Мой личный шеф - Надежда Мельникова

плеч». Поправив костюмные брюки, я пытаюсь успокоиться. Потому что совсем не по-мужски при любимой женщине скулить от радости как девчонка. Теперь-то мы точно справимся. Я её никуда не отпущу. Главное, что с ней всё более-менее в порядке.

Звоню ей и жду, мечтая сообщить радостную новость. Но, когда Виолетта довольно быстро — что удивительно — появляется на пороге моего кабинета, я обомлев, забываю, как правильно произносятся слова. Потому что всё тело словно искрится. Я и так в последнее время не могу спать, зациклившись на воспоминаниях с приёма узиста, а тут красная блузка и джинсовая юбочка. Она выглядит как девчонка. Юная, стройная и дико сексуальная. А глаза… Это вообще законно быть настолько красивой? Понимаю, что я просто у её ног.

Она даже не ругается по тому поводу, что я прочёл результаты без неё. Просто хватает бумажку. И, пробежав её взглядом, расцветает как майская роза. Не хочу, чтобы она снова плакала. Никогда. Я буду стараться. Я сделаю всё от меня зависящее, только бы не слышать душераздирающих рыданий.

Мечтаю, чтобы она всегда выглядела сияющей, как сейчас. Мы оба счастливы, что результаты хорошие. И я подхожу к ней. Я близко.

Она поворачивается, смотрит на меня, улыбается, затем снова читает. А после чуть подпрыгивает на месте, сжимает кулачки, визжит от радости и… неожиданно обнимает меня. Понимаю, что если бы тут стоял Родион, завхоз, сторож Петрович или наша вахтёрша, то она поступила бы точно так же. Она просто очень-очень счастлива.

Но сейчас не вахтерша и не Петрович сжимают ткань её блузки на спине, не они закрывают глаза от ощущения её тела в руках, обалдев даже от такого простого контакта. А ещё завхоз не стал бы пользоваться моментом, отбрасывая её косу с плеча, и, гонимый дикой страстью, припадать к ямочке на плече губами. Присасываясь к ней и не выпуская из рук.

А дальше меня перемыкает. Я уже не соображаю, что делаю. Я так рад, я балдею, я испытываю чувство ликования, я на седьмом небе. В моей груди такая решимость, что я не могу с собой бороться. Я глажу её спину, сжимаю талию, спускаюсь ниже, стискиваю ягодицы, со стоном продолжаю целовать то там, то сям шею, скользя языком то вниз, то вверх. И это самый лучший бег по кругу.

Я никогда не испытывал такой удовлетворенности жизнью, как сейчас, когда она в моих руках, в моём кабинете и она будет жить. И я не могу себя остановить, да и не хочу.

— Прекратите, вы что? Марат Русланович, стойте! Вы с ума сошли, вы, — задыхаясь, — вы обалдели?! Вы чокнулись! Мы же на работе! Нельзя!

— Значит, не на работе можно? — Руками по телу, лаская, поглаживая, сжимая.

— Нигде нельзя! Мы с вами коллеги, и всё! У меня есть мужчина. Прекратите!

— Это ты прекрати мне выкать! Мы не чужие.

По телу бежит дрожь. Я уже не разбираю: это сладкий сон, и мне все это причудилось, или я действительно делаю с ней то, чего хочу. Виолетта сводит меня с ума. Поднимаю руки вверх и, схватив её за плечи, резко притягиваю к себе. Впиваюсь в губы хищным поцелуем. Он требовательный, крепкий и долгий.

Внутри загорается ещё больше огня, и, не понимая, что делаю, я толкаю её к столу. Я сильнее. Она вынуждена отступать, хотя и пытается вырваться, кусается, мычит. А я не чувствую ничего, кроме бешеной к ней страсти. Я люблю её. Я чувствую это не только сердцем, но и всем телом. Сейчас я совершенно уверен, что в этом моменте разучился считать до ста и забыл таблицу умножения. Мне ничего не нужно, кроме Виолетты.

Смахиваю со стола своё директорское барахло, совершенно не думая, что на грохот может прибежать секретарша. Сейчас мне нужна плоская поверхность. Я не прекращаю поцелуя. Я не даю ей передохнуть, я ничего ей не позволяю. Я просто не могу это сделать физически. С каждой секундой мои движения становятся всё более беспорядочными и грубыми. В голове только одна цель: сделать её своей. Потому что она была моей! И она должна быть моей!

Я настолько не в своём уме, что даже не понимаю очевидного: раздавшийся оглушительный треск это моих рук дело. Я рву на ней колготки, пытаясь добраться до голого тела.

А дальше у меня так быстро получается завладеть ею, что древнегреческий бог плодородия мог бы мной гордиться.

— Ненавижу! — шипит она мне в губы, но при этом почему-то не отталкивает, а цепляется за плечи и стонет в ухо, зло кусается, а ещё яростно вторит моим движениям.

Ощущения настолько острые, что просто на грани. Это даже нельзя назвать удовольствием — это погибель. Полное упокоение. Долбаный финал жизни. Едва дыша, я слышу только, как поет моя душа и рвётся в груди сердце. А ещё я так тонко чувствую женщину, которой обладаю, что хочется орать во всю глотку.

Наша любовь длится совсем недолго. Я делаю меньше десятка движений. Буквально пять или шесть: глубоких, резких, долгожданных, мощных, разрушающих расстояние длиною в семь лет. А дальше я ощущаю, как часто и сильно её трясет. Как она втыкает мне в спину ногти, как терзает сквозь ткань рубашки моё плечо. Как извивается…

Так быстро. Ничего себе?! С ума сойти! Буквально раз, и она находит свою сладкую погибель. Заключительный аккорд её наслаждения лишает меня терпения. Я следую за ней. Башню кружит. Мозги всмятку. Неловко. Слишком скоро. Как будто мне совсем мало лет, а она моя первая женщина. Хотя, по сути, так оно и есть. Чего уж там? Моя первая и единственная женщина. Остальное неважно и ничего не значит. Прошло бесполезным фоном.

Глава 29. Султанов

— Марат Русланович! — слышится вдалеке за дверью, как будто собеседник приближается, но ещё не вошёл внутрь кабинета. У меня от ужаса, что я могу опозорить Виолетту, аж дыхание спирает.

Конечно, надо было всё взвесить, потом набрасываться. Но как я мог думать, когда она прижалась ко мне и я почувствовал её родной запах? Меня будто опоили приворотным зельем.

— Вас ждут в зале, отчётный же без вас не начнут, Марат Русланович! А ещё мы потеряли Виолетту Валерьевну! Всю школу оббегали, а её нигде нет! Там же всё начальство из городского отдела народного образования, а мы уже на пять минут задерживаемся!

Сквозь пелену утихающего оргазма я понимаю, что нужно срочно что-то делать. Но я будто тяпнул стакан водки