Из рода Караевых - Леонид Ленч

Постояли молча.

— Ну, желаю дальнейшего успешного продвижения по службе, господин бывший капитан! — сказал Доброво с кривой усмешечкой.

— Я могу вам пожелать только одного, поручик: остаться в живых.

— Если вас мои остановят, скажите пароль: «Стамбул!» — пропустят. — Козырнул с подчеркнутой четкостью. — За папиросы спасибо. — Взял винтовку на ремень и нырнул в придорожные кусты.

Сергей Петрович забрался в шарабан. Дедок, радостно суетясь, зачмокал губами, хлопая вожжами по бокам задремавшую лошаденку. Та возмущенно взмахнула хвостом, брезгливо передернула ушами и побежала своей наигранно-бойкой рысью.

Сергей Петрович поглядел по сторонам: ни души, та же зеленая благоухающая тишина да два-три ястреба, зависших в небесной синеве на широко распахнутых крыльях. Дедок повернулся заросшим лицом к седоку, спросил, юля глазами:

— Дружок он вам или так… знакомый?

— Посторонний человек.

— Ну что же, и с посторонним можно побеседовать, если есть о чем! — сказал дедок и замолчал, видя, что седок не собирается поддерживать с ним разговор на эту щекотливую тему.

Время и житейские беды меняют облик человека иногда до полной его неузнаваемости. Но на тетушку Олимпиаду, казалось, ничего не действует. Так же энергичны, быстры были ее движения, так же сыпала она своей скороговорочкой и так же сияли ее маслинно-черные глаза. Правда, похудела заметно. И серебряные нити густо вплелись в ее черные пышные волосы.

Она причитала и ахала, слушая рассказ Сергея Петровича о том, как он остался в Крыму и как добирался до Краснодара. То, что не ушел с Врангелем за границу, одобрила:

— Правильно сделал, Сереженька! Нельзя родину оставлять! Бог даст, приживешься теперь у «них». Помнишь, как дядюшка покойный не советовал тебе с белыми из станицы уходить? Он все понимал, его господь разумом не обидел, вечная ему память!

— Тетя Липа, а вы-то как живете одна? — спросил Сергей Петрович, любуясь ее румяным добрым лицом.

— Ничего… живу! Работаю в родильном доме — считается лучшим в городе. Да и так обращаются ко мне за помощью. Придут, позовут — я не отказываюсь. Дадут денежку или какой-нибудь там подарочек — возьму, не дадут, просто спасибо скажут — и на том спасибо!

— Что с Натой, тетя Липа? Где она, где Федор Кузьмич?

— Уехали они из города. А куда — не знаю. Дядюшка болел, не до них мне было. Один раз, помню, встретила Наточку на улице — все такая же интересная. Спросила про тебя. Говорю: «А разве он вам не пишет с фронта?» Сказала: «Давно не получала писем от него, очень беспокоюсь…» И больше ничего тебе сказать не могу про них, к сожалению. Ты отдохни и завтра пойди на Посполитакинскую, где они жили, может быть, соседи знают, куда она с отцом уехала.

— А откуда вы знаете, что они уехали?

— Когда красные заняли город, я сходила к ним. Стучала, стучала в дверь — никто не отзывается. А потом вышла женщина из соседнего двора, спрашивает: «Вы к Ярошенковым стучитесь?» — «К Ярошенковым». — «Они давно уехали. Дом пустой». — «Не знаете, куда уехали?» «Не знаю», — говорит и так подозрительно на меня поглядела. Ну я пошла не солоно хлебавши! Дом-то ведь собственный у них — Федор Кузьмич его купил, когда из Софиевской сюда перебрался…

На следующий день с утра Сергей Петрович поспешил на Посполитакинскую. Нашел знакомый двухэтажный добротный дом с таким же добротным высоким крыльцом. На дверях дома была прибита казенная вывеска: «Гортоп», видимо означавшая, что в доме помещается учреждение, ведающее топливными городскими делами. Попытки Сергея Петровича узнать что-либо у соседей тоже успехом не увенчались. Соседи отвечали: «Не знаем».

На семейном совете с тетушкой Олимпиадой решено было, что Сергей Петрович поедет в Софиевскую и там постарается навести справки о Нате.

В военкомате его взяли на учет. Ответственного работника, которому было адресовано письмо Прохорова, не оказалось на месте, сказали — появится дней через десять. Сергей Петрович решил, что за это время он успеет съездить в Софиевскую и вернуться назад в Краснодар.

Однако поехать ему туда не удалось, потому что накануне дня выезда, ночью, он был арестован и препровожден в тюрьму Государственного политического управления — ГПУ.

…Допрашивал Сергея Петровича следователь — молодой человек интеллигентной внешности, черноволосый и бледный, в синем бостоновом пиджаке с университетским значком на лацкане.

Он кивком головы показал Сергею Петровичу на стул, стоявший в камере подле стола.

Сергей Петрович сел. Следователь не спеша развязал тесемки лежавшей на столе канцелярской картонной папки и сказал тихим, лишенным всяких модуляций голосом:

— Я буду вести ваше дело. Моя фамилия Онегин Евгений Осипович. Называть меня надо просто «гражданин следователь». Ясно?

— Ясно, гражданин следователь! — сказал Сергей Петрович и, хотя ему было сейчас не до шуток и фамильярностей, все же подумал: «Хорошо еще, что он не назвал себя Тарасом Бульбой».

Все формальные вопросы заданы, ответы записаны. Молодой человек со странной фамилией откинулся на спинку стула, что-то обдумывая. Потом спросил:

— Хотите знать, в чем мы вас обвиняем, Караев?

— Естественно, хочу, гражданин следователь!

Четко выговаривая каждое слово, как бы прислушиваясь с явным удовольствием к самому себе, следователь сказал:

— Вы обвиняетесь в том, что, проникнув обманно в ряды Красной Армии, прибыли на Кубань для установления связи с остатками белогвардейского подполья. Советую чистосердечно признаться во всем, назвать явки и фамилии связных.

— Мне не в чем признаваться! — сказал Сергей Петрович. — Я прошел регистрацию бывших белых офицеров в Крыму, запросите Крым, там все знают про меня.

Следователь усмехнулся, достал из папки бумагу.

— Нам тоже кое-что известно. Вы про такого человека слыхали — про Друшлакова Фаддея Гавриловича?

— Первый раз слышу эту фамилию!

Следователь бросил на Сергея Петровича быстрый, цепкий взгляд и стал читать бумагу, которую вытащил из картонной папки:

— «Потом они отошли в сторону и стали промежду себя (видимо, между собой) разговаривать. Всего разговора я не слыхал, слышал только, как мой седок сказал тому, который был при погонах и с винтовкой: «Даю честное офицерское слово». А почему он так сказал, этого я не слыхал, уха не хватило». Ну-с, что вы теперь скажете, Караев? Тоже будете все отрицать?

— Нет, не буду. Я просто не знал, что извозчика, который вез меня в Керчь, зовут Друшлаковым. Он не лжет, нас действительно остановил на дороге…

Следователь перебил Сергея Петровича:

— Бывший поручик третьего марковского полка Доброво — главарь белогвардейской банды, вернее, бандочки, ныне уже ликвидированной нашими людьми. Сам Доброво, к сожалению, успел застрелиться. Признайтесь, Караев, какие директивы от него получили тогда?

— Никаких директив я от Доброво не получал! — глухо сказал Сергей Петрович. — Еще раз прошу — запросите Крым про меня.

— Слушайте, Караев, свидетельских показаний Друшлакова достаточно, чтобы закрыть ваше дело. Но если вы дадите чистосердечные показания, вы, возможно, хотя я не ручаюсь и не обещаю вам ничего, сохраните себе жизнь. Будете давать показания?

— Мне не о чем говорить. Все, что было нужно, я уже сказал в Крыму комиссии.

— Хорошо, — сказал следователь, — посидите, подумайте. Но не рассчитывайте на наше долготерпение!

— Вы меня, пожалуйста, не пугайте, гражданин следователь!

— ГПУ не пугает, ГПУ делает!

Поднялся, позвал охранника.

— Дежурный, арестованного в одиночку!

Тюрьма не самое удобное и приятное место на земле для жизни человека. А тюремная одиночная камера, когда только холодные стены, да вонючая параша, да недреманный «глазок» в двери под надежным запором твои единственные слушатели и собеседники, — это совсем уж никуда не годится.

Сергей Петрович просидел в одиночке три месяца с лишним, но отказывался дать «чистосердечные показания».

— Я вижу, Караев, что вы неисправимы, — с раздражением сказал ему как-то на допросе следователь. — Я не могу больше тянуть ваше дело. Вы не отрицаете встречи на дороге с бывшим поручиком марковского полка Доброво?

— Не отрицаю!

— Подпишите ваши показания. Вот здесь. Прочтите и подпишите.

Сергей Петрович прочитал и подписался.

Следователь положил протокол допроса в папку с тесемками, сказал:

— И пеняйте теперь на самого себя, Караев!

Прошло три дня. Утром в камеру за Сергеем Петровичем явился дежурный охранник и повел его по длинному коридору, но не туда, куда обычно водил на допрос, а в другую сторону.