Пираты Короля-Солнца - Марина Алексеева

— Я так и понял, — сказал капитан, — Но сейчас, герцог, я командир корабля, и я несу ответственность за экипаж и за пассажиров. Поэтому я отбрасываю всякие эмоции, когда выполняю свои профессиональные обязанности.

Бофор понимающе кивнул. Капитан `'Короны' оставил семью в Париже и к моменту отплытия 'Короны' уже был в полном порядке. И не хотел травмировать красавицу-жену, которая наверняка ужаснулась бы, увидев все военные приготовления.

— А ваш красавчик Бражелон… Герцог, я очень сомневаюсь, что такой чувствительный и эмоциональный молодой человек, из высшего света, из золотой молодежи — в войне с арабами…

— О, насчет этого я спокоен! — заявил Бофор, — Когда настанет его черед действовать, он не дрогнет.

— Дай Бог, дай Бог.

— А вы сомневаетесь?

— Как вам сказать… — протянул капитан, — То же относится и к остальным мальчикам из Фонтенбло. Просто виконт из них более заметный, что ли. Но все уже готово, герцог. Зовите своих людей. Вот еще что я хотел узнать, если вы в курсе — мореплаватель Мишель, о котором говорила прелестная графиня, это случайно не граф де Бражелон, близкий друг Великого Магистра иоаннитов?

— Он самый, — сказал Бофор, — А вы его знаете?

— Встречались не раз, — ответил капитан, — И, полагаю, еще не раз встретимся.

— И мне так кажется, — кивнул герцог де Бофор.

А на палубе `'Короны' под тентом на своем почетном месте сидит Шевретта, а Рауль — на ковре у ее ног, и она перебирает тонкими пальцами его темные кудри. Но как бы ни хотелось Прекрасной Шевретте просто посидеть со своим дорогим мальчиком и ни о чем не говорить — в такие минуты взгляды и жесты заменяют слова — она сделала волевое усилие и заставила себя обратиться к сыну, сменив ласковый тон на серьезный.

— Рауль… / и тут она запнулась, подумав 'дитя мое' , но никогда прежде герцогиня де Шеврез не обращалась так к виконту де Бражелону — и молниеносно сообразила, что лучше пока обращаться к нему по имени. /

… Рауль, милый, очнись. У нас очень мало времени, а мне нужно сказать тебе очень многое. И все очень важно!

— Да, мама, — все так же тихо ответил виконт, — У нас действительно очень мало времени.

И тут он испугался: его ослепили синие молнии шевреттиных глаз.

— У нас мало времени, — сказал Рауль испуганно, — Я только это хотел сказать вам, матушка.

— И думал ты то же? — спросила она.

Бражелон вздрогнул и опустил голову.

''Я привела бы тебя в чувство, — подумала Шевретта, — Ты уже меня боишься. Отлично, сынок' .

— Я не хочу с тобой ссориться напоследок, — резко сказала она, — Но запомни, мой мальчик, со мной такие номера не проходят! Если ты посмеешь сказать мне, твоей матери, 'Я скоро умру' , ты заработаешь от меня на прощанье не поцелуй, а оплеуху!

— Я этого не говорил, — ответил Рауль все так же тихо.

Этот тихий голос, опущенные глаза, печаль на лице — все это выводило из себя полную жизненной энергии Шевретту.

— По-моему, ты никогда не лжешь?

— Я не солгал вам, матушка. Я этого не говорил.

— Именно это ты, конечно, сказать не помел. Но смысл был такой. Не увиливай!

На этот раз Рауль не стал отворачиваться. Он взял Шевретту за руки и прошептал:

— Матушка, не мучайте меня, пожалуйста.

Теперь слезами наполнились глаза Шевретты. Она заметила резкую перемену в поведении сына. 'Страсть к этой дуре Лавальер затягивает тебя в бездну, из которой нет возврата. Нервы ни к черту не годятся. И с таким настроением — на войну. К чертям собачьим! Пока не поздно, я должна найти слова — а помогут ли слова? И все же, Боже мой, я не из тех, кто сдается. Будем бороться до конца. За тебя, дурачок!

— Я больше ничего не скажу тебе.

Рауль облегченно вздохнул.

— Но вот ларец. Держи его. Здесь очень важные документы. В верхнем отделении — бумаги, предназначенные господину де Бофору и всему вашему Штабу. Сейчас речь не о них. Во втором отделении пакет. В нем мои записки. Я писала их в разные годы, но начала именно тогда, летом тридцать четвертого, когда родила тебя. Я мечтала, что ты когда-нибудь прочтешь их. Если бы ты не натворил таких дел, возможно, только после моей смерти. Но ты ускорил события, и теперь у меня нет причин скрывать тайну. В пакете, разумеется, копия, если ты соблаговолишь прочесть в часы досуга то, что я…

— Мама! — перебил Рауль, — Я прочту все сегодня же! Не иронизируйте! Если что-то осталось у меня в душе — то это уважение к вам и к отцу.

— Уважение — и только?

— Прибавьте более глубокие чувства. Я не мастер говорить об этом. Если я скажу — любовь, обожание, обожествление — вы будете довольны?

— Я буду довольна, если ты перестанешь быть эгоистом и подумаешь немного не о твоей ребяческой влюбленности, а о нас с отцом! Я буду довольна, если ты прочтешь все, что тут написано. И задумаешься над событиями, о которых я рассказала в этих записках.

Рауль хотел что-то спросить, но Шевретта жестом остановила его. Он замолчал.

— О! Имей терпение, мой мальчик, я отвечу на твои вопросы, но дай договорить. Я ждала этого дня четверть века. Очень смелые, добрые, благородные люди защищали меня и тебя с оружием в руках. Иногда — ценой собственной жизни. Ты был совсем малышом. И кардиналу Ришелье так просто, казалось бы, схватить мятежную герцогиню с ребенком на руках, если бы на пути у гвардейцев кардинала не встали верные друзья. Мои друзья — всадники с белыми перьями. Друзья твоего отца — мушкетеры. Гвардейцы кардинала пытались захватить нас и убить наших друзей. И моих слуг. Филипп де Невиль, отец твоего друга Оливье, граф Патрисио де Санта-Крус, Генрих Д'Орвиль по прозвищу Орсон, Портос… пусть простят меня те, кого я забыла упомянуть. А были многие другие, чьих имен я не знаю.

И Шевретта, вспоминая друзей юности, всадников с белыми перьями, своих погибших вассалов провинции Бретань, и художника Бертрана Куртуа, — всех, кто был тогда с нею, смахивала со щек горячие слезы и пылко говорила своему обожаемому мальчику:

— И если ты, прочтя все эти записки — а я клянусь тебе, что здесь правда — все, до последнего слова — про тебя, про меня, про твоего отца — все же будешь продолжать вынашивать свои преступные замыслы, будешь стремиться избавиться от жизни, которую я тебе, черт возьми, подарила, и ее защищали отважные люди, и они очень хотели жить, но некоторые из них погибли во имя того, чтобы мы с тобой остались живы и не попали в лапы Ришелье. Они защищали ребенка и женщину. Они спасли нас в кровавые годы владычества Красного Герцога. И они, мои друзья, верили, что малыш, лежащий в колыбели, вырастет достойным человеком.