Верное слово - Дарья Зарубина

Потёмкин не нашёлся, что сказать. Просто лишний раз развёл руками, мол, кто ж спорить может со старшими товарищами!

– Так вот, Виктор Арнольдович. Волнует меня в связи с «зигфридами», собственно, только один вопрос. Простите меня заранее, голубчик, если покажется он вам странным или даже бестактным… – Кощей вновь взял чашку, отпил чуть-чуть, поставил обратно. – В отчёте вы написали, что, цитирую, «трагические последствия вызваны наложением нескольких ранее не встречавшихся факторов, сочетания наличия неразорвавшихся боеприпасов предположительно таких-то и таких-то типов…», ну, это опустим для краткости… «и существующего до сих пор зацикленного эха разрушения «зигфридов» как следствие боевого воздействия по Гречину». Всё верно?

Потёмкин молча кивнул.

– Боеприпасы, правда, оказались какими-то поистине саморазрушающимися, – хихикнул Кощей, – ибо «собрать осколки либо иные остатки не представилось возможным». А вот с эхом хотелось бы подробностей.

– Подробностей… – Потёмкин придал лицу соответствующее моменту сосредоточенно-озабоченное выражение, прибавив к нему толику надлежащего внимания к «дружеской критике старшего товарища». – Вторичное и зацикленное эхо на месте уничтожения сильных боевых магических групп не редкость, Иннокентий Януарьевич. Я сам с этим сталкивался не раз. Операция «Искра» под Ленинградом в январе сорок третьего, когда блокаду прорывали, а фрицы туда «кондоров» кинули. Тогда мы тоже применили воздействие по Гречину…

– Вы, Виктор Арнольдович, просто мастер Гречина у нас, – усмехнулся Кощей.

– Спасибо, Иннокентий Януарьевич. Воздействие Ясенева при отрицательных температурах воздуха и наличии снежного покрова…

– Да, – кивнул Верховенский. – Знаю. Сталкивался тоже. Можно только в сочетании с локальным термическим воздействием, огнемётным, к примеру, или с направленными взрывами. Однако требует тонкой координации. И оставляет… последствия.

Потёмкин тоже кивнул, изо всех сил стараясь, чтобы это выглядело солидно, достойно и с необходимым уважением.

– Поэтому в зимних условиях к применению нами рекомендован Гречин. Несмотря на потенциальную опасность для мага-наводчика. И именно его мы использовали. Однако даже при Гречине немцы сумели, погибая, ответить координированным выбросом, умело его закольцевав. В результате место стало окончательно безопасным только в пятьдесят шестом году.

– Да, в пятьдесят шестом, – вздохнул Кощей. – Верно. Как вы всё это хорошо помните, Виктор Арнольдович, словно снова экзамен принимаю… А последнее оцепление в пятьдесят шестом при мне снимали, так что и я тот случай хорошо помню. Тогда это закольцовывание было немцами сделано намеренно.

– Верно. И мы его засекли. А вот под Прохоровкой, когда уложили «тамплиеров», закольцовывание возникло спонтанно. Его не сразу обнаружили. И… были жертвы. Но зачистили мы всё быстро, да и неудивительно – с трёх фронтов лучшие маги там собрались, а «тамплиеры» не те уже были, второй набор после Сталинграда…

– Коль Сталинград к слову пришёлся, можно и «Бертрана де Борна» упомянуть. – Казалось, Кощей прямо-таки лучился доброжелательностью.

– Совершенно верно, Иннокентий Януарьевич, – Потёмкин ощутил почву под ногами. – Группа «Бертран де Борн», как и «Кондор», после уничтожения оставила после себя рециркулирующее эхо, как они надеялись, могущее послужить миной заме…

– Замедленного действия, – вдруг сухо оборвал его Кощей. Морщинистый палец нацелился Потёмкину в грудь. – Что потребовало проведения соответствующих дезактивационных и кордонных мероприятий.

– Каковые и были проведены, Иннокентий Януарьевич. Другое дело, что под Корсунем при вторичном осмотре места боестолкновения никаких следов рециркулирующего эха обнаружено не было.

– Кто проводил осмотр? – сухо осведомился Верховенский. – Вы лично?

– Никак нет. Приказом командующего фронтом были переброшены под Умань. Осмотр проводил старший лейтенант Георгиевский, павший смертью храбрых на Сандомирском плацдарме…

– Павший смертью храбрых… – пожевал сухими губами Кащей. – Да. Мёртвые сраму не имут, но и подробностей у них уже не узнаешь. В большинстве случаев. – Верховенский нехорошо усмехнулся. – Полагаете, Георгиевский провёл операцию недостаточно тщательно?

– Всё возможно, – развёл руками Потёмкин. – Как уже сказал, нас перебросили…

– Да-да, под Умань. Я помню, – брюзгливо сказал Верховенский. – Однако в связи с этим возникает ещё один вопрос. Непосредственно связанный с первым. Давно хотел его вам задать, товарищ Потёмкин, и вот, наконец… – Он вздохнул. – С Корсунем нам ещё разбираться и разбираться, но отчёт ваш и впрямь хорош, послужит прекрасной отправной точкой. Однако меня интересует в этой связи тайна гибели ваших же «серафимов». Если более точно – место их гибели. Почему вы лично не проверили, учитывая корсунский случай, что оно вполне безопасно?

Потёмкину потребовалась вся воля, чтобы остаться бесстрастным, сохраняя прежний деловито-сосредоточенный вид.

– Иннокентий Януарьевич, позвольте ответить подробно. Для начала – с группой «Зигфрид». Да, его обследовал не я лично, а…

– А старший лейтенант Георгиевский был старшим лейтенантом только на бумаге, Виктор Арнольдович. Его произвели буквально на днях. Ещё за два месяца до Корсуня был он нововыпущенным младшим лейтенантом с ускоренных курсов, и только тяжёлые потери в зимнем наступлении привели к столь быстрому продвижению по службе. Магометрия на него осталась в архивах, он едва до одиннадцати дотягивал. И вы ему поручили осуществлять вторичный досмотр?

– Сожалею, – сухо сказал Потёмкин. – Георгиевский действительно был самым слабым в моей группе. Но под Уманью было очень горячо, мне требовались все лучшие люди, а вторичный осмотр… Вы же знаете, Иннокентий Януарьевич, подобного рода последствия – вторичное эхо и так далее – случаются далеко не всегда. Достаточно вспомнить и наших «финистов», и немецких «беовульфов». Не говоря уж о «парацельсах», «йотунах» и «фенрирах». Мы смели их всех, и ничего, никаких остаточных явлений.

– Слабаки они все были, эти ваши «парацельсы», – фыркнул вдруг Кощей, звякнув резко поставленной чашкой. – А уж про группу «Фенрир» можете мне не рассказывать, товарищ Потёмкин, я их лично укладывал.

– Л-лично, Иннокентий Яну…?

– Лично, сударь мой, лично! – перебив, насупился Верховенский. – Думаете, член Военного совета фронта только в штабе сидит, старые кости у буржуйки греет? Нет, сударь мой, и самому пришлось, да-с, самому! В архивах гляньте, коль не верите, что такой старый гриб, как я, мог семнадцать лет назад что-то там в окопах сотворить. Операция «Раевский», как раз перед Корсунем, декабрь сорок третьего. Сопляки они были, одно название, что сказочные волки. Мне потом и орден-то из рук товарища Сталина неловко принимать было. Накрыл их старым добрым Ясеневым со своими небольшими доводками, несколько зажигалок для температурной компенсации – и вуаля! Вся чёртова дюжина спеклась. Даже не квакнули. И да, никаких последствий. Но то – мальчишки, гитлеровский «сталинградский призыв», ускоренное обучение – и на фронт, на убой. А ваши, сударь мой, «зигфриды» – даже не волки, драконы настоящие. Элита довоенная, выпестованная, заботливо сохранённая, в котлах не бросаемая. Я ведь их основоположника знал, у кого Эрвин тот самый учился. Вольфрам фон дер Метц, граф, сам Бисмарк у него в приёмной сиживал, ждал, постучаться не решаясь. Это, голубчик, настоящая голубая кровь, от тамплиеров по прямой линии. И вы мне говорите, что никаких следов от них не осталось, никаких последствий вы тогда, в сорок четвёртом, не обнаружили?

– Никак нет, – отрапортовал Потёмкин, принимаясь «есть глазами начальство». Варианта «дурак» ешё никто не отменял. – Беглый осмотр места сразу после боестолкновения не выявил…

– Перестаньте, голубчик, перестаньте, – поморщился Кощей. – Ошиблись вы тогда, понимаю. Время военное, бой был страшный, потери тяжкие. Упустили, не проверили со всей чёткостью, поверхностно, если можно так выразиться, проверяли! На вторичный осмотр оставили явно некомпетентного молодого офицера. Это, товарищ Потёмкин, как минимум – халатность, члена нашей великой партии недостойная! Да и старшие товарищи вас тогда не проконтролировали, не поправили – это я про себя, если вы не поняли. Самокритику для настоящего коммуниста никто не отменял. Да и параметры Гречина вашего, скажем так, внушали доверие. Да вы не замирайте, сударь мой, пейте чай, пейте, самовар горячий. Время, как говорится, военное было. Не ошибается тот, кто ничего не делает.

Потёмкин машинально взял чашку, оказавшуюся наполненной горячим чаем, – а кто и когда её наполнил, он даже и не заметил.

– Но всё-таки место гибели «зигфридов» вы худо-бедно, но прочесали. Спустя рукава, прямо скажем, сударь мой, да-с, спустя рукава, но всё-таки. А «серафимы» во главе с весьма сильным магом товарищем Зиновьевой – сгинули в смоленских лесах бесследно. Так ведь по архивам выходит?