Силуэты пушкинской эпохи - Николай Дмитриевич Александров

Муханов получил домашнее образование, учился в университете, затем в муравьевской школе для колонновожатых, после чего поступил на военную службу, был адъютантом генерала Голенищева-Кутузова и генерала Раевского, но при этом не чуждался гуманитарных занятий. В Петербурге он свел знакомство с Пушкиным, Дельвигом, Чаадаевым, помогал Рылееву в издании его «Дум» и поэмы «Войнаровский», сам писал бытовые очерки, статьи по военной истории и статистике, думал издавать военный журнал.

На каторге, в так называемой академии, организованной декабристами, Муханов читал лекции по истории, продолжал писать художественную прозу.

Когда его выслали на поселении в Братский острог, он занялся хлебопашеством, ездил на Падуанские пороги Ангары, ежегодно занимался обмером уровня реки, разрабатывал проект проведения обводного канала, составил чертеж плотины на Ангаре. Его гидрометрические обмеры и расчеты совпали впоследствии с расчетами инженеров при строительстве Братской ГЭС.

Ю. А. Нелединский-Мелецкий (1752–1829)

Потомок старинного дворянского рода Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий получил прекрасное домашнее образование, год учился во Франции, в Страсбургском университете. В 1770 году он начал службу в армии, куда был записан еще в шестилетием возрасте, участвовал в русско-турецкой войне, был дипломатом и вышел в отставку в 1785 году.

Он поселился в Москве, сблизился с Херасковым, впоследствии с Карамзиным и Дмитриевым и не только принимал участие в литературных беседах, но и сам сочинял стихи, впрочем, почти не печатал их. Тем не менее современники ценили поэтический талант Нелединского-Мелецкого. Батюшков называл его «Анакреоном и Шолье нашего времени» и в стихотворении «Мои пенаты» поставил его имя рядом с Богдановичем. «По мне Дмитриев ниже Нелединского-Мелецкого», — писал А. С. Пушкин Вяземскому в 1823 году. А по словам самого князя П. А. Вяземского, песню Нелединского-Мелецкого «Выйду ль я на реченьку» пели и «красавицы высшего общества, и поселянки среди полевых трудов».

«Он имел в Москве прекрасный дом около Мясницкой, — вспоминал П. А. Вяземский. — Он давал иногда великолепные праздники и созывал на обеды молодых литераторов — Жуковского, Д. Давыдова и других. Как хозяин и собеседник, он был равно гостеприимен и любезен. Он любил Москву и так устроился в ней, что думал дожить в ней век свой. Но, выехав из нее 2 сентября 1812 года, за несколько часов до вступления французов, он в Москву более не возвращался. Он говорил, что ему было бы слишком больно возвратиться в нее и в свой дом, опозоренные присутствием неприятеля. Это были у него не одни слова, но глубокое чувство. Кстати, замечу, в этом доме была обширная зала с зеркалами во всю стену. В Вологде, куда мы с ним приютились, говорил он мне однажды, сокрушаясь, об участи Москвы: „Вижу отсюда, как французы стреляют в мое зеркало, — и прибавил, смеясь, — впрочем, признаться должно, я и сам на их месте дал бы себе эту потеху“. По окончании войны перемещен был он из московского департамента в петербургский Сенат и прожил тут до отставки своей».

Сенатор и почетный опекун, Нелединский-Мелецкий был одним из самых близких людей вдовствующей императрицы Марии Федоровны, неотлучным ее сотрудником и незаменимым участником всего ее Петербургского и Павловского обихода. Одна из дочерей его — Софья Юрьевна — девушкой была любимой фрейлиной Марии Федоровны, а замуж вышла за Федора Васильевича Самарина, который исправлял должность шталмейстера императрицы. В 1829 году, по смерти Марии Федоровны, больной Нелединский-Мелецкий, узнав, что Самарин едет на похороны императрицы, писал ему: «Как хвалю тебя! Как благодарю тебя, дорогой мой друг, Федор Васильевич, что ты едешь Ей поклониться! Хотя один из нас до прольет у гроба Ее сердечные слезы благодарности нашей! Когда будешь перед Нею, вспомни, мой друг, обо мне; я с тобой тут же буду».

21 апреля 1819 года у Софьи Юрьевны и Федора Васильевича Самариных родился сын Юрий. Рождение первого сына в семье вдвойне близкой старой государыне, было событием при ее дворе. Вместе с императором Александром Павловичем Мария Федоровна была записана восприемницей от купели маленького Юши, впоследствии Юрия Федоровича Самарина.

В. С. Огонь-Догановский (1776–1838)

А. С. Пушкин в карты играть любил, в чем, впрочем, и сам признавался:

Ни дары свободы, Ни Феб, ни слава, ни пиры, Не отвлекли б в минувши годы Меня от карточной игры; Задумчивый, всю ночь до света Бывал готов я в эти лета Допрашивать судьбы завет Направо ляжет ли валет? Уж раздавался звон обеден, Среди разорванных колод Дремал усталый банкомет, А я нахмурен, бодр и бледен, Надежды полн, закрыв глаза, Пускал на третьего туза, —

писал он в черновых вариантах второй главы «Евгения Онегина». 1 декабря 1826 года Пушкин жаловался в письме Вяземскому: «Во Пскове, вместо того чтоб писать 7 главу Онегина, я проигрываю в штос четвертую: не забавно».

В 1826–1830 годы Пушкин проигрывал в Москве значительные суммы, преимущественно профессиональным игрокам, — в том числе и Василию Семеновичу Догановскому, — надавал векселей и сам попал в список Московских игроков. Дом же Догановского на Большой Дмитровке был хорошо известен в Москве.

2 января 1830 года начальник Первого отделения майор Бренчанинов доносил своему начальству: «Банковая игра в карты в Москве не преставала никогда; но в настоящее время, кажется, еще усилилась, и в публике не без сожаления замечают слабый в этом присмотр полиции. Между многими домами, составившими для сего промысла партии, дом Догановского есть особенное прибежище игрокам. Сказывают, что игорные дни назначены и сам хозяин мечет банк, быв с другими в компании».

Василий Семенович Огонь-Догановский, родовитый смоленский дворянин, в молодые годы недолго служил и вышел в отставку с чином 12 класса. Богатый смоленский и московский помещик, был он одно время Предводителем дворянства, умер в Париже в 1838 году 62-х лет, а похоронен в Москве, в Донском монастыре. Вполне может быть, что именно Догановский выведен в «Пиковой даме» в образе «славного Чекалинского»: «В Москве составилось общество богатых игроков,