Новый Мир ( № 2 2006) - Новый Мир Новый Мир

В начале перестройки господин Е. Б. сделал важное социальное открытие: мы можем хорошо жить, только демонстрируя себя миру. На том берегу, во владениях “Полифема”, развернулась в начале девяностых бурная стройка. В то время как на этом берегу остановилось даже строительство остро насущного детского сада и культурного комплекса.

Помню лето 1994-го, когда вся колхозная техника, в том числе и комбайны на полях, стояла без горючего, а юркий грузовичок то и дело сновал с одного берега на другой — в объезд десять километров, — бесперебойно доставляя камень, песок, цемент, плиты, черепицу, дерево — недостатка не было ни в чем.

Два Николая — Макович и Макась (имена строителей надо сохранить) — работали с утра до вечера, терпели все втыки и выволочки любящего показать свой нрав господина. А что делать? Тут все-таки живые деньги. Николаи только что вернулись из Норильска, куда уехали весной на заработки. Вроде чего-то заработали, но два месяца сидели, чтобы получить деньги хотя бы на билет обратно.

Недели через две возникла беседка на столбах, с черепичной крышей, с полом, уложенным квадратными плитами, с деревянной лавкой, с красочным стендом, посвященным истории панского дома и его владельцев. Привлекала и схема уникальной водной системы, существовавшей здесь когда-то. А на этой схеме — знакомое круглое лицо господина Е. Б., стоящего в лодке в позе смиренного инока-перевозчика. Уложенная плитами дорожка вела к первым кладкам. Параллельно ей была возведена невысокая каменная стенка, подпирающая склон. В центре беседки осталось наше старое бетонное кольцо. Правда, его прикрыли по периметру толстыми досками — в виде восьмиугольника. Какое-то время висела и католическая иконка. Вода, как ни странно, тоже сохранилась.

— Ну как, — спросил я у соседа Коли, который с женой и тремя детьми вернулся в то время со стройки законсервированной АЭС в отцовскую хату, — сколько простоит эта беседка? Не разнесут ее?

— Там же иконка висит. Да и рядом с дорогой.

Видно, это соображение, что рядом с дорогой, и оказалось решающим. Поставили бы на месте панской криницы — не устояла бы. Правда, иконка скоро исчезла. Кто-то пресек экспансию Ватикана. Не исключено, что убрал ее тот же Коля — он активно исповедует православие. С тех пор исконную мужицкую криницу вполне успешно выдают за панскую. Хотя только взглянув на план понимаешь, что тогда на ее месте было русло реки. Но кто вникает в такие тонкости. Главное, что есть куда привести и что показать. Тем более что к природной красоте добавилась рукотворная. А “Полифем” смог превратить ее в конвертируемую валюту.

Вот так наша скромная криница стала экскурсионным экспонатом. Был даже позыв сделать ступеньки с дороги к первым кладкам. Но маршрут экскурсии не предполагал этот подъем и спуск. Так что вместо лестницы осталось только нагромождение камней и бетонных обломков, мимо которых проложили новую тропку.

Правда, некоторые экскурсанты, особенно иностранцы, — именно они и составляют основной, валютный контингент, — так и норовят выбраться из старого русла наверх. Помню любопытные мордашки японцев, которые добрались до тещиного дома и с удовольствием прошлись бы по деревне. Бойкая женщина-экскурсовод забежала вперед и завернула их, как стадо телят.

Да, красоты прибыло. Тем не менее привередливые бабки поминают создателя этой красоты самыми последними словами. Здесь именно тот случай, когда красота не поддержана пользой. После всех усовершенствований, чтобы зачерпнуть ведро воды, надо ложиться на колодец, опуская туда голову и придерживаясь рукой за край.

Ох эти бабки! Вконец оборзели. Водопроводную, с хлоркой да ржавчиной, пить не хотят, упрямо тащатся к источнику и поминают творца недобрым словом: а чтоб тебе, да чтоб тебе! Вместо того чтобы растить в себе правовое сознание, а после требовать законную долю в доходах от родной водицы. Да плюс страховку от риска подцепить неведомую импортную болезнь. Да плюс страховку скота — от того же ящура английского. Ох, выйдут скоро бабки на оперативный простор!

Правда, первое время все завидовали пенсионерам с того берега, где развернулась стройка века, — выдавали им литр молока да оплачивали то, что накрутит счетчик. Морально-материальная компенсация за беспокойство на старости лет бабкам понравилась. Все счетчики начали бешено вращаться: 50, 100, 200 киловатт! Возможно, поэтому красивый жест оказался таким коротким. Так же, как и дармовая чарка на Ивана Купалу — только разок и расщедрились. Если не в состоянии придать жесту достойную длительность, то лучше обойдись без жеста. Краткости не простят. Хотя в виде компенсации господин Е. Б. мог бы как-нибудь распорядиться, чтобы залили в криницу и чистого спирта. Это обошлось бы ему долларов в двести, а славы было бы на века.

Первым обнаружил бы чудо природы Володя — он каждое утро ходит с пластиковой бутылкой за водой. Глотнул бы, еще мрачный со сна и в думах о насущном похмелье. “Не понял!” — со своим привычным ударением на втором слоге. Внимательно оглядел бутылку. Глотнул еще разок, настороженно. “Ё-мое!” Сделал пару глотков посмелее. Опять оглядел бутылку, заулыбался. Потом приложился основательней. С трудом оторвался, ласковым взглядом обвел все вокруг. Наклонился над бетонным кольцом, тоже учуял живительный, бодрящий запах. Увидел лягушку с беззащитно-белым животиком кверху — ясное дело, непривычные к такой жидкости. Продолжая улыбаться и понемногу потягивая, вдруг задумался. Напьешься, будешь рассказывать — никто и не поверит. Спьяну, мол, и не такое пригрезится. Рванулся в ближайшую хату, к Ивану, что присматривает за музейным экспонатом.

Иван пристал к соседке Ире лет пятнадцать назад, когда она после долгих странствий по просторам нашей тогда еще советской родины вернулась домой. Была она в семье самой красивой, вся светилась нежностью и добротой. Таких и за порог нельзя выпускать, не то что в белый свет. Однако вариантов не было: восемь классов с плеч — и вперед, в люди. Окончила в Минске кулинарное училище. Потом Севастополь, БАМ. Периодически мелькала дома — каждый раз с новым мужем. Родители растили ее первого сына. Потом наконец вернулась еще с одним, но уже насовсем.

“Пуздрочка, — расплылся в улыбке старый Александра (все дети от второй жены были у него под кличками), — вот и ты! Дождался наконец! Думал, уже не увижу…” Выйдя на пенсию, он постоянно пребывал в состоянии приятной расслабленности — самогоночка своя, не нормированная. Он прошел всю войну, был ранен, выпустил в мир одиннадцать детей, перевернул на тракторе полземли и теперь мог позволить себе расслабиться, пускать оставшиеся годы, как песок сквозь пальцы. Да и на пенсии хватало работы. Никогда не брал коня в колхозе — буду им еще кланяться! Всегда под лопату посадит и с лопатой выкопает свою картошку. А кусок не маленький — с полгектара.

Дети выросли такие же работящие, основательные. Институтов не кончали, все те же восемь классов и училище. Тем не менее со всеми жизненными задачами справились: создали семьи, вырастили детей. В основном у всех по двое. Только у самого могучего, поскребыша — мать родила его в сорок пять, — трое. Никто не сидел, не пьянствовал. Лишь Ира, связавшись с Иваном, нарушила семейную традицию. Но вот уже год, как Ира не пьет. Закодировалась. Новость эта постоянно возникает в соседских разговорах — хорошие новости не портятся. Купила в дом цветной телевизор — больше для Ивана, чем для себя. Сделала ремонт, понемногу взялась за воспитание своего бывшего собутыльника.

Потеряв боевую подругу, он с горя стал выпивать еще больше — и за нее. Если принять во внимание, что на “Полифеме” Ира стоит у самогонного аппарата и наливает экскурсантам положенную им для дегустации чарку, то ее поступок можно назвать просто подвигом. Как любую героиню, хотя бы и местного масштаба, величать ее отныне следует только Ириной Александровной. Тем более, что она пополнела, похорошела — словно убрали мусор с поверхности криницы и она снова ловит своим чистым глазом голубое небо и бегущие облака.

Да, так вот Володя и устремился к Ивану. Тот, конечно, как всегда, никак не может подняться и мается в состоянии абстинентного синдрома. Он пастух на “Полифеме”. Под его началом с десяток коров да по столько же коз и овец. Да еще первый друг — любимый козел Федя, который умеет все, что умеет Иван: курить, пить из горла, высоко закидывая голову, и читать, то есть жевать, газету, предварительно погоняв ее рогами. Все это козел охотно демонстрирует иностранцам, которые радостно фотографируются с ним в обнимку. Правда, главного природного удовольствия Федя за буйный нрав лишен — кастрат.