Грешная любовь - Эмилия Остен

пятнадцать дней пойдет к алтарю; все слова о чести теряют смысл; остаться вдалеке друг от друга – вот бесчестье. Я запрокидываю голову, Реми целует мне шею, и качается надо мною выгнутый потолок, и кажется, будто сию секунду я туда упаду.

– Маргарита…

Опускаю голову: смотрит на меня, взгляд беспокойный, ищущий.

– Не бойся меня, – говорю, – я настоящая.

Он тихо и необидно смеется.

– Да не тебя я боюсь, глупая, и уж тем более не себя, и не Господа, что совсем уж странно. Только страсть мимолетна, обещанья невозможны. Не пожалеешь потом?

– Нет, Реми.

– И свободы по-прежнему хочешь?

– Потому и пришла, что поняла: ты моя свобода. Здесь, сейчас.

– Значит, я в тебе не ошибся.

Через его плечо я бросаю взгляд на Христа – тот по-прежнему золотист и кроток.

– Бог может покарать нас, но сейчас я не хочу об этом думать. Я пришла к тебе, пусть сегодня так будет, пусть так будет все оставшиеся мне до свадьбы дни, и больше в своей жизни я никогда ничего такого не попрошу.

– Тшш, – выдыхает он мне в губы, – слова излишни, Маргарита. Исповедуйся мне по-другому.

И я подчиняюсь: пью твердость его губ, изучаю лицо его ладонями, скольжу своей щекой – по его щеке, кожу слегка царапает, наш общий запах пьянит сильнее изысканных духов. Меня накрывает страшное, забытое уже доверие. Я никому не доверяла так, как этому священнику. Даже матушке, даже Жано, знавшему, к чему я иду. Доверие и есть безумие, безумие откровенности, бесстыдной и вместе с тем – очищающей. Нет, это не значит, что я все Реми про себя расскажу, но отдам себя без остатка, со всеми тайнами, поведанными и нет, со всеми преступлениями против Бога и вот теперь – с любовью, которая способна навсегда отравить нас обоих.

Он потянул за шнуровку на моем платье, та не поддалась.

В двери капеллы забарабанили с такой силой, что, кажется, свечи все разом вздрогнули.

На самом деле вздрогнули, конечно же, мы с отцом Реми. Он медленно отпустил меня, я вцепилась в его локоть, чтобы устоять. Несколько мгновений заново начавшегося обычного времени мы молча смотрели друг на друга. Я радовалась, что задвинула засов, священник же, судя по всему, размышлял, что теперь делать.

– Становитесь на колени, дочь моя, – сказал он, – и молитесь. – О чем, он не добавил, но я и так знала: чтобы за дверью стоял не мой разгневанный папенька.

Стук повторился, еще сильнее, еще настойчивей. Отец Реми наклонился, поднял с пола ленточку и наскоро и криво перевязал ею волосы. Все равно он выглядел растрепанным, от былой аккуратности не осталось и следа. Я послушно опустилась на колени, умостившись в ворохе юбок, и сложила руки якобы в молитве. Господень намек читался ясно: целоваться прямо в капелле все-таки немного слишком.

Губы горели.

Прошелестела сутана, отец Реми направился к дверям. Я, слушая его удаляющиеся шаги, зачем-то начала считать их: раз, два, три… На двадцатом грохнул засов.

– Отче наш, сущий на небесах… – забормотала я.

– Отец Реми! – произнес за моею спиной взволнованный женский голос, который я не сразу узнала.

– Дочь моя Эжери, – сурово выговорил священник, – мы молимся здесь с твоей госпожой. Что за спешка?

– Отец Реми, Мишель заболел, ему плохо. Совсем плохо! Хозяйка просит вас прийти немедленно.

Глава 11

Sic itur ad astra[19]

Мы бежали по лестнице, потом по коридору; я задыхалась скорее от волнения, чем от спешки. Эжери, которой никакого дела не было до того, почему священник вместе с дочерью хозяина молился за закрытыми дверьми, сбивчиво рассказывала по дороге, что случилось.

– Мишель уже два дня капризничал, не очень хорошо себя чувствовал. Мы вчера послали за лекарем, тот сказал пить успокаивающий отвар, и все. Сегодня у Мишеля начался жар, мы уложили его в постель, думая, что это простуда. Но затем он уснул, и мы никак не можем его разбудить!

– Спокойно, дочь моя, – сказал отец Реми, – верьте в Господа, Он поможет. И молитесь.

– Я всю ночь молилась, святой отец…

Мои губы еще не остыли, но беспокойство за Мишеля вытесняло ощущения от произошедшего в капелле. Следом за отцом Реми я вошла в комнату брата.

Мой маленький Мишель лежал на кровати, укутанный одеялом до подбородка. Сморщенное во сне, недовольное личико пылало, на щеках горели алые пятна, из уголка рта тянулась ниточка слюны. Мачеха сидела в кресле рядом с кроватью и обмахивалась платком, сама пребывая в полуобмороке – мнимом или действительном, мне не хотелось разбирать. Отец Реми подошел, согнулся над кроватью, положил ладонь Мишелю на лоб. И тут же отдернул.

– Лекарь едет? – спросил он отрывисто.

– Да, святой отец, – прошептала Эжери. Ее заплаканные глаза лучше всего говорили о том, что положение серьезное. – Я отослала за ним Дидье, он самый расторопный.

Дидье давно заинтересованно поглядывает на Эжери, а та строит ему глазки. Ради возлюбленной действительно поторопится.

– Ах, что же это будет, отец Реми? – простонала мачеха, глядя на него из-под платка, прижатого ко лбу.

– Крепитесь, дочь моя, и всем надлежит молиться за Мишеля. Где ваш супруг?

– Он по делам уехал. – Мачеха едва не плакала. – Ах, отец Реми, что же будет…

– Все в руках Господних.

Я гладила Мишеля по влажным смявшимся волосам, пропуская сквозь пальцы светлые пряди оттенка такого же, как у меня. Мой брат – почти сын мне, иногда мне кажется, что я его родила, не мачеха. Она же с удовольствием уступила бы мне это право, ей Мишель не нужен, и я знаю, чую, что сейчас она не столько горюет, сколько ужасается неотвратимости болезни, которая может в любой миг сковать каждого из нас.

Смерть, говорят глаза отца Реми, приходит за всеми.

– Когда вернется отец? – спросила я у мачехи, не поворачиваясь к ней. – Может, стоит послать за ним?

– Да, стоит. Эжери, поди, скажи там, чтобы поехали в особняк графа де Амьеза.

– Да, мадам.

– Мишель, – позвала я тихо, склонившись к брату так, чтобы чувствовать его дыхание. – Мишель, ты слышишь меня? Это я, Мари. Проснись, милый, пожалуйста.

От него пахло травами и потом, кожа приобрела нездоровый оттенок, щеки провалились. Двигались под веками глазные яблоки. Нет, только не это, безмолвно молила я. Только не мой маленький любимый брат. Господи, ну за что?!

Поверх моей руки легла ладонь отца Реми.

– Дочь моя, – негромко произнес он, – не плачьте, прошу вас.

А я и не заметила, что плачу, что по щекам моим катятся слезы и падают на одеяло; одна шлепнулась на руку отца Реми. Он поднял меня, отрывая от Мишеля, достал откуда-то платок, вытер слезы.

– Молитесь, – твердо велел он, – молитесь вместе со мной.

Он опустился на колени в изножье кровати, я встала рядом с ним, почти что прижавшись – так мне хотелось его защиты. Сейчас отец Реми стал для меня проводником Божьей надежды,