Этажи села Починки - Сергей Лисицкий

Алексей Фомич хорошо знал Антона Гнатюка, который был несколько старше его, Романцова, а все время работал на постоянных работах и когда еще тут был колхоз. Мужик он был хозяйственный, рассудительный, с той крестьянской хитринкой во взгляде, за которой скрываются опыт прожитых лет, хозяйская сметка.

— Все, — сказал директор зоотехнику и заведующему, — действуйте. — А сам тут же повернулся к Гнатюку:

— Что ж это, Антон Евграфович, корма так вот и сбрасываем прямо под ноги?

— Признаюсь, Алексей Фомич, противное моей душе дело делаю, а надо — иначе не успею. Я ведь один, считай, — оперся на вилы Гнатюк.

— Остальные где ж?

— Кто где: тот — за кормами, другой — за солью… Давно, Алексей Фомич, хочу сказать, отчего так все получается. Самую суть скажу.

— Ну, ну, — нетерпеливо потребовал Романцов.

— Только с какого краю начинать: с начала или с конца?

— А как оно понятнее будет? — вопросом на вопрос ответил Романцов.

— Все одно — понятно…

— Тогда давай с конца, может, оно интереснее, — улыбнулся директор.

Гнатюк пригласил Романцова следовать за собой. Они подошли к куче навоза.

— Вот, — ковырнул он вилами, — смотрите, что это за навоз. Тут больше соломы и кормов всяких, чем навоза. Раньше разве так было? Я вот помню батьку своего Евграфа Трофимовича — старик нутром чуял беду, в чем бы выдумали? — в тракторе!

— Какую беду? — удивился Романцов.

— А такую, страх у него не напрасный был перед машиной. Чуял он, что от нее, кроме пользы, и лиха не мало будет. А оно так, считай, и есть. Конечно, техника — сила. Но эту силу повернуть по-разному можно. Повернул ее не туда, куда надо, — и беда. В прошлом годе четыре скирды соломы, что за второй лесополосой, — погнили? Погнили. А почему? Да потому, что косили и тут же вслед скирдовали, не дали и просохнуть как след. Машина — сила. Чего ждать — раз-з-з, и готово. Вот она, эта солома.

Гнатюк поддел на вилы пласт, где вместо навоза была действительно солома.

— И силос так же: с росой, с водой — гони, давай. Сгреб в кучу. Машина — дьявольская сила! А результат: не едят такой силос. Это — главная причина. А еще их не одна. Вот они складываются вместе — и падеж и что хочешь. Вот оно что…

«А что? Он прав…» — думал Романцов, возвращаясь с фермы.

24

Прошло четверо суток с того дня, как случился пожар. Четвертую ночь проводил Митрий в больнице. Чувствовал он себя вроде бы нормально. Угар прошел, хотя еще давала знать о себе острая боль в левой руке, плече и во всей лопатке, но всем сердцем своим он рвался домой. Никогда еще не приходилось ему лежать в больнице, и эти четыре дня казались четырьмя годами.

Тихо в палате. Кроме Митрия тут находился небольшой старичок, лет семидесяти пяти, с грыжей в обоих пахах. Но он был сильно туг на ухо и поэтому в разговоры почти не вступал, а больше копался в своей тумбочке, без конца перебирал какие-то тряпки и бумажки в старом потертом портфеле. Был и еще один больной — юркий мужичок Митриевых лет, с длинным носом и незакрывающимся левым глазом, взглядом которого, он, казалось, пронизывал насквозь предметы, на которые устремлял этот глаз. У него дело шло к выписке (обморожена кисть правой руки) — и он почти не бывал в палате, а играл с «ходячими» больными в домино во дворе.

Только в больнице обнаружилось, что Наталья пострадала не меньше, а гораздо больше Митрия: чуть не вся спина вздулась пузырями. Как лежала она, потеряв сознание, животом вниз, так и загорелась на ней кофточка. Митрий еще тогда, в тот вечер, понял, что с Илюхиной дело плохо. После осмотра хирург сразу же убежал в женскую половину и был там очень долго. Потом Митрий слышал телефонный разговор его, а с кем — не мог понять. Уловил только одно: Наталья в тяжелом состояний, у нее большая потеря воды, капельница положения не спасает и что ей требуется срочная пересадка кожи.

По отрывкам этого разговора Митрий также понял, что ситуация складывалась критическая: был поздний час, впереди целая ночь, а ждать утра, чтобы заполучить доноров, — рискованно. И тогда он, превозмогая боль, потянулся к кнопке «вызова» медсестры.

Вбежала девушка, та, что только что его перевязывала.

— В чем дело, больной?..

Митрий наблюдал, как во взгляде сестры чувство то ли испуга, то ли раздражительности сменялось недоумением. И он поспешил сказать:

— Позовите доктора, я хочу дать кожу.

— Какую кожу? — удивилась девушка.

— Свою кожу больной, что поступила вместе со мной.

— Да вы в своем ли уме?.. Вы же — больной…

— Тогда позовите врача, раз я больной, — у меня сильные боли.

— Лежите спокойно, обезболивающий укол вам записан в одиннадцать тридцать.

— Все равно позовите… Пожалуйста…

Сестра пожала плечами, вышла.

— Вы что, с ума спятили, молодой человек? — едва переступив порог, заговорил врач, — вы даете себе отчет, батенька?

— Донорство — дело добровольное, и я хочу использовать свое право, — раздраженно бросил Митрий.

— Позвольте, — перебил его врач, — вы имеете это право, но не в теперешнем вашем состоянии… И вообще разговор этот никчемный.

После Митрий и сам убедился в несерьезности своей просьбы, но признаться в этом врачу ему не хотелось, а тот, в свою очередь, ни словом не напомнил об этом, вел себя так, как будто ничего и не было, хотя Митрию казалось, что врач о том случае именно и думает всякий раз, когда входит в палату.

Марина бывала у Митрия ежедневно, а на этот раз ехала к нему вместе с ребятами. Дениска давно добивался поехать в город к отцу. «К папке хочу», — требовал он. Да и Леночка вся сгорала от нетерпения, все спрашивала, когда же они поедут в Петровск.

И вот они наконец зашли в полутемный прохладный коридор больницы. Вот и палата: «Па-апка! — разом бросились ребята к Митрию. Тот как раз сидел просматривал газеты, был один в палате. Сердце Митрия дрогнуло при виде вскочившего по привычке на отцовские колени Дениски. К небритой щеке отца прильнула Леночка.

— Тише вы, больную руку не троньте, — предостерегающим голосом произнесла Марина. — Набросились…

— А когда ты домой придешь? — начал допрос сын.

— Скоро.

— А что это?

— Это — капельница.

— Ой, а про сигареты я и забыла, — сказала Марина, выкладывая из сумки свертки и банки.

— Нет, без курева не годится, — отозвался Митрий, — я и так уж тут «стрелять» научился, снайпером скоро стану.

— Сейчас схожу, пока нет перерыва, куплю…

— И я с тобой, — быстро согласился Дениска. — Лена, пойдем?..

— Нет, я останусь..

Митрий, сидя на койке, здоровой рукой прижимал к себе присмиревшую почему-то девочку, чувствовал под ситцевым платьицем каждую косточку худенького ее тельца.

— Что ж ты такая худышечка у меня?..

Леночка молчала, но в глазах ее была такая печаль и недетская тоска, что, кажется, вот-вот у нее выступят слезы. «Не заболела ли?» — тревожно мелькнуло в голове.

— Что с тобою, доченька?

Леночка долго смотрела на отца, а потом, опустив голову, не глядя на него, спросила:

— Папа, а правда, что ты от нас уйдешь?..

— Куда? — не понял Митрий.

— Правда, что ты уйдешь от нас к тете Наташе Илюхиной? — переспросила девочка.

Митрий растерялся. Ему не верилось, что слова эти произнесла Леночка, а не кто-нибудь другой. С минуту он тоже молчал, не зная, что отвечать, а потом вдруг, словно уцепившись за спасительное средство, спросил:

— Кто тебе такое сказал, доченька?

Острые плечики девочки вздрогнули, лицо искривилось в плаче, на ситцевое васильковое платьице упали две крупные, как бусины, слезинки:

— Те-е-т-я Валя Бу-уря-чиха ска-а-зала, — всхлипывая, протянула Леночка.

Кровь бросилась Митрию в лицо. Он не знал, куда себя деть в эту минуту, так было ему неловко, как будто его вдруг уличили в чем-то неприлично-постыдном. Но что все это по сравнению с жгучим чувством острой жалости к девочке, охватившим его тут же?! «Боже мой! Неужели я мог так думать, не вспомнив о вас, милые вы мои?!» — горячо шептал он, прижимая к груди вздрагивающие плечики дочери…

— Никогда этого не будет, доченька, никогда!… Я поговорю с этой Бурячихой! Как это она только смела сказать тебе такое?! Я поговорю…

Хорошо, что Марины еще долго не было и девочка успокоилась. Вернулись они с Дениской, когда Митрий угощал девочку клубникой. Вбежавший мальчишка сразу же подскочил к столу, где стояла тарелка с ягодами, подозрительно зыркнул глазами на сестренку, потом на стол: не обошли ли его в чем?..

Когда Митрий проводил свою семью домой, он устало плюхнулся на больничную койку и закрыл глаза. В его ушах отчетливо слышался стук собственного сердца. Оно стучало и стучало. То вдруг так явственно и укоризненно звучал Леночкин голос: «Папа, а правда, что ты от нас уйдешь?..»