандос пошлют по наши головы, а просто ракетой нас накроют.

– У тебя же отец сейчас, кажется, в Америке?

– Да, – подтвердил я. – В составе группы российского Министерства обороны.

– А что он там делает? Все они, эта самая группа?

– Совместные проекты. Что-то программируют.

Старший лейтенант Станиславский, в отличие от начальника штаба бригады подполковника Верходанова, не имел подробной и конкретной информации о моем отце, знал только о его поездке в США. Иначе он не спрашивал бы. Видимо, начальник штаба делился информацией с командирами взводов точно так же, как они с нами. Наверное, это не вопрос недоверия, а система, при которой все стараются меньше говорить, но больше знать. Нормальное состояние для подразделения армейской разведки. Честно говоря, я сам себя многократно ловил на мысли о том, что сам действую точно так же. Это было не подражание, а общий всепроникающий дух разведывательного подразделения.

Психологам и социологам давно уже известно, что такое духовное тело общества. Оно существует при любом количестве персонажей, от двух человек, сидящих за столом, до праздничной толпы, собравшейся на городской площади. Умелые ораторы всегда ловко пользовались этим понятием. Сперва некое действие, слово, приказ, привычка, убеждение или что-то еще проникает в одного человека, потом овладевает другим, дальше идет уже по цепочке. Так Гитлер, которого все считали прекрасным оратором, сумел повлиять на самую цивилизованную нацию Европы.

Точно так же, основываясь на этом принципе, действует и паника. Когда в толпе побежит всего один человек, сильно чем-то напуганный, следом за ним бросятся и другие, проникнувшись его духом. Дух общества вездесущ. Он присутствует везде, в том числе и в армии.

Я тоже стал уже проникаться духом разведывательного подразделения. Те люди, которые служат там давно, основательно пропитаны им. Значит, не стоит обижаться на старшего лейтенанта Станиславского за то, что он не делится с нами информацией. Он ведет себя как обычный офицер подразделения армейской разведки.

Планшетник опять тихо звякнул, словно кто-то, придерживая рукой гонг, аккуратно тронул его молоточком. На сей раз и в самом деле пришло сообщение от командования. Я запустил программу-шифратор.

Сообщение было коротким. Я, показывая свою скромность и образцовую военную дисциплину, читать его не стал, сразу позвал Станиславского. Тот уже шагнул в мою сторону, но на половине пути остановился и прижал пальцем наушник, слушая какие-то переговоры. Потом командир взвода вытащил из кармана рацию с микрофоном, не стал прицеплять его к воротнику и что-то сказал на грузинском языке, который для меня, да и, конечно же, для младшего сержанта Чубо, был не более понятен, чем китайский.

Разговор Станиславского с неизвестным нам собеседником длился не так уж и долго. Старший лейтенант откровенно смеялся над ним и, похоже, получал от этого немалое удовольствие. Даже не зная языка, можно было легко уловить насмешливость его тона. Да и выражение лица нашего командира взвода говорило о том же. Потом Станиславский отключил микрофон и убрал его в карман вместе с рацией.