Пять президентов - Павел Багряк

— Что вы мелете?! — разозлился Джекобс.

— Но он тоже мелет, господин секретарь! — нахально ответила трубка.

— Да вы никак сторонник Боба Ярборо! — возмущённо воскликнул Джекобс.

— А вы как думали!

— В таком случае, — холодно проговорил Джекобс, — извольте сказать, что делает сын президента Арви!

— Думаю, он будет выступать следом, но скажет что-нибудь поумнее своего папаши! — не унимался нахал.

— Вы меня разыгрываете? — устало произнёс Джекобс и нажал на рычаг.

В ту же секунду звонок на столе ожил, заверещал, приглашая Джекобса в кабинет, но старик остолбенело смотрел на него, не двигаясь с места.

Когда машина с президентом, его сыном и двумя телохранителями поравнялась с чёрным «мерседесом», Таратура передал:

— Шеф, прошёл второй! Приём.

— С Богом! — ответил Миллер.

Звонок продолжал звенеть настойчиво и требовательно, но Джекобс не мог тронуться с места.

— Нет, уж на этот раз ты меня не обманешь! — пробормотал он и плотно заткнул оба уха указательными пальцами. — Никакого звонка нет!.. Никакого звонка нет!.. — повторил он несколько раз подряд.

Потом осторожно отнял пальцы.

В приёмной стояла полная тишина. Джекобс просиял.

— Вот и всё, — вздохнул он с облегчением.

Однако в этот момент звонок застрекотал снова.

— Ну, теперь-то я знаю, как с тобой бороться, — погрозил пальцем Джекобс.

Он снова заткнул уши и на некоторое время словно застыл. Убрал пальцы.

Звонок звонил!

Джекобс снова повторил свой нехитрый приём.

Звонок звонил!

— Странно! — растерянно пробормотал Джекобс и торопливо снял телефонную трубку.

Личный врач президента доктор Арнольд Креер был человеком незаурядным. Во всяком случае, он сам со всей определённостью, исключавшей какие бы то ни было кривотолки, заявил об этом на юбилейном ужине, посвящённом столетию медицинского общества «Будь здоров». Плотный, коренастый, с квадратной фигурой и наполовину облысевшим черепом, усеянным многочисленными бугорками, с резкими, стремительными движениями, доктор Креер походил на преуспевающего коммивояжёра.

Он явился почти мгновенно, словно дух, вызванный из бутылки. И, как будто испугавшись его появления, звонок тут же умолк.

— Приветствую вас, дорогой Джекобс, — произнёс доктор громким голосом и так энергично сжал пальцы секретаря, что тот невольно поморщился. — Что-нибудь случилось?

— Медведь! — недовольно пробурчал Джекобс, украдкой массируя помятую руку.

— Что вы сказали?

— Дело в том, милейший Арнольд, что со мной… гм… с господином президентом происходит нечто странное.

— Сегодня чересчур яркое солнце, — безапелляционно заявил доктор и, подойдя к окну, задёрнул штору.

Доктор Креер был не просто врач. У него была своя теория. Он считал, что причиной большинства болезней служат слишком резкие зрительные раздражения. Исходя из этого, он практиковал два способа лечения: перемену впечатлений и длительный сон в совершенно тёмном помещении.

Разумеется, у этой теории, как и у всякой гениальной теории, были свои противники. Но доктор Креер не унывал и лучшим доказательством правоты своего метода считал неизменно бодрое состояние президента, которое ему так или иначе удавалось поддерживать.

— Итак, пройдём в кабинет? — почему-то торжественным тоном осведомился доктор.

Но, поскольку звонок молчал, Джекобс не торопился.

— Видите ли, Арнольд… — начал он что-то неопределённое.

Но в этот момент снова настойчиво затрещал звонок. Джекобс вздохнул и почтительно распахнул перед доктором дверь кабинета.

Президента за столом не было.

«Час от часу не легче!» — подумал Джекобс и в ту же секунду чуть не лишился чувств.

Глава государства стоял в углу кабинета и, методично выбрасывая руки в стороны, проделывал какие-то замысловатые приседания.

— В чём дело, Джекобс? — недовольно сказал президент, не отрываясь от своего занятия. — Я звоню уже больше четверти часа. Вы что, заснули?

— Я думал… — смущённо пробормотал Джекобс. — Я…

— А, доктор Креер! — обрадовался президент, заметив врача и прекратив свои упражнения. — Очень хорошо, что вы пришли. Я как раз собирался вас вызвать.

Креер с достоинством поклонился.

— Что-то я сегодня в плохой форме. Отвратительно себя чувствую.

— Что вы ощущаете? — деловито осведомился доктор.

— Неприятный вкус во рту, кружится голова и какой-то звон в ушах.

«Вот-вот, — подумал Джекобс. — И у меня то же самое: головокружение, звон… этот проклятый звонок!»

— Но самое неприятное, — продолжал президент, — это какие-то странные провалы в памяти. Я, например, совершенно забыл всё, что было со мной сегодня утром и вчера вечером.

— Провалы? — заинтересовался доктор. — А скажите, господин президент, у вас ничего не мельтешит перед глазами?

— Как вам сказать? Мельтешит! — неожиданно признался президент. — Какой-то странный предмет, похожий на тыкву.

— Давно это у вас?

— Со вчерашнего дня. С того самого момента, как я посетил регби. Этот предмет не оставляет меня в покое. И знаете, у меня всё время такое чувство, что я должен схватить его и куда-то бежать!

«Боже мой! — с ужасом подумал Джекобс. — Те же симптомы! И у меня перед глазами всё время предмет… похожий на Кена. И тоже хочется бежать! Что это творится?»

— Джекобс! Джекобс! Ты меня слышишь?

— Извините, господин президент.

— Джи, ты не помнишь, что я делал после того, как вернулся с регби?

Джекобс сокрушённо покачал головой и осторожно сказал:

— Извините, господин президент, но у меня тоже провалы в памяти.

— Разрешите… — вмешался доктор Креер. — Разрешите вас осмотреть, господин президент.

Он быстро сосчитал пульс, измерил давление, на несколько секунд приставил к груди стетоскоп.

— Учащённое сердцебиение, — резюмировал он. — Можно подумать, что вы всё ещё находитесь на стадионе. Ведь я не раз предупреждал: не следует злоупотреблять спортивными зрелищами.

— Да, да, вчера я действительно переволновался. Это было ужасно: Прайс не смог точно пробить в ворота. И это в самый решающий момент! Ах, этот проклятый мяч всегда летит не в ту сторону!

Креер озабоченно посмотрел на президента:

— Боюсь, что ваше увлечение спортом становится угрожающим. Мне это не нравится.

— Дорогой Арнольд! Разве есть в мире место лучше стадиона! Только там обо всём забываешь.

— Запишите, — строго сказал Креер, обращаясь к Джекобсу. — Утром и вечером мясной отвар. На обед фрукты и лимонный сок. Алкоголь исключить на три дня. Обеспечить резкую смену впечатлений. Послушайте, дорогой Джекобс, зачем вы пишете под копирку?

— Я знаю, что делаю, — проворчал Джекобс. — Пусть будет в двух экземплярах.

Креер пожал плечами.

— А сейчас, господин президент, вам не мешало бы отвлечься. Заняться чем-нибудь… по возможности интеллектуальным. Чтобы вытеснить из головы навязчивый жёлтый мяч.

— Это мысль! — сказал президент. — Я давно собирался выступить по радио или телевидению. Джекобс, предупредите студию, что я прибуду через тридцать минут.

В 11 часов 08 минут Таратура, увидев промчавшуюся по шоссе чёрную машину с флажком президента на крыле, доложил по рации:

— Шеф, проехал третий.

Проводив президента, Джекобс снова вытащил заветный альбом и открыл чистую страницу:

— Как он сказал?.. «Мяч всегда летит не в ту сторону…»

В этом, по мнению Джекобса, был определённый смысл, но, как всегда, президентской мысли не хватало ровно чуть-чуть, чтобы попасть в заветный альбом. Чего же ей не хватало? А вот чего: «Мяч всегда летит не в ту сторону, потому что та сторона всегда оказывается этой».

— Как вы себя чувствуете, Ларошфуко? — вслух произнёс Джекобс, беря ручку и уже готовясь пополнить свою коллекцию новым изречением, как вдруг его остановила неожиданная мысль: сказал ли эту фразу президент или, быть может, она явилась плодом его собственного расстроенного воображения?

Рука Джекобса повисла над чистой страницей.

— Была не была! — наконец решился он и с нажимом вывел красивую букву «М».

— Вы ещё тут, дорогой Джекобс? — осведомился невесть откуда появившийся Креер с большой сигарой в зубах.

Джекобс с видимым раздражением захлопнул альбом.

— Пойдёмте ко мне, я дам вам одно чудодейственное лекарство! А ещё лучше пропустим по стаканчику. Все ваши хворости как рукой снимет!

Джекобс вздохнул и, взяв драгоценный альбом под мышку, пошёл вслед за доктором.

А на столе секретаря, в круглой хрустальной пепельнице, осталась лежать докторская сигара. Тонкий синеватый столбик дыма несмело и зыбко тянулся вверх.