Дочь фортуны - Исабель Альенде

Элиза наблюдала за этим человеком без утайки, потому что никогда не видела вблизи азиата, и вот, наконец, перед ее глазами предстал житель Китая, этой сказочной страны, что часто фигурировала во многих рассказах ее дяди. Речь шла о человеке непонятного возраста и по сравнению с чилийцами достаточно высокого роста, хотя рядом с тучным капитаном англичанин скорее напоминал ребенка. Походка его была лишена изящества, лицо казалось наглым, телом походил на худого мальчишку, и складывалось впечатление, что большущие глаза уже много чего повидали. Осмотрительность во всем плохо сочеталась с детской улыбкой, что родилась из самых глубин души, когда Соммерс направился к нему. Человек носил брюки на уровне берцовой кости, просторную рубашку из грубой ткани, талия была подпоясана - там обычно находился нож; ходил, обутый в короткие ботинки, и выделялся среди окружающих своей жалкой соломенной шляпой и длинной, свисающей по спине, косой. Поприветствовал того, наклоняя голову несколько раз, не выпуская из рук чемодана и не смотря никому в лицо. Мисс Роза и Джереми Соммерс, смущенные фамильярностью, с которой их брат обращался с младшим по чину человеком, не знали, как поступить, потому и ответили кратким и сухим жестом. К ужасу мисс Розы Элиза протянула ему руку, однако, мужчина притворился, что не замечает девушку.

- Это Тао Чьен, худший повар, который у меня был когда-либо, зато прекрасно умеет лечить практически все заболевания, поэтому я до сих пор не выбросил его за борт, - подтрунивал капитан.

Тао Чьен повторил череду поклонов, перекинулся еще одной улыбкой без видимой причины и тотчас отошел, пятясь назад. Элиза спросила, понимает ли он по-английски. За спиной обеих женщин Джон Соммерс шепнул своему брату, что китаец смог бы продать ему опиум лучшего качества и пыль от рога носорога, помогающую от импотенции, в случае, что сам когда-нибудь все-таки решит покончить с дурной привычкой холостяцкого образа жизни. Прячась за свой веер, Элиза, заинтригованная, все слушала беседу.

В этот вечер дома, в час чаепития, капитан распределял привезенные подарки. Английский крем для бритья, игрушечный складной толедский ножик и кубинскую игру для своего брата, гребень из черепашьего панциря и шаль из Манилы для Розы и, как было заведено, какую-то драгоценность, что пополняла приданое Элизы. На этот раз речь шла о жемчужном ожерелье, за которое взволнованная девушка поблагодарила должным образом и положила вещицу в свою шкатулку драгоценностей, рядом с прочими, ранее полученными, принадлежностями. Благодаря настойчивости мисс Розы и благородству дяди, в бауле с приданым все росло количество ценных вещей.

- Обычай собирать приданое кажется мне глупым, и особенно тогда, когда жениха нет даже на примете, - улыбнулся капитан. – Или разве на горизонте уже кто-то появился?

Девушка обменялась испуганным взглядом с Мамой Фрезией, которая в этот момент как раз входила, неся поднос с чаем. Ничего тогда не сказал капитан, однако ж, спросил, как его сестра Роза не заметила произошедших с Элизой перемен. По-видимому, даже от женской интуиции мало проку.

Остаток вечера прошел за слушанием замечательных рассказов капитана о Калифорнии, несмотря на то, что последний не был в тех краях после фантастического их открытия. Единственное, что мог сказать о Сан-Франциско, заключалось в следующем: он представлял собой достаточно несчастную деревушку, расположенную, однако же, в самой красивой бухте мира. Гвалт из-за открытия месторождений золота был на ту пору единственной темой разговоров, бытующих в Европе и Соединенных Штатах, и данная новость распространилась вплоть до далеких берегов Азии. Его лодка зашла в порт, полная пассажиров, направляющихся в Калифорнию, большинство людей игнорировали даже самые необходимые сведения о разработке полезных ископаемых, а многие из них за свою жизнь так ни разу и не видели золотой коронки. Удобного или быстрого способа добраться до Сан-Франциско пока что не существовало. На плавание уходили месяцы в самых ненадежных условиях, но по суше через американский континент, встречая на пути необъятность пейзажа и агрессию со стороны индейцев, путешествие занимало еще больше времени и с большим риском за собственную жизнь. Те, кто пускался в приключение до Панамы на судне, пересекали перешеек на носилках по зараженным от животных рекам. Иные добирались на мулах по тропическим лесам и, достигнув берега Тихого океана, вновь садились на еще одно судно, что как раз и держало курс на север. Людям приходилось выносить адскую жару, ядовитых ящериц, москитов, вспышки холеры и желтой лихорадки, и кроме всего прочего невообразимую низость других представителей человечества. Путешественники, хотя и оставшиеся живыми и невредимыми после скользкого спуска на вьючных животных по пропасти и опасностей прохождения по болоту, все же становились жертвами бандитов, что обчищали их до нитки, либо попадали к наемникам. Эти делали деньги тем, что отвозили пленных в Сан-Франциско, скученными, точно скот, перевозимый на сломанных судах.

- Калифорния большая? – спросила Элиза, стараясь своим голосом не выдать тревогу, что лежала на сердце.

- Принеси мне карту, и я покажу ее тебе. Она гораздо больше Чили.

- И как же добраться до золота?

- Говорят, что оно буквально повсюду…

- Но скажем, например, что если бы кто-то захотел встретить человека в Калифорнии…

- Сделать это было бы далеко не просто, - возразил капитан, изучая выражение лица Элизы с неподдельным интересом.

- В свое следующее путешествие ты направишься именно туда, дядя?

- У меня есть заманчивое предложение и полагаю, что я его приму. Некие чилийцы-инвесторы хотят учредить регулярную службу доставки груза и пассажиров в Калифорнию. Им нужен капитан для парохода.

- Значит, мы будем чаще видеться, Джон! – воскликнула Роза.

- Ты же мало понимаешь в паровых судах, - в свою очередь отметил Джереми.

- Конечно же, все так, но я знаю море как никто другой.

Уже обозначилась ночь под пятницу, и Элиза ждала, пока дом погрузится в тишину, чтобы отправиться в небольшой домик на краю патио на встречу с Мамой Фрезией. Оставила тогда свою постель и спустилась, хотя и разутая, но одетая в одну батистовую ночную рубашку. Девушка не подозревала, какое средство должна будет принять, но все же была уверена, что недомогание снимет как рукой; за ее, до теперешнего момента, жизнь все лекарства оказывались неизменно противными, а средства, принесенные индианкой, были еще к тому же и тошнотворными. «Не волнуйся, деточка, я дам тебе столько водки, что, когда протрезвеешь, то о боли даже и не вспомнишь. Да, а еще нам понадобится достаточно ткани, для того чтобы остановить кровь», - сказала ей женщина. Элиза в абсолютной темноте часто преодолевала подобный путь сквозь весь дом, чтобы встретить своего любовника. Вот поэтому было совершенно ни к чему принимать какие-то меры предосторожности. Но именно нынешней ночью она почему-то продвигалась вперед чересчур медленно, то и дело, задерживаясь и желая, чтобы внезапно началось одно из чилийских землетрясений, способных в миг свести все на нет – из-за этого появился бы серьезный предлог не прийти на встречу с Мамой Фрезией. Чувствовала свои ледяные ноги, и временами по спине пробегала дрожь. И совсем не осознавала, холодно ли было тогда, лишь боялась за то, что могло с нею случиться, либо последнего предупреждения, что бы послало сознание. Уже с первого подозрения на беременность, чувствовала внутренний, зовущий ее голос. И это, несомненно, был голос ребенка, живущего во чреве, требующий осуществления своего права на жизнь, в чем была уверена молодая женщина. Всячески старалась его не слышать и не думать на эту тему, ведь была полностью поглощена своим состоянием и едва начала замечать собственное положение, в котором у нее не было ни надежды, ни извинений. Никто не смог бы понять ее ошибки; и не существовало какого-либо способа вернуть утраченную честь. Ни молитвы, ни свечи Мамы Фрезии не помешали случившемуся несчастью: ее возлюбленный так же внезапно не вернулся бы с полдороги, чтобы сочетаться браком, прежде чем беременность уже никак нельзя будет скрыть. Для этого было уже слишком поздно. На молодую женщину наводила ужас одна мысль: придется окончить свою жизнь, как то сделала мать Хоакина. Женщина имела в обществе славу позорно обесчещенной, была изгнана из лона семьи и жила в нищете и одиночестве с внебрачным сыном, который не сумел бы противостоять разводу с женой, вместо чего предпочел бы умереть раз и навсегда. И могла бы умереть этой же самой ночью, на руках доброй женщины, которая вырастила и любила ее больше всех на свете.

Семья удалилась достаточно рано, однако капитан с мисс Розой заперлись в швейной мастерской и шушукались там часами. Из каждого путешествия Джон Соммерс привозил своей сестре книги и, уходя, забирал с собой загадочные пакеты, где, как на данный счет подозревала Элиза, хранились сочинения мисс Розы. Она видела последнюю, осторожно заворачивающую свои тетради, те самые, что вечерами, в часы досуга, заполнялись убористым каллиграфическим почерком. Ввиду уважения или же предлога необъяснимой стыдливости, никто о них не упоминал, равно как и не комментировал находившиеся там бледные изображения, выведенные акварельными красками. Буквы и картинки были написаны с незначительным изъяном, и все же ничего из находившегося там не могло особо смутить, равно как и не было нарочно того, что следовало бы выставлять напоказ. Кулинарное мастерство Элизы не производило особого впечатления на семью Соммерс, члены которой смаковали блюда в полной тишине. Но стоило гостям отметить кушанье, тут же меняли тему, что происходило на фоне совершенно незаслуженно разносившихся аплодисментов тем, кто с неимоверными усилиями и достаточно смело исполнял знаменитые произведения на фортепьяно - их, хотя и с большой натяжкой, можно было принять за поспешное сопровождение незнакомых песен. Всю жизнь Элиза наблюдала свою покровительницу что-то пишущей и никогда не спрашивала ту о содержимом написанного, равно как и никогда не слышала о том, чем занимались Джереми или Джон. И вечно мучилась любопытством, желая узнать, почему ее дядя тайно уносил тетради мисс Розы. И, хотя об этом в доме ничего не говорилось, знала, что подобный факт представлял собой один из самых важных секретов. На них держалось спокойствие семьи, и нарушение даже одного могло бы разрушить их жилище, похожее на карточный домик, ведь было достаточно лишь дуновения ветра, и он бы развалился совсем. Прошла уже уйма времени с того, как Джереми и Роза спали в своих комнатах, и молодая женщина также предполагала, что ее дядя Джон уже отправился на прогулку верхом, обычно совершаемую после ужина. Зная о привычках капитана, девушка представила его развлекающимся с некоторыми из своих легкомысленных, без намека на ум, подружек, тех самых, которые приветствовали его на улице, когда с ними не было мисс Розы. Прекрасно знала, что компания на тот момент танцевала и пила, но шепот проституток едва ли тогда слышался, а идея чего-то более непристойного так и не пришла ей в голову. Возможность заниматься подобным из-за денег либо ввиду спортивного интереса, как она делала то же с Хоакином Андьета по любви, совершенно вылетела из головы. Согласно подсчетам молодой женщины, ее дядя не вернулся бы и раньше утра следующего дня, и именно поэтому ее охватил дрожащий испуг, когда, оказавшись на первом этаже, кто-то в темноте схватил ее за руку. Моментально ощутила жар крупного тела вблизи своего, пары ликера и запах табака обдали лицо, и по этим признакам сразу признала своего дядю. Все пыталась вырваться, одновременно давая какие-то запутанные объяснения тому, что она делает в этом месте и в этот час в одной ночной сорочке, однако капитан настойчиво отвел ее в библиотеку, едва освещенную несколькими лунными лучами, проходившими сквозь окно. Там заставил молодую девушку сесть в кожаное английское кресло Джереми, а сам тем временем искал спички, чтобы зажечь лампу.