Беседы об искусстве (сборник) - Огюст Роден

Романский стиль – грандиозное искусство. Это геометрия прекрасного. Эпохи, которые мы упорно считаем варварскими, обладали традицией знания. Мы ее утратили.

Романский стиль – прародитель французских стилей. Исполненный сдержанности и силы, он породил всю нашу архитектуру. Именно о его первоосновах – постоянно, снова и снова – будущее должно размышлять. Этот стиль – яйцо, заключающее в себе зародыш жизни, – был совершенен в своей изначальной фазе, и рог изобилия еще не истощился: он неиссякаем.

Романский стиль вытекает из римского. Он сохранил дисциплину, которую римляне, без сомнения, переняли от греков, а те – от египтян. Эта дисциплина, становой хребет всякого жизнеспособного искусства, есть геометрия, почерпнутая из первичных источников, в природе, в ее законах. Она сохранилась до наших дней, чтобы однажды мы смогли снова вспомнить самих себя…

Но когда же мы перестанем оскорблять прошлое, мы, бездарно растерявшие его дивные добродетели? Мы уже не понимаем ни в скульптуре, ни в архитектуре, что такое план, этот очерк глубин, очерк теней, искусное распределение тени… Отсюда наше превратное суждение.

Лестницы, такие длинные и многочисленные, и пилястры ступенчатых контрфорсов, которыми можно восхищаться, например, в Шартре, – горизонталь и перпендикуляр, последовательно изменяющие свои величины: это готика; она зиждется на контрфорсе. И этот ажурный, резной контрфорс есть не что иное, как постепенное развитие простого римского контрфорса.

Подобно долго гнувшемуся к земле растению, которое степенно расправляет свой стебель, романский стиль, несколько приземистая поросль, после четырехвекового бытования прянул ввысь пучками своих колонн, и явилась готика. К восхитительной изначальной строгости добавилась прозрачность.

У вздымающейся ввысь колонны две капители – так обновленная сила вновь обретает свой порыв, – два узла, как у некоторых стеблей, например у тростника или хлебных колосьев.

Приземистые арки на приземистых опорах: пролеты, за которыми открывается неф, корабль с изящными колоннами: Ноев ковчег.

1

Мелён

Я вхожу в эту старую церковь, будто в собственную душу. Самые сокровенные мечтания пробуждаются и накатывают на меня, когда я толкаю дверь.

Однако впечатление как от склепа, гробницы.

Какая тишь! Как далеко от всего!

Но отблески света в глубине допускают, внушают надежду. Тяжкое безмолвие, которое, кажется, поддерживают эти толстые колонны, благоприятствует мысли.

Впрочем, эта тишина так же трепетна, как и свет. Она – само выражение, душа этого сурового и глубокого искусства.

Две колонны близ хоров, сопряженные, так сказать, на едином основании, являются мне как два ангела. У них торжествующий вид. Они – два великих свидетельства силы и чистоты, обретших здесь свое святилище. И у тяжеловесности здания они заимствуют несказанную легкость. – Вдруг, все так же влюбленно глядя на них, я и сам вырастаю, сливаюсь с их природой, получаю от них заряд силы и чистоты. Оживает юность моей души. Я крещен во второй раз и выхожу отсюда еще более счастливый, еще более покоренный божественным величием и человеческим гением.

Никаких украшений, кроме как на капителях. Все в этой церкви массивное, кубическое, прямоугольное. Единственное разнообразие вносят колонны, высокие, частые, тянущиеся вверх, выделяясь барельефом на этих кубах, на этих массивных опорах, могучих устоях церкви, которая так основательна, что на ней можно было бы построить еще одну.

А разве эта возможность – не сама реальность истории? Разве готическая церковь не построена на романской?

Тут заключен громадный смысл. Ничто в этом суровом стиле не было изобретено или желаемо людьми, которые вполне могли бы пожелать что-нибудь другое. Все взаимосвязано. Просто творцы восприимчивее других, а века направляются долгими раздумьями.

Я чувствую себя счастливым и укрощенным, как женщина пред своим повелителем. Нежданность открывшейся истины наполняет меня радостью. Как же далеко от своего времени я побывал! Приходится сделать усилие, чтобы вспомнить, что совсем недавно я был на улице, на современной, нынешней улице. Моя истинная пища здесь, в этом склепе. Здесь вся моя жизнь и мои постоянные занятия достигают цели. Все мои предыдущие усилия вели к тому, чтобы открыть мне это седьмое небо! Не знаю, что бы я испытал в Афинах, в Египте… Было бы это сильнее?

Должен добавить, что когда-то я уже бывал в этой церкви и нашел ее унылой и холодной. Но с той поры, с годами, я приобрел больше нежности и понимания.

Портал, перестроенный в XVI веке, обладает бесконечным изяществом: в своем архитектурном убранстве он сравним с поэзией Плеяды.

На тимпане лишь орнамент, хоть и чудесный. Но когда-то тут были, конечно, и более интересные изображения. Глубокую симфонию леса сменяет щебет отдельной птицы.

Позже это сведется к картушу; там, где разворачивалась целая повесть, останется только щиток, сохранивший несколько черт божественной истории.

Еще позже эти черты, эти воспоминания о великом стиле украсят в большинстве городов жилища некоторых обывателей: скромное изящество, спокойное благородство фасадов, дверей.

Эта цветущая выразительность французского духа, это интеллектуальное благополучие, отличавшее нашу расу, – последняя форма готического искусства, ретушированного Возрождением.

…Но вот в церковь входят дети, потом, через несколько минут, выходят, играя. Они подобны тем прелестным ренессансным украшениям, которые добавили к порталу. Кто знает? Быть может, дети запомнят что-нибудь из этого каменного катехизиса. Более счастливые, более мудрые, чем их родители… Те-то проходят мимо церкви, не заходя в нее, не замечая…

Придет ли поколение, способное услышать меня, беспрестанно твердящего: истина искусства и счастье – здесь!

Для него-то я и пишу.

2

Этамп

Поселившись на несколько дней близ собора, я засыпаю и просыпаюсь с мыслью о нем. Моя походная жизнь начинается с колокольным звоном, призывающим к богородичной молитве. Опять до самого вечера я буду очарован этим единственным сокровищем города, во всем прочем обезображенного муниципальным варварством.

Во мне возродился человек, живший два столетия назад. – Значит, есть благородство духа, пробивающееся сквозь века, подобно благородству крови?.. Но не слишком ли я самонадеян? Нет. Всем своим развитием я обязан искусству.

Очаровательная церковь невелика. Но какая колокольня! Как прелестна она была вчера, в лунном свете!

Она словно наконечник копья. Выступы в виде ажурных башенок с колонками. Большая стена, очень широкое, спокойное пространство: соседствующий с колокольней фасад. Немалая часть этой стены занята черным барельефно-горельефным порталом. Этот портал, весьма отличный от прочих готических порталов, своими выпуклостями немного напоминает античные саркофаги.

Забыл сказать вам, что эта маленькая церковь – романская. Ее святые и угодники, очень вытянутые, возвышаются на портале и в тимпане. Это подлинные столпы Церкви, их невозможно не узнать. Размеренная четкость их складчатых одежд, сдержанность жестов говорят об уверенности и силе духа, подобно тому как мелкие украшения, попираемые их ногами, провозглашают победу над страстями и пороками. Над ними возвышается арка тимпана, и святые предстают не сплошь, а вразрядку, словно планеты в полукружиях трех небес.

Пока они еще наши! Только бы никогда не попали они в «коллекции»! Только бы никогда не были сорваны с этого портала и проданы, дабы не препятствовать слепому Прогрессу!

Но приходится опасаться всего, ибо эти чудеса, составлявшие славу стольких веков, для наших современников словно бы и не существовали вовсе. И как, даже здесь, избежать мысли о насилии? Оно оставило слишком глубокий, оскорбительный след. Несколько выступов изборождены царапинами, некоторые капители обломаны, пострадали подножия статуй святых и их одеяния.

Иконоборцы вернулись – с князьями Церкви и архитекторами, с реставраторами и муниципальными советами…

Опять вхожу в церковь; я искал и вновь обрел радость, которую мне всегда доставляет эта мягкая борьба мрака и мистического света. – Я хочу вновь пережить этот миг…

…Моя мысль, убаюканная пением, колышется и разворачивается, словно зачарованная змея, дивясь в первую очередь теням. Стоит переступить порог, и меня подавляет одно-единственное впечатление: чувство грандиозности в умело упорядоченной и углубленной ночи.

Но вот, в глубине, свет пробивает окна в стене мрака. Я начинаю видеть.

Там светильники, подобные огненному венцу из духовных цветов, что горят неколебимым пламенем.

Колонны являются мне в своем безмятежном порядке; чем ближе, тем степеннее. Удаляются, когда я прохожу мимо, расцвечиваются всеми цветами радуги на темном фоне и возвращаются с другой стороны, подобные, но никогда не одинаковые, потому что я вижу их с разного расстояния. Мне чудится, будто я любуюсь шествием белых дев, которые проходят совсем близко от меня, следуют дальше, исчезают и появляются снова, исполнив ритуал. – Все наполнено жизнью, одновременно человеческой и священной, в этом дивном искусстве. И какими простыми средствами достигнуты столь сложные впечатления!