Продажные твари - Полина Дашкова

– Глебушка, да ты что? Мы ж его охраняли, как зеницу ока, лелеяли и берегли! Ты уж совсем о нас стал плохо думать.

– Эй, Юраш, а ты никак оправдываешься? – улыбнулся Константинов.

– Черствый ты человек, Глеб Евгеньевич. Нет чтобы слово доброе сказать старому другу, ты все со своими подколками. Везде тебе мерещатся враги-заговорщики.

– Ладно, Юраш, прости. Но на твоем месте я бы вызвал все-таки специалиста из Москвы. Для повторного вскрытия.

– За что же так обижать местных товарищей? Доверять надо людям, Глебушка. Недоверие напрягает и разобщает. И потом… Кремировали уже твоего Головню.

– Как? Когда?!

– Сегодня утречком. С гражданской панихидой, со всеми почестями, положенными по рангу. Вдова плакала-убивалась, детки-сиротки, мать-старушка в черном платочке, залпы оружейного салюта, скорбные лица сослуживцев… Про арест, конечно, ни слова-о мертвых или хорошо, или ничего. Скоропостижно скончался доблестный капитан, сгорел на службе, не щадя себя, защищая покой сограждан.

– А с барменом что? Тоже скоропостижно скончался?

– Глеб, ну нельзя же так! – поморщился Лазарев. – Бармена мы отпустили, вежливо извинились. Он ведь Головне долг отдавал. У старшей дочери приближался день рождения, вот он и одолжил у капитана на подарок и застолье три тысячи долларов. На полторы тысячи дочке комплект купил, сережки и колечко с бриллиантами, даже чек предъявил из ювелирного магазина. А остальные полторы тысячи кинул на застолье.

– Сколько лет дочке исполнилось?

– Пятнадцать.

Быстрым движением Лазарев выбил сигарету из пачки, спохватившись, протянул пачку Константинову. Тот отказался:

– Спасибо, Юраш, твой «Парламент» для меня слабоват. Я привык к «Честерфилду», – он достал свою пачку.

Закурили.

– Смотри, Глеб, в нашем с тобой возрасте крепкие сигареты курить вредно. А лучше вообще бросать.

– Лучше, конечно, бросать, – согласился Константинов, – знаешь, Юраш, если мы с тобой перешли к разговору о вреде курения, то пора нам расходиться. Спать пора. Ты мне больше ничего сказать не хочешь?

– Я? Тебе? Ничего… Ну разве что рад был тебя повидать. Надо нам, Глебушка, иногда и просто так встречаться, без всякого дела. Нам бы с тобой в Москве надо как-нибудь в баньку сходить, пивка выпить, а то совсем мы очерствели, разучились общаться просто так.

– Да, Юраш. Я тоже рад встрече. И в баньку сходим обязательно, и пивка попьем. Только прошу тебя по старой дружбе, не трогайте вы Ревенко. Вот представь – возьмете вы его, а у него вдруг тоже, как у Головни, начнется приступ какой-нибудь сложной болезни. Ведь от неожиданностей никто не застрахован, а вы – особенно. А вторая такая накладка будет значить только одно: кто-то из вашей конторы сильно против ареста знаменитого чеченца, кто-то крепко с чеченцем повязан.

– А если мы его возьмем, но приступа не случится? – тихо спросил Лазарев – – Это что будет значить?

– То же самое, Юраш. То же самое. Если вы тронете Ревенко, то засветитесь, ярко и неугасимо. Это не только мое мнение. Это факт, известный в моем департаменте и за его пределами. Так что держитесь от греха подальше, не трогайте доктора Ревенко. Ведь Ахмеджанова мы возьмем в любом случае. Если вы перестанете нам мешать, то все, что он скажет, останется между нами, смежниками.

– А ты, Глебушка, не преувеличиваешь? Константинов преувеличивал. Пока никто, кроме него, не догадывался, что возможный арест доктора Ревенко службой ФСБ засветит чье-то активное нежелание взять Ахмеджанова живым. Но он чувствовал: ход сделан правильный и в определенной степени Ревенко обезопасили.

– Нет, Юра, я не преувеличиваю. А даже преуменьшаю. Ну зачем нам межведомственные разборки в такой острый момент? Кому от этого лучше? Ты уж как-нибудь объясни своим коллегам, что можем с чистой душой отдать им потом все лавры. Помнишь, как сказал Шелленберг в «Семнадцати мгновениях»? «Какая разница, кого погладят по головке и кому дадут конфетку?»

– А ты помнишь, что ему ответил Мюллер? «Я не люблю сладкого». Так вот, я тебе, Глебушка, тоже скажу, я не люблю сладкого.

– Любишь, Юраш, любишь, – улыбнулся Константинов, – ты еще в академии мог плитку шоколада за минуту умять.

Глава 15

Маша стояла босиком на траве, в шортах и короткой футболке. Держась рукой за спинку плетеного кресла, она сосредоточенно делала какие-то балетные упражнения и шепотом повторяла:

– Гран батман, пти батман, плие!

Она так увлеклась занятием, что не заметила Вадима, остановившегося на крыльце и любовавшегося ею.

Оторвавшись от спинки кресла, она вдруг быстро завертелась на одной ноге, потом, легко оттолкнувшись от земли, на секунду повисла в воздухе, но тут же шлепнулась на траву и, заметив наконец Вадима, улыбнулась:

– Доброе утро!

Вадим шагнул к ней, хотел помочь подняться, но она уже вскочила на ноги.

– Доброе утро, малыш. Ты завтракала? – Он взял в ладони ее горячее, раскрасневшееся от полуденного солнца лицо и поцеловал приоткрытые сухие губы.

– Нет еще. Я не люблю завтракать одна, а ты спал. Завтракать решили на кухне, в саду слишком жарко.

– Помнишь старый телесериал «Адъютант его превосходительства»? – неожиданно спросила Маша, отхлебнув кофе из маленькой чашечки.

– Конечно, – удивленно улыбнулся Вадим, – я его несколько раз смотрел.

– Помнишь, Кольцов возвращается ночью домой, а мальчик Юра, сын погибшего офицера, спрашивает: «Павел Андреевич, вы шпион?» Так вот, я тоже хочу спросить тебя: Вадим Николаевич, вы шпион? Или мафиози? Кто вы, Вадим Николаевич? Почему вас боятся бандиты? – Маша улыбалась, но глаза ее были серьезны. – Понимаешь, я вчера решила вымыть голову. Наверное, лучше бы мне в руки не попала случайно именно та бутылка из-под шампуня, в которой вместо английского жидкого мыла с протеином оказалась кассета. Конечно, мне ужасно стало интересно – что же такое на этой кассете? Почему понадобилось так хитро ее прятать? Но, поборов свое здоровое любопытство, я поставила бутылку на место и колпачок завинтила. А потом я вспомнила, как испугались бандиты на улице, как те, в сарае, уважительно разговаривали с тобой на своем языке. А теперь успокой меня, пожалуйста, и соври что-нибудь так, чтобы я поверила и перестала бояться. Ведь правды ты мне все равно не скажешь…

Прежде чем ответить, Вадим залпом допил свой остывший кофе и закурил.

– Я не стану врать тебе, малыш. Полтора года я оперирую раненых чеченских террористов, которых переправляют тайно сюда, в горы. Если я откажусь это делать – меня убьют. Если буду продолжать – рано или поздно арестуют. Мне приходилось и раньше оперировать бандитов, но совсем других, местных. Там пулевые и осколочные ранения случались редко.

Ко мне обращались солидные люди, крестные отцы местных мафий, с обычными хирургическими проблемами. Я был чем-то вроде придворного хирурга для них. А теперь я оперирую бандитов, удаляю пули и осколки. По закону врач обязан тут же сообщить в милицию, если к нему попадает раненый с огнестрельным или ножевым ранением. Но дело даже не в этом. Совершенно случайно и неожиданно у меня в руках оказалась кассета, на которой заснято, как крупный чиновник, кандидат на пост губернатора, получает полмиллиона наличными из рук чеченского полевого командира, бандита, находящегося в розыске. Из разговора становится ясно, что чиновник получает деньги от бандита постоянно и его предвыборная кампания полностью оплачивается чеченцами. А бандита, находящегося в розыске, я оперировал полтора месяца назад. Он практически не имел шансов выжить…

– Ахмеджанов, – испуганно прошептала Маша.

– Он самый, – кивнул Вадим, – как ты догадалась?

– «Новости» вчера смотрела. Значит, ты оперировал Ахмеджанова и прочих террористов, а теперь хочешь отдать кассету кому-то, кто поможет тебе покончить со всем этим? – Машино лицо стало сосредоточенным и серьезным.

– Да, именно так, – кивнул Вадим, – из ресторана меня выдернули для того, чтобы потрясти насчет кассеты. Ахмеджанов пошел на прямой разговор. Они, разумеется, сразу обнаружили пропажу. Оператора, который снимал и отвечал за сохранность кассет, уже убили. Человека, передавшего мне кассету, – тоже. Я до сих пор не могу понять, как он додумался до этого – тяжелобольной, слабоумный, немой. Он мыл полы в госпитале… Но о нем я тебе расскажу потом как-нибудь, это очень грустная история. Вряд ли он понимал, что делает, когда брал кассету и передавал ее мне. Он мог и вовсе забыть об этом через час. В общем, его логику проследить невозможно, и не в этом сейчас дело. Дело в том, что кассета у меня и я должен что-то предпринять.

– Получается, они пока не знают, кто взял кассету и кому передал? Но пока не узнают, не успокоятся? – Маша говорила медленно и задумчиво.

– Они пока только подозревают и проверяют. Проверять начали сразу, буквально в ту же ночь прислали ко мне капитана милиции, который напрямую провоцировал меня сдать Ахмеджанова.