Инспектор и «Соловей» - Георгий Иосифович Барбалат
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несколько лет тому назад Валерий Акименко был участником ограбления кассира крупного предприятия. Он нанес человеку девять ножевых ран. Но не успел скрыться с места преступления. От высшей меры наказания его спасло только одно обстоятельство — кассир выжил.
Отбыв половину назначенного срока, он начал просить об освобождении. Писал во многие инстанции. Обещал сжечь все мосты к прошлому — жить честным трудом. Ему поверили, условно освободили. Он недаром носил кличку «Везучий».
Вот с таким рецидивистом нам предстояло вести разговор. Знали, что он будет изворачиваться. Не захочет признаться в содеянном.
Несколько раз мы проверяли себя — не относимся ли мы предвзято к Валерию Акименко. Может быть, он не таков, как его рисуют протоколы, другие документы. Все покажет следствие.
И вот Валерий Акименко перед нами. Начался один из сложнейших эпизодов борьбы следователя и преступника. Один — имеет право все отрицать, от всего отказываться, лгать и плести всевозможные небылицы. Второй — имеет право говорить только правду, сличать факты, поступки, показания очевидцев с тем, чтобы доказать первому его вину.
Еще прежде мы решили, что начнем разговор с фактов. Только фактами мы можем сразу дать понять Акименко, что нам все известно и этот допрос — простая формальность. Петляй, изворачивайся, но от фактов не уйдешь.
Он выслушал наши обвинения совершенно спокойно. Даже улыбался. Но вот на стол ложатся золотые часы. Улыбка с его лица исчезает.
Допрос ведет инспектор. Я сижу в стороне. Перебираю бумаги, делаю вид, что занят другим делом. Слышу инспектор говорит:
— Эти часы вы и Семен Крицкер подарили Татьяне Тарасовой. Она сама их принесла.
— Не знаю.
На стол ложится нож с пластмассовой ручкой. Вижу, что в глазах Валерия — ужас. Зрачки страшно расширились.
Инспектор произносит:
— А этим ножом вы убили человека.
Словно звериный рык вырвался из глотки:
— Нет!
Пауза.
— Нет так нет, — включаюсь в разговор я. — Расскажите, как вы были одеты вечером шестого марта.
— Черный костюм, чехословацкие ботинки, белый свитер и ватная фуфайка.
— Совершенно верно, — повторяю я.
— Непонятно. Отличный костюм и вдруг простая фуфайка, — удивляется инспектор.
— А что тут непонятного — метель была, — говорит Валерий.
— Тоже правильно, — поддакиваю и тут же добавляю: — Фуфайка появилась позже. После убийства. Потому что курточку испачкал кровью, а ее не смоешь. Правильно?
Валерий понял, что попал в ловушку. Догадался и уже почти безразлично говорит:
— Не знаю.
— А свою синюю куртку, нейлоновую, можешь узнать?
— Какую куртку? Не было у меня никакой куртки.
— Была, только ты ее в озере спрятал.
— А вы видели?
— Не видели, но знаем.
Инспектор распахивает дверку шкафа и достает синюю куртку.
— Ну-ка, примерь, Валерий. Вот видишь и боковой карманчик имеется. И твой нож так хорошо в него садится. Так твоя это куртка?
— Моя, — и он опускает голову.
— А ты говорил, что куртки не было. Хотел обмануть?
— А теперь слушай, откуда мы все знаем, — я включил магнитофон. И Сэм, будто он находился рядом с нами, начал: «Я буду говорить только правду»…
Кажется, показания Крицкера совсем доконали Валерия Акименко. Больше он не мог сопротивляться. Можно задать вопрос, который меня давно интересует.
— Человека, которого убил, знал прежде?
— Нет.
Показываю фотографию. На ней Николай Константинович Палий в форме военного летчика. Лицо Валерия перекашивается от страха:
— Если бы я знал…
— Почему именно его ты выбрал?
— Мне его показал Вася Шекель, по кличке «Шакал». Он сказал, что этот человек должен скоро получить машину и у него всегда с собой деньги.
— Юра-Вася… Так вот кто тебя навел? — вскрикнул инспектор. — Не повезло тебе, «Везучий».
Я и раньше думал, что здесь должен быть еще один человек. Мстительный наводчик. Он рассчитывал остаться в стороне от этого дела.
В тот же день Юра-Вася Шекель был арестован.
* * *
В Кишиневе Юрий Борисович Зинкевич познакомил меня с приговором суда по этому делу. Суд приговорил Валерия Акименко к высшей мере наказания. На различные сроки осуждены Юра-Вася Шекель, Семен Крицкер.
А что с остальными? Ася Кремнева приходила к Юрию Борисовичу. Она просила помочь ей ускорить изготовление памятника на могилу Николая Константиновича Палия. Ускорить потому, что она переводится в другой город. В другой город уехала и вдова Николая Константиновича. Татьяна Тарасова ждет Семена Крицкера.
ПОБЕГ
Солнце клонилось к закату. Теплый апрельский денек разморил уставших людей. Многие сбросили ватники, куртки, шапки, подставив ласковым лучам стриженые головы. Работа шла ни шатко ни валко. И люди, работавшие в карьере, и те, кто стоял на сторожевых вышках, чутко прислушивались к неугомонному весеннему шуму березового колка.
Там, за колючей проволокой, за вышками, была воля: можно было поваляться на зеленой травке, разжечь костер и спечь в горячей золе картошку, а потом с наслаждением съесть ее. Можно было делать что угодно. Именно делать что угодно. Об этом мечтают все, кто находится в пространстве, ограниченном колючей проволокой и сторожевыми вышками.
Владимира Броницкого и Вячеслава Канарейкина судьба свела в колонии строгого режима. Первому предстояло пробыть здесь десять лет, а второму — пятнадцать. Броницкий осужден за грабежи и насилие, Канарейкин в пьяном виде убил человека, который помешал ему спрятать украденное добро.
Жесткие нары по ночам натужно скрипели. Приятели, переворачиваясь с боку на бок, тайком обсуждали планы выхода на волю. Очень им хотелось еще покуражиться на свободе, допить недопитое, отомстить тем, кто упрятал их за колючую проволоку. Варианты один смелее другого составлялись на скрипучих нарах, но тотчас отбрасывались, как невыполнимые. Ни днем, ни ночью не дремлет охрана, три ряда колючей проволоки, сторожевые псы… Такой заслон пройти невозможно. Нужно придумать какой-то способ… Рыжеватый Броницкий, здоровенный Канарейкин — опытные преступники. На воле после каждого дела им ничего не стоило обмануть, перехитрить преследователей, повести их по ложному следу, подолгу скрываться от возмездия. И только случайность или преждевременная самоуспокоенность приводили к провалу. А в колонии вся их изворотливость, уменье маскироваться пока не давали возможности осуществить задуманный побег.
И все же мысль о воле не давала покоя. Все, что они делали в колонии — каждый шаг на работе, выход на медосмотр, — все было связано с мыслью о побеге. Между ними и охранниками шла незримая война. Осужденные, как волки, следили за вооруженными людьми, в глазах была
