Пустыня (СИ) - Щепетнёв Василий

Так вот, новинки свои обычно берегут до встреч особой важности. Но этот турнир весь — особой важности. По сути он неофициальный чемпионат мира, и победитель будет турнирным чемпионом, пусть и некоронованным, но с миллионом.

И я не пожалел новинку. Выстрелил. И попал. После двадцати минут раздумья Андерсен сделал ход. Из общих соображений ход этот казался верным, но только казался. Через семь ходов он встал перед выбором — потерять слона или попасть под матовую атаку. Он еще задумался на полчаса, и — сдался. Решил не мучаться. Полностью не восстановился после солнечного удара, факт. Что ж, его выбор.

Значит, я — в тройке лидеров. Что и требуется показать всему миру.

И я пошел в комнату связи. Есть такая в отеле. Теоретически отсюда можно позвонить в Москву. Или в Стокгольм. Или в Париж. Но во-первых, на такие звонки строгий лимит, иначе все бы тут только и паслись. Нет, один звонок в три дня, десять минут. А во-вторых, с Парижем связь есть, а вот с Москвой — не всегда. Точнее, ни разу не было связи. Уж не знаю, почему. Занят канал, говорят телефонисты. Возможно, да: звонят те специалисты, которые прибыли сюда до меня, вместе со мной и после меня. Полковники, генералы, штатские советники. У них, полагаю, и свои каналы есть, радиостанции там или что. А, может, и нет. Может, им запрещено иметь здесь автономные средства связи. Или, во всяком случае, ограничены в них. И потому весь канал занимает Триполи, Бенгази, а мне — ничего не остается. И я не могу поговорить со своими. Что печально. С другой стороны, я даю о себе знать игрой. Выигрываю — значит, полный порядок. А как дела у них — всё равно ведь не скажут ничего, кроме «жизнь хорошеет день ото дня»

Но я попробовал, потребовал Москву.

— Канал занят! — ответил телефонист. Тут телефонисты мужчины. Не исключаю, даже в форме, по телефону не видно.

Тогда я связался с Веной, и надиктовал небольшой обзор Вилли Шмидту, спортивному обозревателю «Фольксштимме». Пусть, пусть у них будет то, чего нет у многих — репортаж о Турнире Мира. От собственного корреспондента, да. Если что — это и в самом деле так, у меня есть журналистское удостоверение газеты наших австрийских друзей. Вдруг и пригодится.

И, после легкого обеда, я стал отдыхать. То есть сидеть сиднем, ничего не делая. В холле.

— Вот и лето пришло, — сказал Спасский, — Звали мы его, соскучились мы без лета, оно и пришло, наконец. Ожидается жара.

— Жара? — переспросил Анатолий. — А что сейчас, не жара?

— По местным меркам — только разминочка. Над Сахарой зависает антициклон, не пуская влажный и относительно прохладный воздух со стороны Средиземного Моря, — он показал газету, которую держал в руке. «Фигаро», позавчерашняя. «Правда» и вовсе пятидневная сюда приходит, вот. Как-то даже странно, мы ж такие друзья, Советский Союз и Ливия. — Это происходит постоянно — жара, антициклон и недопуск влажного воздуха Средиземноморья и Атлантики, оттого-то и пустыня здесь. Хотя море-то рядом, сто морских миль по прямой, сущий пустяк по большому счету.

— Пустяк, не пустяк, скорее, сушняк, — пошутил Анатолий.

— Не совсем. Тут, в Ливии, да и в Египте, много подземных озер, очень больших. Больше Байкала. Много больше. И Каддафи хочет превратить Сахару в цветущую Рай — с помощью воды этих озер. В африканскую житницу.

— Хотеть-то хочет, но получится ли? — засомневался я. — Это же сложно, очень сложно.

— Сложно, конечно. Но возможно. Я как-то был в Ашхабаде, на шахматном турнире. Нет, в турнире не играл, а в качестве свадебного генерала. Мне показывали Каракумский канал. Большая, говорят, от него польза народному хозяйству. Там пустыня — тут пустыня. Там канал — и тут канал. Только здесь, в Ливии, хотят сделать канал с учетом нашего опыта, чтобы меньше минусов и больше плюсов. В общем, проект грандиозный.

— У нас тоже, — вступился я за Союз. — Поворот северных рек. На последнем съезде партии принято решение — строить каналы. Огромные планы, планетарные каналы.

— Даже слишком огромные, — сказал Спасский. — Где Иртыш, где Амударья… Нет, когда-нибудь пророют. И марсиане будут смотреть на наши каналы и гадать: есть ли жизнь на Земле, нет ли жизни на Земле?

— Кстати, о Марсе, — оживился Карпов. — Я тут купил по случаю морской бинокль. Мощный. Хочу посмотреть на небо. И вообще, в хозяйстве пригодится.

— Морской бинокль? Здесь, в пустыне?

— Да. Наш, советский. Видно, кто-то, не будем указывать пальцем, загнал казенное имущество на восточном базаре.

— Могли и украсть, — заметил Спасский. — Бывают такие ловкачи — на ходу подметки режут.

— На ходу да, наш человек беспечен и доверчив, но с корабля? Хотя, конечно, если пускать на корабль шпионов и диверсантов… Нет, вряд ли. Стемнеет, можно будет посмотреть на небо, на звезды, на Луну…

Тоже развлечение, да. Вид звездного неба примиряет с вечностью, да и вообще — полезно. Тот, кто сотворил звезды, чтобы мы находили свой путь по ним во мраке ночи на суше и на море, знал, что делает. Но каков Абдулла — сумел продать посреди пустыни морской бинокль!

Я включил радиоприемник.

— Я пробовал, — сказал Спасский. — Ничего, кроме местных станций.

— Послушаем и местные, — ответил я. — А ночью, думаю, и Европу поймать можно.

Приемник прогрелся, засветился зеленым глазом.

Я поймал Бенгази.

— Вот тебе и на…

— Что такое? — спросили хором Карпов и Спасский.

— Сирия ввела войска в Ливан. Шестьдесят танков, две тысячи человек.

— Ну, это… — успокоился Спасский. — То есть это, конечно, нехорошо, но я подумал, вдруг что у нас случилось. В Союзе. А тут — спор арабов между собой…

— Но там от Сирии, от Ливана до Израиля — рядышком. Каково тем, кто играет в Хайфе, на Олимпиаде?

— Это да. Тревожно. Но мы-то не в Хайфе, мы здесь. Видно, в Спорткомитете что-то знали — заключил Спасский.

Видно, и в самом деле, что-то знали, — подумал я.

И мы пошли на западную террасу смотреть на Луну в морской бинокль.

За нами увязались и остальные. Всё развлечение.

Глава 16

16

12 июня 1976 года, суббота

Незабываемая встреча

Партию пятнадцатого тура я провёл на морально-волевых. Ничего особенного: все участники провели пятнадцатый тур на морально-волевых. Пятнадцать туров — это дистанция хорошего полноразмерного турнира. Каждый устанет. А здесь — это лишь середина марафона. Бежали, бежали, добежали до точки поворота, и теперь побежим назад, на стадион. Где стоит большой-большой пьедестал, на котором все уместятся. Да, все: никто не сошёл с дистанции. Теперь, если вдруг кто и покинет турнир, то всё равно будет считаться полноценным участником. Потому что отыграл половину партий. И, следовательно, получит оговоренную сумму согласно занятому месту. Даже и последнему.

Но никто добром турнир не покинет. Потому что даже ничья в последнем туре может поднять человека на ступеньку повыше. А цена этой ступеньки ох как велика. И дело, разумеется, не только в сумме призовых. Нам, шахматистам стран социализма, и без призовых живется недурно. В полной уверенности в завтрашнем дне. На нас не висят кредиты за квартиру или автомобиль. Если мы заболеем, нас будут лечить бесплатно. Бесплатно учимся в университетах, и так далее, и так далее (это я тренируюсь в преддверии лекционного тура по Советскому Союзу). Нам, шахматистам стран социализма, важно показать красивую содержательную игру, продемонстрировать успехи нашей шахматной школы. Шахматистам стран капитализма тоже хочется оставить след в истории, потому что и в будущем, в двадцать первом веке, этот турнир будут изучать любители шахмат всей планеты — или, вероятно, всех планет, ведь мы непременно к тому времени будем осваивать Луну, Марс и другие космические тела. Это, понятно, тоже к лекционному туру.

А что верно сейчас, сию минуту? После первого круга у меня чистое первое место. Четырнадцать очков из пятнадцати. Две ничьи, с Фишером и Карповым, остальные — победы. Вторым с отставанием в пол-очка идет Фишер, у которого три ничьи, третьим — Карпов, у которого четыре ничьи. Четвертое — пятое места делят Спасский и Мекинг, у них по одиннадцать очков. В общем, тесно, тесно наверху. Всё еще впереди, разрывы минимальны.