…Вот, скажем (Сборник) - Линор Горалик

…Вот, скажем, режиссер Г., узнав, что в рамках фестиваля «Нашествие» состоится патриотический парад бронетехники, немедленно подает заявку на создание фильма, отражающего парад бронетехники на открытии Олимпиады. Предлагает название «Триумф инноваций». Сидит, продумывает крупноплановые кадры, ждет отмашки.

…Вот, скажем, после очень удачной, но очень бурной премьеры сценарист Ц. решает (в три часа ночи, в измененном состоянии сознания, в каком-то кабаке, среди множества незнакомых женщин с красными ногтями и профессиональным декольте) уехать на деревню к бабушке. Буквально: у него бабушка живет в пятидесяти километрах от Москвы, и так ему рисуется избушка ее уютная, все эти полотеночки, сковородочки засаленные, печка электрическая. Начинаются многочисленные возгласы: «Да, да, в деревню, в пампасы, в Саратов» и прочие стыдноватые ассоциации первого уровня. Кто-то садится за руль, кто-то с кем-то на прощание лобызается, и вот сценарист Ц. просыпается утром от, натурально, стука рябиновой ветки в деревенское окошко. Ну, не ветки, ладно: соседская старушонка, которая знала его вот такусеньким, стучит в окно, благо уже полдень, и предлагает, натурально, парного молочка. У сценариста Ц. такой сушняк, что он готов прослезиться: вот она, простая жизнь, community. «Давайте его сюда, баба Соня», – заплетающимся языком умиленно говорит сценарист Ц. «Не, – говорит баба Соня, – ты, Кирюшенька, на двор выдь, у меня тут бидон». Ну какое на двор, он не понимает, как с вот этой вот стотонной головой в туалет дойти. Дальше дед Егор стучит: «Киря, выходи, у меня тут пиво, поправишься». Community, понятное дело, не то что вот эти вот московские твари, с утра про бабло да про бабло. Но пиво почему-то тоже только во дворе, ящик там стоит. Ну потом дед-Егорова дочка Туся зовет завтракать, во двор, понятно, там накрыто уже. А в дом принести не может. Ну, community, да, это же не только блага, это жесткие законы: общая трапеза в честь вернувшегося блудного сына, все дела. Словом, умирая, но умиляясь, продюсер Ц. выползает во двор. В его открытом кабриолете, упаркованном посреди соседских грядок, лежит очень длинная, совершенно голая негритянка, скрестив ноги на руле, и курит, постукивая по сигарете длинными красными ногтями. И смотрит на соседей. А соседи смотрят на нее. Но про молочко, пиво, завтрак ― это они его тоже не обманули, конечно. Community.

…Вот, скажем, сценарист И. сообщает подругам, что у ее знакомых только что озверела черепашка и ее пришлось усыпить. Ну, реально, озверела: загрызла своего мужского партнера. Причем дело, по всему судя, было в недостатке физической ласки. Подругам сценариста И., образованным женщинам среднего возраста, очень это все понятно, и они немедленно включают феминистский дискурс третьей волны. Сценарист И. спешит перебить подруг: оказывается, про смерть черепашки она узнала из разговора на политические темы, а вовсе не на темы вот этого вот всего. Оказывается, женские черепашки той породы, к которой относилась покойница, действительно в какой-то мере любят ушами. В смысле, для того чтобы что-нибудь такое с ними проделать, мужская черепашка должна в процессе коитуса поглаживать им голову передними ластами. Имеет их, то есть, лапками в ушки. И от этого они расслабляются, впадают в доверчивость и готовы высунуть из-под панциря хвостик, под который мужская черепашка исполняет свой долг. А в противном случае женская черепашка не высовывает хвостик – и увы. Но покойнице, отличавшейся, кстати, вполне смиренным характером, достался на старости лет (то есть в среднем женском возрасте) слегка травмированный партнер. Дети его сразу после покупки уронили за телевизор и долго стеснялись признаться в этом родителям, скажем прямо. Так вот, он очень хотел сделать свою подругу счастливой, но одновременно поглаживать ушки и нажаривать хвостик просто физически не мог, у него была посттравматическая дискоординация. Поэтому сначала он полз к голове подруги и там поглаживал ей ушки. Подруга вполне себе расслаблялась и охотно высовывала хвостик, на все готовая. Тогда он бросался в обратный путь, к хвостику. Но поскольку дискоординация, особенно посттравматическая, – беда вполне системного порядка, то к тому моменту, когда он доползал до хвостика, хвостик успевал спрятаться, а подруга приходила в состояние фрустрации, граничащей с ненавистью. Но ведь он правда хотел все сделать, как надо! И шел на второй круг, то есть опять ковылял к голове, ласково имел подругу лапками в ушки, утешал, убеждал, что все будет хорошо, добивался доверия и уже мог бы вдуть под хвостик. Но до хвостика еще надо было добраться. Вопреки историческим травмам и пр. И он очень старался. Но, увы, историю не перебьешь. И все кончилось вот этим вот самым. И теперь стоит у друзей сценариста И. дома пустая клетка, и только обрывки старых газет летают по ней, поднятые сквозняком. Несколько минут подруги сценариста И. молчат, а потом, естественно, начинается разговор про «надо ехать».

…Вот, скажем, представители интеллигенции яростно обсуждают у кого-то на кухне очередной акт кладбищенского вандализма: ну, там, свастики на плитах, все такое. Состоявшаяся интеллигенция не понимает одного: что движет этими людьми? Нет, не ненависть же: для ненависти мало пылу. Кто-то говорит, что это акт разрушительного творчества: ну, как если бы мы нашли могилу человека по фамилии Горбатый и написали на ней: «Катя! Я исправился!» Тут происходит небольшой акт ментального единения интеллигенции с народом, в котором никто из представителей оной не готов, конечно, сознаться.

…Вот, скажем, муж поэтессы Б. убеждает ее начать ходить без лифчика: и лето на дворе, и сама ты красавица, и вообще. Поэтесса Б. долго стесняется и мучается, но, наконец, соглашается в погожий день надеть маечку на голое тело и ради эксперимента сходить в супермаркет за продуктами. На углу супермаркета стоит сумасшедшая женщина в шляпе из целлофановых пакетиков на голове и громко, с руладами выпевает: «О, я сегодня без трусов! О, я сегодня без трусов!..» Поэтесса Б. бежит в супермаркет и покупает этой женщине батон, бутылку кока-колы, полкило сыра и полкило колбасы.

…Вот, скажем, редактор Т. из одного важного культурного издания возмущенно рассказывает друзьям, что редактор другого культурного издания (прожженного, ангажированного, нерукопожатного) прямо у себя в Твиттере интересуется, «где нынче берут недорогие колонки». «То есть вообще уже неважно, кто автор и что он пишет, – скорбно замечает редактор Т. – Давайте прямо от бюджета танцевать. Молодцы, чего стесняться». Эта история производит на собеседников редактора Т. сильное впечатление. Правда, в конце вечера выясняется, что редактор нерукопожатного издания устанавливал у себя дома новую стереосистему. Но этот факт ни на редактора Т., ни на его собеседников сильного впечатления не производит.

…Вот, скажем, предприниматель Г. и его коллега, предприниматель Н., обсуждают на небольшой дружеской вечеринке возможный совместный проект. Происходит деликатный разговор о бюджете – намеками и полунамеками. Обе стороны пытаются понять, как бы так просадить собеседника, чтобы при этом еще и почувствовать себя благодетелем. И тут некоторая дама, считающая себя прекрасным организатором, встревает в их разговор. «Можно, я поведу себя, как хороший менеджер? – интересуется она, при этом кладя крепкую руку с темно-зелеными ногтями предпринимателю Н. на запястье. – Вот вы (палец в сторону предпринимателя Г.) составите списочек статей расхода, а вот вы (палец в сторону предпринимателя Н.) припишете к нему суммы, и у вас получится бюджет». Несколько оцепеневшие предприниматели Г. и Н. ласково говорят даме, что подумают. На самом деле, разговор про бюджет уже завершен, все всех просадили, все всё почувствовали, и начинается нежное, деликатное обсуждение сроков. Предприниматель Г. знает, что его собеседник только что познакомился с одной юной девушкой и, скорее всего, ближайшие три месяца проведет в слегка эротизированном предразводном аду. Предприниматель Н. знает, что у его собеседника простатит – и он может сколько угодно клясться, что готов совершить двенадцатичасовый перелет в Сан-Франциско, но в последний момент скипнет и этот перелет не совершит. Оба ласково, стараясь не обидеть друг друга, подводят разговор к тому, что начинать проект раньше сентября нереально. Тут дама, считающая себя прекрасным организатором, встревает опять. «Можно, я поведу себя, как хороший менеджер? – интересуется она (прижимая свое бедро к бедру предпринимателя Г.). – Вот вы (палец в сторону предпринимателя Г.) пришлете ему список своих встреч на следующую неделю, а вот вы (палец в сторону предпринимателя Н.) сравните его со списком своих встреч на следующую неделю – и поймете, когда у вас обоих свободное время». Предприниматели Г. и Н. нежно говорят даме, что сами бы никогда до этого не догадались, и тихонько ставят в своих телефонах напоминалку на первый понедельник сентября. Разговор продолжается так еще минут пятнадцать, дама ведет себя, как свойственно ей, предприниматели – как свойственно им. Наконец, дама убирается восвояси. Предприниматели Г. и Н. некоторое время многозначительно переглядываются, и предприниматель Г., наконец, осторожно говорит: «Можно, я поведу себя как хороший менеджер? Вот ты, – на этих словах он тычет пальцем в сторону предпринимателя Н., – сейчас пойдешь, сменеджеришь с ней граммов двести и оправдаешь ее ожидания, а вот я, – тут предприниматель Г. тычет себя в грудь, – поеду спокойненько спать». «Говно ты, а не менеджер, – строго говорит предприниматель Н. – Вот ты (палец в сторону предпринимателя Г.) сейчас посадишь ее в машину и сменеджеришь ей прекрасное времяпрепровождение, а вот я (палец в грудь) поеду спать». Некоторое время предприниматели Г. и Н. спорят, таким образом, кто из них лучший менеджер, не зная, что лучший менеджер – муж этой дамы, спокойно дрыхнущий дома.