Напряженная линия - Григорий Костюковский

От этих новостей у меня больно защемило сердце.

Через несколько дней мы с Пылаевым сидели на крыше товарного вагона, и Колька, расстегнув ворот гимнастерки, без конца пел:

Ночь коротка, спят облака…

Ехали мы долго. Эшелоны шли только днем. На ночь останавливались где-нибудь на перегоне. Ночами немцы бомбили дорогу, станции. Обычно в сумерки мы с Пылаевым уходили в ближайшую деревню, чтобы переночевать там.

Глава вторая

И снова Прут. Только теперь через него наведен деревянный мост, и мост этот охраняется пограничниками. Мы с Пылаевым ехали на попутном грузовике. Я опасался, что Кольку могут задержать без документов из госпиталя, но все обошлось хорошо.

Весеннее половодье схлынуло. Река превратилась в узенькую шуструю речушку с высокими берегами. На правом, румынском берегу, на зеленеющих лугах пасутся стада овец. Стоит в воздухе зной. По дороге бегут военные машины. Изредка проплетется каруца «об один вол», поднимая за собой серую пыль.

Издали доносится перекатистое рокотание — это мощный голос фронта. Он звучит призывом. И сладостно, и в то же время с затаенной болью замирает сердце.

Мы с Пылаевым благополучно добрались до села, где находился штаб армии, там вняли нашей просьбе и отправили в свою дивизию. Мы шли по селу, у всех встречных военных спрашивая о дороге в дивизию. Но никто толком не знал.

— Пойдем по указкам! — решил я.

Мы вышли за село.

Потянулась чуть всхолмленная степь с реденькими лесками — дикой черешней, яблоней, сливой. Стояла гнетущая жара. Пыль поднималась от каждого шага, набивалась в нос, в уши, хрустела на зубах.

Сколько бы нам пришлось брести по степной дороге — неизвестно, если бы не увидели верхового солдата из своей дивизии. Он ехал с пакетом и проводил нас прямо до дивизионного командного пункта.

Командный пункт размещался в глубоком, заросшем лесом овраге. С обеих сторон оврага чернели двери землянок, блиндажей. Под развесистым дубом я увидел группу офицеров с полковником Ефремовым в центре.

Офицеры стояли в самых непринужденных позах, курили, смеялись. По всему чувствовалось, что беседа неофициальная.

Я подошел к Ефремову и отрапортовал о своем возвращении в строй.

— В связь направлен? — щуря колкие голубые глаза, переспросил он.

— Так точно, — отчеканил я.

— Вакантных должностей нет. В резерв к Оверчуку пойдешь?

— Пойду.

— Дай сюда командировочное, я отделу кадров черкну. А солдат — твой?

— Мой. Вместе воевали…

— Старая история. Воруете их из госпиталей… Но ничего: хороший солдат всегда в свою часть норовит вернуться.

Взяв в отделе кадров направление в полк, я пошел разыскивать свой батальон, который стоял во втором эшелоне.

Временем меня никто не ограничил, и я решил зайти в штаб полка, чтобы повидаться с Ефимом Перфильевым, которому я из госпиталя написал небольшое письмо, а от него получил настоящее послание.

Увы, с Ефимом повидаться мне не пришлось: оказалось, что он на сборах при штабе армии и вернется лишь через несколько дней.

Огорченный, я пошел в батальон Оверчука.

— Что ж, — сказал Оверчук, когда я доложил ему о прибытии. — Побудь пока в резерве, находись при КП батальона, а там видно будет.

Я поинтересовался, как обстоят дела во взводе связи. Там все были новички. В недавних боях батальон понес большие потери. В нем осталось всего семьдесят шесть активных штыков; связистов — семь. Заместителей комбата по политической и строевой части не было — оба погибли, новые еще не назначены.

Я устроился на жительство в землянке Оверчука. Целыми днями его не было — и при малом количестве людей у командира найдутся дела. А я, свободный от какой-либо должности, валялся на нарах. Что мне оставалось делать?

Однажды в землянку нежданно-негаданно ввалился Каверзин.

— Прибыл на должность замкомбата! — сообщил он.

— Как ты сюда попал? — изумился я.

— Из медсанбата.

— Разве тебя опять ранило?

— Ранило. Я ведь после того, как мы вместе в госпитале лежали, повоевать уже успел, в ногу меня легонько пулей колупнуло. Ранение пустяшное, в госпитале отдыхал просто. Ну и орден Красной Звезды там мне вручили, еще за корсунские бои. А из медсанбата — сюда. Должности штатной не было, согласился пока на замкомбата.

С этого же дня мы с Каверзиным стали ходить по ротам — проводили занятия, беседовали с солдатами. Поздно вечером мы усталые возвращались к себе в землянку. Нас ожидал Пылаев с неоднократно подогреваемым ужином.

Однажды ночью меня разбудил Пылаев:

— Товарищ лейтенант, всех офицеров вызывают к командиру полка!

Мы с ним вышли из землянки. Было очень свежо и очень темно. На юго-западе порхали далекие светлячки ракет.

В просторном штабном блиндаже за самодельным столом сидел командир полка подполковник Сазонов, низко нагнувшись над картой, освещенной неярким лучом аккумуляторного фонаря. За это время, что я его не видел, у него добавилась звездочка на погонах и ряд глубоких морщин на лбу и у глаз. Глаза… Они по-прежнему были бесстрашными, с проникающим в глубину души взглядом. Мне нравился Сазонов своей смелостью, расчетливой медлительностью, умением командовать в бою. Когда все собрались и вынули карты, он стал объяснять задачу, водя по карте толстым пальцем:

— Сейчас же свернуть свои хозяйства: идем подменять передовые части, вот сюда. Боевой порядок принимаем такой: первый, второй, третий батальоны с востока на запад. К трем ноль-ноль прием закончить. Моя квартира — северо-западная окраина Циганешти. НП мой на высоте 293. Комбатам выбрать НП по усмотрению. Как только связисты дадут нитку, доложите мне.

Полк ушел за реку Жижию, в первый эшелон.

Комбат из дивизии, занимавшей до этого оборону, указал нам свои траншеи, передал схему заминированной полосы. Предупредил, что минировали еще весной. Все заросло травой; противотанковые мины еще можно найти по схеме, а противопехотные немыслимо.

Пока оформляли акт приема и сдачи, Оверчук разговаривал с комбатом, который передавал нам оборону, спрашивал его:

— На формировку пойдете?

— Да нет, какая там формировка, — недовольно бурчал комбат. — Под Яссы бросают… Только здесь обладили и — на тебе! Вы-то на готовенькое садитесь. Сколько мы трудились, пока траншеи отрыли в полный профиль… Распишитесь в акте, да пойду. А то как только рассветет — пошевельнуться не дадут немцы и румыны. Они на господствующих высотах сидят.

Глава третья