Избранное - Нора Георгиевна Адамян

туристам! И сами, мама, не ходите, и Веночка пусть дома сидит.

Значит, Венка целый день будет свободен, и они пойдут на рыбалку или будут наконец клеить большого змея, о котором здешние мальчики не имеют понятия. Хуже, если бабушка пошлет Вену за ягодами, но и то Артюша пойдет вместе с ним. Нога у него почти не болит, а Вениамин — настоящий друг, он пойдет медленно, и вообще перед ним не стыдно.

Нину он утром не видел. Она уже ушла. Она рано уходила на свою работу. Гаянка еще спала. Тетя Алена дала Артюше соленые огурцы и картошку, такую, как он любил, примятую и подогретую на сковородке. Алена была сердитая, заплаканная. Дядя Коля говорил ей:

— Ты рассуждаешь как эгоистка. Все должны жить по-твоему. А человек поступает, как ему лучше. Откуда ты можешь знать, какие у нее соображения? Может, ей так удобнее.

— Ну что ты понимаешь? «Удобнее!» Темная хата, вход прямо с улицы. Упрямство одно.

— А хоть бы и так. Если любишь человека, надо считаться с его желаниями. А ты на людей давишь.

— Задавили тебя, — сказала Алена. — Просто втемяшилось ей, что стесняет нас.

— И с этим считаться надо.

— Помешали тебе…

— Не мне. Ты на себя посмотри. Зарылась в кухне да в огороде. За все лето книгу не открыла, в кино не сходила. Причесаться тебе и то некогда.

— Живу как хочу, — огрызнулась Алена, — как нравится мне, так и делаю.

— Ну и другим не мешай. Пусть живут как хотят.

Артюша не очень вслушивался в их разговор. Он знал, что в конце концов дядя Коля схватит свою шапку и помчится со двора. Но Николай вдруг подошел к тете Алене и стал гладить ее по волосам, а она прислонилась к нему и замолчала.

Артюша подскоблил сковородку, спохватился и спросил:

— Картошку надо было и Гае оставить?

Тетя Алена фартуком вытерла лицо, оттолкнула дядю Колю, и он ушел на работу.

— Накушался, ну и на здоровье, — рассеянно сказала она.

Артюша видел, что ей грустно. Он подошел и, как кошка, потерся головой о ее локоть.

— Ладно, ладно, — сказала Алена и без улыбки потрепала его за чубик. — Мама тебе велела прибрать, свое хозяйство, книги, железки.

Говоря с Артюшей, она всегда называла Нину «мамой» и даже сердилась:

— Она тебе роднее, чем мать. Вынянчила, выходила. А ты ее — как подругу. Какая она тебе Нина?

Артюша молчал, но не соглашался. Нина была самая родная, но называть ее иначе не получалось. Даже Гаяна иногда звала ее по имени.

Материал для змея, «конструктор», банки с красками навалом лежали в сарае, но занимать такой хороший день уборкой не имело смысла.

Он вышел за калитку. Жару отгонял острый ледяной ветерок. Мягкая пыльная дорога перешла в кривую притоптанную тропинку. Под горой стоял домик Венки. В этом доме вкусно пахло сушеными грушами, хлебом и свежеподбеленной печкой.

Артюша крикнул:

— Венка, это я! — и распахнул дверь.

В комнате почему-то была Венкина мама. Она быстро обернулась и молча посмотрела на Артюшу.

— Здравствуйте, — сказал он, — а где Вена?

— Нет его, — сказала тетя Тася.

— Он ведь сегодня на работу не пойдет?

— А откуда тебе известно, что не пойдет? — крикнула она.

Мальчик удивился:

— Вы же сами вчера говорили…

Тася отвернулась.

— Сказано, нет его. И не скоро придет.

А в это время в комнату вошла бабушка и за ней Вениамин.

— Вот же он, — радостно сказал Артюша, — он пришел! Мы на рыбалку наладимся, да, Вена?

И тут вдруг непонятно и страшно все переменилось. Венкина бабушка сказала:

— Будет. Отрыбалился. Проваливай отсюда, колченогий.

Артюша подумал, что она прогоняет собаку. Он оглянулся — никакой собаки не было.

— Пошел, пошел, — сказала бабушка, цепко и больно ухватила Артюшу за плечи и толкнула к двери. — Вы с вашей матерью из той поганой породы: где жрете, там и гадите.

Артюша больше не видел ничего, кроме слепящего квадрата двери. Он цеплялся за стены в сенях — потом это было стыднее всего вспомнить, — его толкали все дальше, толкали, чтоб он совсем ушел, а он сквозь раздирающую грудь нехватку воздуха хотел крикнуть им что-нибудь угрожающее, и не знал что, и почти бессознательно призвал человека, который всегда был могучей и верной защитой:

— Я своему отцу скажу… Он вам… Он вам покажет…

Тетя Тася высунулась за дверь.

— А где он, ваш отец? — спросила она. — Тю-тю ваш отец. Выставил вас коленкой под зад и думать о вас забыл. Нужны вы ему!

— Врете! — закричал Артюша. — Он за нами приедет, он увезет нас домой…

— Нет у вас дома. Вот он, ваш дом. — Венкина мама показала Артюше кукиш. Она сунула ему свой кулак прямо в нос.

Он отшатнулся, упал со ступенек, поднялся и побежал — не по тропинке, не к поселку, а по косогору, подальше от всех домов, от всех людей, которые могут так страшно меняться.

Сперва он упал за большой камень, корчился, выдирал из земли траву. Потом наконец заплакал — не голосом, не носом, как раньше, а всем телом. Солнце уже клонилось, когда он, совершенно без сил и точно пустой, окольными путями шел в поселок, твердо зная, что темной ночью подожжет ненавистный дом под горой.

9

Георгий сидел у начальника строительства городской теплоцентрали, в приземистом доме конторы, возведенном на пригорке. Из окон конторы просматривалась вся строительная площадка. Только что Георгий обошел ее по-деловому, как обычный рабочий объект с неизбежными недоделками и неполадками.

А сейчас, на расстоянии, перед ним возвышалась махина, гигантское сооружение, мощный организм — Георгий искал и не мог найти подходящего определения. Массивный котел врезался в небо темным пятном. Над ним поднималась труба высотой в двадцатипятиэтажный дом. Тонкие, ажурные лесенки вились вокруг котла и трубы. С горы плавной, пологой линией спускался канал. И все вместе на фоне белых склонов Арарата было монолитно, гармонично и целесообразно.

Когда сюда впервые пришли строители, здесь росли чахлые тополя, в которых гнездились аисты. Художники сидели за мольбертами, писали аистов и ругали людей, разбивавших площадку под строительство.

Теперь вид куда красивее, а художников нет.

…Начальник ТЭЦ, тезка Георгия, кричал в телефон, добиваясь вагонов с цементом, бросал и снова хватал трубку, а Георгий сидел, точно отстраненный от всех дел.

Он улетал в Москву и, отправив Ваче в аэропорт за билетом, развлекался тем, что рассматривал ТЭЦ с точки зрения художника.

Но объективности у него не хватало. Он имел слишком близкое отношение к этому строительству, чтобы быть беспристрастным. И отрешиться от дел ТЭЦ