Айза - Альберто Васкес-Фигероа

— Айза.

— Айза! — повторил Кандидо с восхищением. — Имя тоже красивое. — Он сделал короткую паузу, словно наслаждаясь красотой ее имени, а потом добавил: — Меня зовут Кандидо Амадо, мне тридцать семь лет, и я хозяин имения «Моррокой», в котором шесть тысяч голов скота, не считая лошадей. Если вы выйдете за меня, все это станет вашим, а также дом, в котором вы сейчас живете, потому что я надеюсь в скором времени его купить.

— Селесте никогда вам его не продаст.

Выражение лица Кандидо изменилось, и на несколько мгновений в нем вновь проглянул вспыльчивый и раздражительный пьяница, которому ничего не стоило стукнуть женщину стулом, обозвать собственную мать или измываться над своими пеонами, потому что с Кандидо Амадо часто бывало так, что какой-то определенный человек мог мгновенно изменить его настроение одним своим присутствием.

Он с детства был зажатым и неуверенным в себе, так как, будучи сыном дурочки и тщедушного причетника, презираемого всеми, кому было известно, каким низким и подлым способом тот приобрел свое состояние, он всегда считался «плодом исповедальни», недостойным в силу своего происхождения, характера и телосложения быть истинным льянеро, и поэтому вырос, не имея ясного представления о том, какому миру он принадлежит, поскольку и саванна его не принимала, и он не принимал благочестия, которое с детства стремилась привить ему мать.

Он всеми силами боролся за то, чтобы походить на льянеро, однако в этой борьбе смешивал суровость с жестокостью, твердость с насилием, а мужественность с самомнением и в результате превратился в карикатуру своей же собственной мечты, и он это осознавал.

Мать обращалась с ним как с таким же умственно отсталым ребенком, как она сама; Имельда била его и оскорбляла; пеоны презирали, а управляющий, бесстрастный Рамиро Галеон (вот уж кто с полным основанием считался истинным льянеро), заставлял ощущать неполноценность на фоне своей грозной и внушительной личности.

Однако из всех людей на свете больше всего, вне всякого сомнения, его оскорбляла, презирала и удручала кузина Селесте Баэс.

— Рано или поздно она уступит, — пробормотал Кандидо, почти тут же перестав шевелить пальцами ног, словно они, будто по волшебству, прекратили его беспокоить. — В конце концов она поймет, что ей лучше принять мое предложение, потому что у меня лопнуло терпение и со мной шутки плохи.

— Вы не можете никого заставить продать то, что ему принадлежит, — заметила девушка. — А она не хочет продавать.

— Но имение вовсе не ее, — тут же запальчиво ответил Кандидо. — Имение «Тигр» предназначалось моей матери, однако дед решил наказать моего отца и разделил его, не беря в расчет то, что в действительности наказывает нас с матерью. Мать была слишком неискушенной, чтобы ее можно было в чем-то винить, а я еще даже не родился. — Он поднял камень и кинул в быка, который подошел слишком близко. — Это несправедливо! — уверенно воскликнул он. — Несправедливо, что дядя Леонидас воспользовался беспомощностью моей матери, которая не могла отстоять то, что ей принадлежало. — Он немного помолчал, а потом добавил: — Но я исправлю эту несправедливость и верну имение по-хорошему или по-плохому.

— Мне не кажется, что Селесте из числа тех, кого можно заставить силой, — заметила Айза. — Я бы не советовала вам пытаться отнять у нее дом.

— Даже если вы знаете, что будете жить в нем?

— Я и так в нем живу.

— Но не в качестве хозяйки.

— Я не собираюсь становиться хозяйкой чего бы то ни было. — Девушка несколько мгновений наблюдала за самуро, накинувшимися на корову, которая в агонии дрыгала ногами на другом берегу реки, и тихо добавила, словно беседуя сама с собой: — Единственное, чего бы мне хотелось, — это вернуться на Лансароте.

— Что такое Лансароте?

— Место, где я родилась. На Канарах.

— Канары! Это ведь в Испании, так? — Айза молча кивнула, и Кандидо объявил: — В свадебное путешествие поедем на Лансароте. Я всегда хотел побывать в Испании.

Она строго посмотрела на него:

— Вы подвержены навязчивым идеям, не так ли?

— Не очень. Однако, как только я вас увидел, я понял, что мы поженимся. Это было словно предчувствие. У вас никогда не бывает предчувствий?

Айзе Пердомо пришлось сделать над собой усилие, чтобы не улыбнуться.

— Иногда, — призналась она.

— Вот со мной как раз это и случилось. Я увидел вас и сказал: «Это женщина моей жизни; я женюсь либо на ней, либо ни на ком». А уж если я что задумал, обязательно этого добьюсь.

— Как, например, «Кунагуаро»?

— Зря смеетесь, — заметил Кандидо, посуровев. — Мы, льянеро, славимся терпением, однако, если однажды это терпение истощится, спуску не дадим. Вам известно, что в войне за независимость именно льянеро разгромили ваших предков, испанцев?

— Нет. Кроме того, я не думаю, что это были мои предки. За исключением одного, который восемнадцать раз побывал в Китае, обогнув мыс Горн, все остальные никогда не покидали Лансароте. Кроме Рейнальдо и Армиды, конечно.

— Кого?

— Мне пора на дойку, мать меня уже обыскалась. Не обращайте внимания. Это я о своем…

Айза встала и собралась было уйти, но Кандидо задержал ее взмахом руки.

— Вам нравятся лошади? — спросил он и, поскольку она смотрела на него с некоторым удивлением, ничего не говоря, добавил с некоторой робостью: — Мне хотелось бы подарить вам самую красивую кобылу, которая когда-либо появлялась на свет в этих краях.

— Сожалею, — отказалась девушка. — Лошадь у меня уже есть, и я ни на кого ее не променяю. Прощайте!

— Прощайте!

Когда Рамиро Галеон появился, ведя под уздцы обеих лошадей, Кандидо Амадо все еще смотрел, не отрываясь, вслед Айзе, которая должна была вот-вот исчезнуть среди пальм.

— Я женюсь на ней! — повторил он, не поворачиваясь к управляющему, который посмотрел в том же направлении. — Теперь я уверен: я на ней женюсь.

— А что будет с Имельдой?

Кандидо Амадо с удивлением обернулся.

— Имельда? — переспросил он. — По мне, ее все равно что кайманы съели! — Он повесил сапоги на луку седла и решил ехать босиком, хотя ему не нравилось это делать. — На днях она мне пригрозила, что сбежит в бордель. Ну и скатертью дорога! — Он взглянут на льянеро с высоты седла: — Как ты думаешь, пяти тысяч боло хватит в качестве прощального подарка?

Косые глаза младшего из Галеонов чуть не сошлись на переносице, однако он сдержал свой гнев.

— Деньги ваши, патрон, — сказал он. — Каждый мужчина сам определяет цену тому, что женщина ради него сделала.

Хозяин окинул его долгим взглядом, пытаясь прочесть его мысли, однако лицо и глаза Рамиро Галеона не поддавались никакому прочтению.

— Иногда ты кажешься сообразительным! — наконец изрек Кандидо Амадо. — Даже слишком сообразительным. Ладно! — решил он, колотя лошадь пятками, чтобы она тронулась с места. — Я дам ей семь тысяч. Захочет — возьмет, а нет — так вышибешь ее пинком под зад, — засмеялся он. — В конце концов, больше всего на свете ей нравится, когда ее пинают!

Он пустил лошадь галопом, и косоглазый последовал за ним.

~~~

После ужина Акилес Анайя вновь достал винтовку, удостоверился в том, что она в порядке и заряжена, и, сняв со стены большую полую тыкву, начал ее очищать от паутины и пыли, накопившейся за несколько месяцев.

— Что это такое? — поинтересовался Себастьян.

— Корото[51].

— Да, я уже знаю. У венесуэльцев, что ни возьми, все «корото». Но для чего именно оно служит?

— Чтобы исполнить серенаду для «свинцовой лапы», тигра, который всю ночь храпел нам в ухо. Разве ты не слышал?

— Рычание? Слышал. Но ведь это могла быть обезьяна арагуато.

— Послушай, сынок! — сказал управляющий. — Если бы на свете существовала арагуато, способная рычать с такой силой, клянусь, она внушила бы мне больше уважения, чем тигр, потому что была бы никак не меньше двух метров. — Он отрицательно покачал головой, уверенный в своих словах. — Этот «пятнистый» был самец, у него гон, и он опасен. В саванне полным-полно полудохлых животных, ему ничего не стоит завалить их ударом лапы и без всяких помех. Какого черта он явился сюда, чтобы ночь напролет кружить вокруг дома и угрожать? Не нравится мне это, — заключил он. — Совсем не нравится.

— И поэтому вы собираетесь его убить? — посетовала Айза. — Только из-за того, что вам не нравится, что он кружит вокруг дома?

— Конечно! — подтвердил льянеро. — Знаешь, что это может значить? Что чертов зверюга когда-то слопал христианина, ему понравилось, а сейчас говядина ему приелась и захотелось человечины. — Он прищелкнул языком. — А в этом доме нет такого человека, который родился для того, чтобы ублажить тигра-гурмана.

Аурелия не удержалась от улыбки, услышав из кухни цветистое выражение, и громко сказала: