Посольство - Стивен Коултер

- Хотите взглянуть на него?

- На Горенко? Еще бы!

Шеннон повел его за собой и, объяснив часовому, кто это, открыл дверь в комнату, где уже успел установиться такой ти-пичный запах больничной палаты. Мисс Хилъярд что-то писала, а сестра Стальберг, миловидная блондинка, хлопотала у пос-тели Горенко. В комнату принесли ещё несколько ламп, и по полу змеились провода. Всю мебель оттуда убрали, а в дальнем углу за ширмой поставили ещё одну раскладушку для сестры.

Горенко, белый как бумага, с закрытыми глазами, полусидел в кровати. Одна его рука была в шине. Спивак неподвижно лежал на спине, откинув набок голову. Сестра встретила вошедших довольно холодным взглядом, а мисс Хилъярд - дежурной улыбкой. Шеннон представил Гэмбла и спросил:

- Ну, как они?

- Доктор Лоуренс удовлетворен операцией, - сказала сестра и, показав глазами на Спивака, чуть качнула головой.

- Что, плох?

- Средне. Надеемся на улучшение.

- А тот? Почему, кстати, он сидит?

- Он в порядке. Очень обрадовался, когда доктор Лоуренс решил, что лапарэктомия не нужна.

- Что это такое?

- Удаление части кишечника. Там два пулевых отверстия, но они должны закрыться сами собой, если он будет находиться в такой позе.

- Понятно. А что с ногой?

- Это вообще пустяки, ничего серьезного.

Разговаривая, они поглядывали на Горенко - тот не шеве-лился, руки его бессильно лежали по обе стороны туловища. Спивак ещё не отошел от наркоза.

- Если вам что-нибудь понадобится, позвоните вниз, на пост. Да и мы тут, поблизости.

Кивнув на прощанье мисс Хилъярд, они вышли в коридор.

- Не выпить ли нам? - спросил Гэмбл.

- Замечательная мысль.

У себя в кабинете Гэмбл открыл небольшой шкафчик.

- Мои личные погреба, надеюсь, не станут достоянием широких посольских масс. Скотч?

- Да, пожалуй.

Гэмбл налил виски, добавил содовой и протянул Шеннону стакан. Они выпили и полезли за сигаретами. Шеннон уселся в кресло Мэйзи, Гэмбл - на край стола.

- Бедняга, - сказал он. - Ужасно жалко его. Его ждут ещё большие передряги.

- Ты про Горенко?

- Да. Эмиграция, да ещё такая, - страшная штука. К ней невозможно привыкнуть. Ничего нет на свете хуже.

- Ты так полагаешь?

- Я уверен.

- Ты давно здесь? - спросил Шеннон.

- Давно ли? Двенадцать лет. Можешь себе представить? Две-надцать лет блокады в полном смысле слова и во всех её проявлениях. Французы! Они умеют обложить человека так, что он двинуться не сможет. Тут начинаешь забывать, что есть на свете искренность, улыбчивое участие, светлый порыв. Тут тебя прямо обдает холодом. Понимаешь, о чем я толкую?

- Почему ж ты не уедешь?

- Я сам себя миллион раз об этом спрашивал. А куда ехать? Во Вьетнам? Искушение сильно.

Гэмбл, не глядя на Шеннона, отпил виски.

- Когда проведешь здесь столько времени, сколько я, поневоле начнешь спрашивать себя, много ли найдется в Париже моих сверстников-американцев, энтузиастов, приехавших сюда лет двенадцать-пятнадцать назад, горевших желанием увидеть это средоточие цивилизации, этот центр мировой культуры, где каждый камень помнит Хемингуэя и Фицджеральда, город, оброс-ший легендами, как камень - мхом, город, позволивший Зибургу спросить "Бог француз? И вот, они, подобно другим выпускникам университата, побывавшим здесь между двумя войнами, приезжают сюда, и город кажется им чарующим, пленительным и, конечно, необыкновенно красивым. Потом чары развеиваются, прелесть улетучивается, настроение портится... Ну, а потом они начинает ненавидеть этот холодный и угрюмый город, однако покинуть его не в силах. Они превращаются в изгнанников, вечных эмигрантов, апатридов... Я знаю таких. Стоит пробыть здесь чуточку дольше, чем можно, и пути на родину отрезаны. Возвращаться домой - поздно. А без корней жить - трудно.

Шеннон молча кивнул.

- А куда деваться? Домой, в этот кондиционированный кошмар? Нет, спасибо. Там ты уже существовать не сможешь. Я подумывал об Англии, все-таки год я там проработал. Может быть. Но не сейчас... Знаешь, как там все расписано по группам и категориям, и право принадлежать к одной из них надо доказывать в поте лица... Неохота. А что взамен? Ничего. Тупик.

- Да, - сочувственно протянул Шеннон.

- Ох, как тебя начинает угнетать претенциозность француз-ских интеллектуалов, их самолюбование, их полнейшая самодос-таточность!.. Конечно, кое в чем им нет равных - стоит толь-ко вспомнить их чопорные обеды, где все так красиво и изыс-канно, и расслабиться невозможно ни на миг, где разговор вьется и перепархивает с темы на тему с такой легкостью, что бедный англосакс чувствует себя косноязычным увальнем. Но жить здесь, среди них - невозможно. Все себе отморозишь.

- Верно, - с усмешкой заметил Шеннон. - Но зато они не кичатся своей исключительностью, у них нет того высокомерия, что, у британцев, к примеру.

- И все-таки каким бы вольным стрелком ты ни был по приезде сюда, спустя несколько лет понимаешь - надо принадлежать к..., быть вхожим в... Иначе нельзя. Может быть, это касается только англосаксов, не знаю. - Он снова отпил виски. - Но главная трудность - это холод, а тебе так нужна теплота. И тут уж дело не в нас - от итальянцев я слышал то же самое. Американцы всегда хотят принадлежать к некоему братству, англичане - тоже, хотя не на всякое братство они согласны, а вот у французов - в крови анти-братство. Всяк здесь наособицу. Здесь вообще царство"анти", сплошной негативизм. Андре Мальро даже назвал свои воспо-минания "Антимемуары". Ты не замечал этого, Дик?

- Замечал, конечно. Но мне легче - я могу вернуться до-мой.

- Держись за эту возможность, старина, - Гэмбл сделал ещё глоток. Здесь тебе в печенки въедается что-то такое, что разлито в воздухе, в самой повседневности... Я тут на днях был в книжном магазине - в хорошем - и вот заходит туда парочка. Спрашивают книгу - название и автор записаны на бумажке. Очень милые и неиспорченные молодые люди. Первым делом продавщица этак полуоскорбленно заявляет: "О, нет! Это действительно вам требуется? Не может быть! Это не входит в программу вашего лицея!" - "Не входит, отвечают те, слегка уже заводясь, - мы просто хотим купить эту книгу." "Сейчас у нас её нет, - с непередавемо уничижительной интонацией го-ворит мадам, как бы подразумевая, что подобного у себя в магазине держать не станет. Парочка мнется, но заявляет, что тогда закажет книгу. Тут выясняется, что заказывать её надо в Англии, и займет это три недели и это в том случае, если она имеется на складе. Парочка явно обескуражена. А мадам нагнетает, сложностей все больше и больше: если книги нет на складе в Англии, придется выписывать её из Америки, а сколь-ко времени это займет неизвестно. И вообще - никаких га-рантий. Она рассчитывала таким образом отбить у них всякую охоту читать, пустилась в объяснения - "вы понимаете, vous comprenez..." Но парочка стоит насмерть. Вынь да положь им книгу. Тогда она воздвигает перед ними вторую линию укре-плений. Начинает что-то высчитывать, умножать и складывать в столбик, а те стоят и глазами хлопают. Наконец, она говорит: "Предупреждаю, - с таким нажимом, - предупреждаю вас, что обязана взять задаток". Сорок франков! Несуразная цена,никто не станет платить такие деньги. И парочка не стала, и ушла ни с чем, прямо побежала вон, чтоб не устроить скандал. А мадам вернулась к тому, от чего они её так бестактно оторва-ли. Сделка успешно провалилась. Ведь это же пустяк, но по нему видно, как тут делаются дела, и эти-то пустяки в конечном итоге тебя в гроб загонят.

В пустом кабинете как-то особенно громко затрезвонил телефон. Гэмбл дотянулся до трубки:

- Да?.. Да, Джек. Нет, ничего нового... Что?.. Кто ска-зал?.. Ничего не слышно... - Гэмбл положил трубку. - Ассо-шиэйтед Пресс. Что случилось сегодня вечером в посольстве? Уже что-то пронюхали.

Шеннон поднялся.

- Больше не желаешь? - спросил Гэмбл, кивнув на бутылку.

- Нет, спасибо. Ты здесь будешь?

- Да, посижу еще.

- Пойду к себе... Если что понадобится...

- Понадобится? Мне могут понадобиться только ангельские крылья, чтобы ими-и взма-а-ахнуть и отпра-а-виться в путь.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Сью-Энн, бросив несколько кубиков льда в стакан "кока-колы", понесла его в комнату. Она закрыла окно, чтобы хотя бы немного смягчить рев моторов на улице дю Бак, - этот постоянный грохот сильно раздражал её.

Она сделала глоток и взглянула на часы: почти десять. В пачке оставалась одна сигарета. Значит, все-таки придется выйти из дому. Последний час он искала предлог и одновременно отговорку, потому что ей не сиделось на месте.

Днем, в посольстве, после разговора с Диком она чувствовала постоянную настороженность советника, и нервное её напряжение все время нарастало. Он ушел, как обычно, а ей не давала покоя мысль, что она должна сегодня же вечером увидеть советника, посмотреть, с кем он. Зачем? Она не могла ответить и твердила себе, что это полнейшая чушь и бессмыс-лица, но это упорное, не признающее никаких резонов стрем-ление не оставляло её, оттого, быть может, что она знала точно, где его найти. Он всегда обедал у Липпа или в одном из маленьких ресторанчиков на Площади Дю Драгон.