Дельфания - Владимир Лермонтов

Есть в лесу места, целые районы, где присутствует какой-то необычный запах, и самое удивительное, что только туда попадаешь, как в тебе происходят какие-то необыкновенные перемены. Конечно, это состояние приходит не как снег на голову, но все же настроение меняется, хотя и неприметно. На душе вдруг ни с того ни с сего становится спокойно, радостно и благодатно. Что это за места такие необычные? Есть у меня такое не одно на примете: такой же лес, такая же тропинка, а вдруг в душе сломается какая-то застрявшая «косточка», которая доселе приносила ноющую боль и не давала дышать полной и свободной грудью, и сердце вдруг освобождается от оков, внутри исчезает зажим и становится как-то легко и свежо. Сначала я думал, что это просто совпадение, а потом это повторялось, и теперь, я даже знаю видимые границы этих необыкновенных зон.

Это только кажется, что в лесу нет никого, на самом деле тут вовсю кипит жизнь невидимая. Порой подступит такая беспричинная тоска, что хоть в петлю голову суй, жить не хочется! И так внезапно нападет такой тихий ужас: вокруг птицы поют, солнышко светит, цветы кланяются и трава шелестит на ветру, а тебе белый свет немил, смотреть на него не можешь. Когда вдвоем в лесу, таких напастей не испытаешь, а когда один остаешься, нужно быть бдительным и бодрым, чтобы не одолела напасть тоски и уныния. «Нет! — заключил я свод своих раздумий. — Горный — не просто зона, а целая страна зон. Целый кладезь тайн и загадок, которые открываются по мере расширения твоего сознания, по мере возрастания твоего духа».

Вот так же, как и сейчас, я несколько лет назад шел к безвестному месту, где был скит отца Феодосия, сейчас это место уже обжито и известно не только в России, но и за рубежом. Схимонаха Феодосия уже причислили к лику святых, а вот пустыннику Илариону, видимо, не дождаться этого. Впрочем; нужно ли ему это прославление? Ведь он давно прославлен на небесах. Кстати, сейчас, после выхода в свет книги «На горах Кавказа», которая говорит о близком знакомстве этих двух старцев, потянулись голоса, что, дескать, и отца Феодосия нельзя было прославлять, так как он тоже принадлежал к имяславцам.

Ну вот мы и пришли наконец. Ассоль жадно пила воду из ручейка, вытекающего из источника, а я принялся его чистить. Листьев много нападало за годы, пока я здесь не был. Руки заломило от холода, но, наконец, дело сделано. Мы вдоволь напились и пошли вниз, на место, где когда-то стояла часовня. А здесь еще больше все заросло. Я пошел в сторону в поисках подходящего дерева для креста. Потом начал рубить. И пока я изготавливал крест, думал о том, почему все-таки книга старца Илариона вызвала такой ажиотаж и такое сопротивление у иерархов церкви? Здесь причина была не на поверхности, а где-то глубже. По лесу раздавался глухой стук топора. Щепки разлетались по сторонам, пахло свежим деревом, а я вдруг вспомнил святого Нила Сорского, его жизнь и судьбу. Еще в XV веке стал вопрос о том, чтобы обители, монастыри не имели своих сел и монахи жили бы трудами рук своих. Пустынник Нил Сорский был проповедником «нестяжания» и всю жизнь свою он положил для того, чтобы организовать обитель нестяжания. Он говорил, что вся братия должна питаться только от трудов своих, как бы трудно ни было.

Тогда возник спор, каким путем идти церкви. Святой Нил спорил о земном устроении Церкви со сторонниками «стяжания», которое представлял Иосиф Волоцкий. Пустынник потерпел поражение, нестяжатели были наказаны, и Церковь пошла путем стяжания, что уже тогда предопределило исход дела Божьего на земле. Церковь становилась зеркальным отражением мирской власти, с которой по сути всегда потом боролась за первенство на земле, и иногда у нее это получалось, то есть иногда побеждал крест, иногда корона. Монастыри стали превращаться в крупные земледельческие хозяйства, которые наживались за счет жестокой эксплуатации крестьян. Началась эпоха тотального обогащения церкви. Митрополит, например, имел ежегодный доход 350 тысяч рублей, а патриарх до 700 тысяч, причем на устройство богаделен, больниц и другие дела милосердия тратилось не более пяти процентов от дохода. Церковные феодалы воздвигали себе роскошные палаты, украшали храмы, золотили купола, обрамляли образа драгоценными каменьями, а в душах тем временем разрасталось запустение, которое разверзлось, как вулкан, в семнадцатом году.

Как раз перед грозой — революцией — вдруг появляется книга отца Илариона как напоминание об истинной церкви, которая должна быть действительно нестяжательной и должна быть таким чистым лучом света, который бы своею подлинностью и целомудрием ориентировал людей на идеальное, совершенное и гармоничное. В этой книге даже дается устав иноческого общежития по примеру устава преподобного Нила Сорского.

Какой-то юродивый отшельник предлагает путь пустынничества и умного делания! Да разве могли простить ему посягательство на имущество и власть? «Вы же, батюшка, покусились своей книгой на „святое“, — мысленно произнес я. — Неужто могли ваши труды одобрить те, под которыми вы своей книгой подрубали сук? Нет, никогда они вас не признают, не примут ваш путь до тех пор, пока привязанность к мирским благам будет превалировать над любовью к небесному».

Я стоял в глухом лесу перед крестом. Околонего горели воткнутые в землю три свечи. А я представлял, как прожил свои последние годы старец Иларион. Как он написал письмо в Синод с просьбой ответить ему, правда ли, что его отлучили от церкви? Его боль. Боль человека, земное имущество которого составляли лишь топорик, чайник и сухари, который отдал всю свою жизнь молитве и старался раздать ее людям. Он ждет письма, а его нет. Старцу никто не пишет. А он ждет до последней минуты, до последнего вздоха. Горы Кавказа лишь окружают его и скорбят об уходе пустынника. Горы Кавказа — и его друзья, и его слушатели, и его жизнь. «Но ведь книга ваша, батюшка, ваш труд не пропал даром, — утешил я пустынника мысленной речью. — Как она мне помогла как меня она поддержала и преобразила! Спасибо вам!» И вдруг невесть откуда налетел порыв ветра и задул свечи. И я понял, что старец услышал меня и как бы сказал: «Благословляю тебя на путь пустынничества и умного делания. Ступай и помни, что Господь всегда и везде с тобой. Господь с тобою навсегда!».

С легким сердцем и просветленной душой мы возвращались домой. Я шел по лесу, по горам, раздольям и чувствовал, будто надо мной вырастает огромный храм, купол которого — все небо. Его стены — это воздух, его фрески — облака. Я стал как бы слышать грандиозный колокольный звон, разносящийся по всей земле русской. Теперь я чувствовал, что мне не нужно ничего строить, ничего искать, я уже всегда в храме, куда бы я ни пошел, где бы ни находился, я всегда внутри него — столь он огромен. Вся планета — это святилище, где непрерывно творится таинство, священнодействие Всевышнего. Земля, по которой я иду, — это не просто кусочек планеты, затерянный в горах и лесах Кавказа, а это — и Афон, и Иерусалим, и Беловодье. Как легко и блаженно стало на сердце, хотелось петь и отдать свою любовь всему на свете!

Когда-то я пришел в Горный. У меня не было ни денег, ни знаний, ни особых надежд, ни планов на будущее. Я просто умел любить и радоваться, а все остальное прикладывалось само собой. Да, впрочем, к любви ничего не нужно прикладывать, она сама по себе самодостаточна и полна.

Потом я построил одну часовню, вторую, потом третью, затем я построил звонницу. За каждое действие я нес наказание, подвергался различным духовным, физическим, нравственным пыткам и считал, что во всех этих бедах виноват я сам и мне нужно больше молиться и исповедывать свои грехи, чтобы вернулась прежняя благодать. Я старался это делать, но ничего не менялось, все оставалось по-прежнему.

И вот ничего не осталось. Просто глухая горная пустыня и ты, лишенный всех надежд, всех земных опор, полностью разуверившийся в людях, учителях, близких.

Господь таким страдальным путем обнажал мне истину, срывал одну иллюзию за другой до тех пор, пока ничего не осталось, кроме моей усталой души и Его. Нас осталось двое, а это уже много.

Ну что ж? Когда-то я начинал все сначала, все с нуля, теперь нужно также начать жить так, будто с тобою ничего не произошло, словно не было позади этих тягостных, темных дней и ночей, падений и катастроф. Нужно жить сначала.

Сажать, как когда-то я мечтал, сад, огород. Тайно молиться, слушать птиц, внимать природе, цветам, небу, солнцу, ни на кого не надеяться и никого не слушать. Не отворять своей души, не открывать своих святынь. Нужно уйти в сторону, уйти в себя, вернуть свое состояние детства и искренности, но только не обнажать их никому.

Колесо моей жизни сделало полный оборот длиной почти в жизнь: я вернулся к тому, с чего начал. Я вернулся к Богу, я вновь обрел Его здесь, здесь, где, казалось, я все потерял. Теперь я понимаю, что для того чтобы найти Бога, нужно все потерять. Потому как теряется всегда только не истинное, ложное, обманчивое, а остается только вечное — Господь. И когда тебе кажется, что ты стал нищим и обездоленным в этой жизни, вдруг обнаруживаешь, что стал сказочно богат в иной жизни. Ты нашел богатство нетленное, небесное, которое вливается водопадом в сердце и не оставляет в нем места более ничему, кроме любви. А этой любви так много, что она ищет тех, кто может принять ее.