Восстание в крепости - Гылман Илькин

— Будет тебе, успокойся, — мягко попросила Сирануш. — Выходит, нельзя и слова у тебя спросить.

— Знала бы ты, что у него за просьбы, ты бы и рта не раскрывала! Он не просит, он требует: крови, крови, крови! Ты сама, да, ты сама не стала бы ничего для него делать! Что уж там обо мне говорить! Он толкает меня в спину и приказывает: иди, совершай преступления! А ради чего? Ради его кармана?

— Преступления? — глухо вскрикнула Сирануш, испуганно глядя на взволнованного мужа. — Какие это преступления?

— Да, преступления. — Ашот подошел к жене и тихо, словно их кто-нибудь мог услышать, продолжал: — Твой брат хочет, чтобы я сообщал ему содержание писем, которые приходят в Закаталы на имя пристава. Но ведь для этого я должен вскрывать конверты! А ты знаешь, что это такое? Это значит залезть в чужой карман, то есть совершить преступление. Почта мне доверена, не ему! Пусть меня повесят, но я такого не могу сделать! Пойди и передай своему брату: пусть отвяжется от меня! Пусть оставит меня в покое! Мне люди доверили свои тайны. Да! И я не изменю долгу.

Ашот распалялся все больше. Но теперь Сирануш пугало не столько состояние мужа, сколько то, о чем он говорил.

— Зачем это Айрапету понадобилось? — всплеснула она руками. — Что он, с ума сошел?

— О нет, он с ума не сошел. Он мечтает стать национальным героем! Трубит, будто верно служит своей нации. Но кто, спрашивается, пойдет за ним? Разве можно спасти нацию обманом, подлостью, интригами?! Пусть говорит, что хочет, но у меня нет уважения ни к нему, ни к его партии. Я армянин и люблю свой народ. По его словам, я — предатель?! Пусть. Но спросите у него, почему он называет меня предателем? Потому что я никогда не смотрю косо на своих соседей — мусульман и считаю их такими же людьми, как я сам?! Поэтому?! В трудную минуту они мне помогали, делились последним куском хлеба, А что хочет твой брат? Он хочет, чтобы я вот этим самым ножом… — Ашот схватил со стола хлебный нож с большой деревянной ручкой и потряс им перед носом ошеломленной жены. — Чтобы я вот этим ножом распорол живот своему соседу — азербайджанцу. Как же иначе! Ведь ом мусульманин! И после этого меня будут величать национальным героем?! Да я плюю на такое геройство!

Он швырнул нож на стол и отвернулся к окну. Наступила пауза.

Сирануш никак не могла прийти в себя.

— Пусть лучше до этого не дойдет! — опять заговорил муж, размахивая руками. — Твоему же брату первому придется худо. Этим ножом я выпущу потроха ему, а не своему соседу — мусульманину! Клянусь богом, выпущу! Он этого стоит!..

Сирануш сидела, съежившись, на стуле и заливалась слезами. А Ашот, не обращая на нее внимания, гневно продолжал:

— Пока его черт не принес в наш город, все было тихо. А теперь он всех взбаламутил, сбивает людей с толку, натравливает на тех, кто не принадлежит к армянской нации. Наверно, хочет, чтобы и здесь началась армяно-мусульманская резня? Подлец он, твой брат!

Ашот замолчал. Он прошел в другую комнату и устало опустился на тахту.

Сирануш стало ясно, что между мужем и братом лежит пропасть, темная, бездонная пропасть, через которую ей никогда, сколько бы она ни старалась, не удастся перекинуть мостик.

Выйдя утром из дому, Хачатурянц направился к табачной фабрике Гаджи Хейри. У него был план: разыскать Аршака, посидеть с ним где-нибудь и обстоятельно поговорить о многих вещах, которые уже давно занимали его ум.

Он частенько пытался зазвать Аршака к себе домой, но безуспешно: тот всякий раз отклонял его приглашения.

Одна ко отказаться от человека, пользующегося, несмотря на свою молодость, большим авторитетом даже среди пожилых рабочих, — значило для Хачатурянца пройти мимо клада.

И вот вчера вечером, размышляя над тем, как вырвать Аршака из рядов его друзей, привлечь на свою сторону, Хачатурянц, после долгих раздумий, решил обратиться к крайнему средству, к которому он обычно прибегал в тех случаях, когда никакая агитация уже не помогала. Купить человека! Он был почти уверен, что это средство безотказно подействует на строптивого парня, сразу сделает его ручным.

Хачатурянц считал, что подобно тому как сетями можно поймать любую рыбу, так и с помощью денег можно купить человека любых убеждений, как бы он ни был стоек и крепок.

Хачатурянц, не торопясь, медленно подходил к табачной фабрике Гаджи Хейри, расположенной на холме, в старой части города.

Пять одноэтажных, с сырыми, прогнившими стенами лавчонок, сообщающихся между собой, образовывали внутри длинный темный коридор. В трех из них резали и обрабатывали табачные листья, привозимые в тюках из деревень. В двух других расфасовывался уже готовый табак.

Наряду с производством табака Гаджи Хейри занимался также оптовой торговлей. Каждый год осенью после сбора табака отсюда в Тифлис шли арбы, груженные мешками с табачным листом.

На фабрике работало около пятидесяти человек. Гаджи Хейри, будучи предприимчивым хозяином, в двух шагах от нее выстроил себе двухэтажный особняк под железной крышей, с балконом. Таким образом, он в любое время, независимо от того, сидел ли дома один или принимал гостей, мог видеть из своих окон все, что делается у него на фабрике. Две комнаты на первом этаже особняка занимала контора.

Летом, в жару, когда окна фабрики были распахнуты настежь, каждый, проходивший мимо, мог заглянуть внутрь и понаблюдать за процессом превращения душистых табачных листьев в аккуратные пачки уже готового табака.

Хачатурянц подошел к одному из этих окон, жадно втянул в себя воздух, насыщенный пряной табачной пылью, поискал глазами Аршака и, не найдя, попросил молодого парня, работавшего у окна, позвать его.

Скоро Аршак появился у окна. Увидев "попа Айрапета", он недовольно поморщился и хотел тут же повернуть назад, так как хорошо знал, что тому от него надо. По Хачатурянц, быстро протянув руку, удержал молодого человека за пояс.

— Подожди, дорогой, — ласково сказал он. — Я пришел к тебе совсем по другому делу. Удели мне минуточку.

Волей-неволей Аршаку пришлось задержаться.

Хачатурянц навалился грудью на подоконник и, лукаво щурясь, задумался.

— Я человек рабочий, — нетерпеливо передернул плечами Аршак. — Прошу побыстрее. Увидит хозяин, начнет кричать.

— Не беспокойся. Я тебя долго не задержу. — Хачатурянц впился глазами в лицо своего молодого собеседника. — Знаешь, зачем я пришел? Нашел тебе хорошую работенку. Будешь получать раз в десять больше, чем здесь. А дело совсем нетрудное. Время от времени ездить в Тифлис. Советую взяться…

— Послушайте, Айрапет, — перебил его Аршак, — я ни вас, ни кого другого не просил искать для меня работу. Если она такая денежная, устройте кого-нибудь из своих. Или у вас нет близких людей?

— Конечно, есть. Но мне тебя жаль, дорогой. Отец твой умер, на твоих плечах большая семья. Разве армянин армянину не должен помогать в таких случаях?

Аршак приложил руку к сердцу и, иронически улыбнувшись, поклонился.

— Большое спасибо, Айрапет! Вы так о нас печетесь, так печетесь… Ей-богу, не нахожу даже слов для благодарности. Только где уж мне, простому рабочему, справиться с тем делом, о котором вы говорите! Лучше уж остаться на старом месте.

Хачатурянц вздохнул и покачал головой.

— Верно говорят, есть чудаки, сами не понимающие своего счастья. Я хочу тебе помочь, как родному!

Аршак сделал удивленное лицо:

— Вот как? А я и не знал, что мы с вами родственники. Интересно, по какой линии?

Хачатурянц поднял вверх короткий указательный палец и, помахивая им возле своего носа, сказал тоном строгого учителя, наставляющего нерадивого ученика:

— Все мы, армяне, одна семья, все мы друг другу — братья! Особенно вдали от родины, на чужбине!..

Аршак улыбался.

— Но я-то пока еще не на чужбине! — он покачал головой. — И отец мой, и мать родились здесь, в Закатал ах. Здесь мой отчий дом! Не понимаю, каким образом я оказался вдали от родины?

— Ты еще ребенок, потому не понимаешь! Твоя родина — Армения. Армения — родина всех армян! Там, в долине Арарата…

— Зачем вы обо всем этом мне говорите, господин Хачатурянц? — опять перебил его Аршак. — Я все время живу здесь. Здесь, на этой закатальской земле, на этих камнях, — всюду следы моих ног!

Маленькие глазки Хачатурянца выпучились. Он презрительно посмотрел на молодого рабочего, откашлялся, вытер свои красные толстые губы тыльной стороной пухлой руки и сказал:

— Я не люблю спорить.

— Я тоже, Айрапет.

— Перестань упрямиться. Соглашайся с работой, которую я тебе предлагаю. По крайней мере, твои братья не будут голодать. Я слышал, один из них серьезно болен…