Победившие смерть - Николай Струтинский

— Теперь появилось желание говорить? — Больно, наотмашь ударил еще. — Ну? — И еще раз...

Щеки горели, словно к ним кто-то приложил раскаленные утюги. На глазах заблестели слезы. Было обидно за свое бессилие. Паша кляла себя, что так беспечно пошла по центру. Сейчас она посмеивалась бы над такими вот, как этот типчик, она бы не давала им покоя ни днем ни ночью. А то вот стой перед ним, отвечай... Не попалась бы Наташа!

Гестаповец нажал кнопку. Вошел жандарм, потом второй, высокий, неуклюжий.

— Накачать, — не меняя интонации голоса, произнес лейтенант.

Савельеву потащили на стол. До боли туго связали руки и ноги. По всему телу пробежала дрожь. Закружилась голова.

«Что означает — накачать?» — силилась понять Паша.

Первый жандарм встал у изголовья, длинный поднес насос.

— Подождите! — Гестаповец крикнул лежавшей на столе Паше: — Припомнила своих друзей?

— Я никого не знаю! — резко ответила Паша , и хотела плюнуть ему в глаза, но просто отвернулась.

— Качать!

Верзила всунул в Пашины ноздри наконечники резиновых трубок. Другой начал качать насос. Соленая вода под давлением пошла в желудок. Паша почувствовала резкую боль в животе. Наблюдавший за процедурой гестаповец продолжал допрашивать:

— Скажешь?

Молчание.

В горле жгло, все тело будто охватило пламя. Паша задыхалась.

— Теперь погрейте ее! — приказал палач.

Жандармы подняли полуобморочную девушку со стола и толкнули в дверь. Колени подкашивались, она не могла идти. Через несколько шагов ее остановили.

— Пить хочешь?

Паша недоверчиво посмотрела на палача. Какую еще муку придумает он вместо воды?

— Дам воды, если назовешь фамилии друзей.

Паша отрицательно мотнула головой.

Открылась дверь.

— Там. напьешься! — зловеще оскалив зубы, процедил гестаповец.

В небольшом подвале все пылало огнем. Паша дышала открытым ртом, порывисто, тяжело. Жарища донимала, пекла, изводила. Все желания, все мысли сводились к одному — воды! Пить!.. Паша выпила бы сейчас целый океан.

Пить!..

Паша потеряла сознание.

Очнулась она в знакомой комнате у длинного стола. Перед ней стоял тот же гестаповец.

— Наверное, хочешь пить, не так ли? — спросил он Пашу и тут же приказал помощникам принести воды.

— Назови фамилии сообщников — и сразу напьешься и пойдешь домой, — сказал фашист, когда на столе появился графин с водой.

— Я никого не знаю, — жадно глядя на воду, только на воду, ответила Паша.

— Мне надоело слушать заученную фразу! Ты хочешь вместо воды получить двойную порцию рассола? Да? Тогда ты заговоришь! Непременно заговоришь! Знай, что окончен только первый сеанс. Рекомендую подумать, а времени остается мало. Мне некогда с тобой возиться, ты у меня не одна!

«Мама! — вдруг спохватилась Паша. — Неужели и с мамой так же?!» — Голова закружилась. Паша закачалась.

Ее вытолкнули за дверь. В это время коридором вели Алексея Ткаченко. Лицо его было синим, глаза подпухли. Паша хотела броситься к нему, закричать, разрыдаться, но тут же опомнилась: «Так все провалю». Они встретились только взглядом, не проронили ни единого слова, но хорошо поняли друг друга.

В камере Паша успокоилась. Стало легче. Добрые руки женщин приласкали ее. Ей дали попить. Едва Паша присела и прислонилась головой к сырой стенке, как веки ее сомкнулись. Кто-то сказал:

— Уснула, мученица...

... А Паша уже была в лесу. Весна. Но странно, почему здесь такой тяжелый запах? Глубоко вздохнула и идет дальше. За ней десятки, сотни пленных, измученных » оборванных, но со счастливыми лицами. Они переправляются в партизанский отряд... Ее окружили друзья. Раздаются восклицания: «Веди, Паша! Мы тебе верим. Веди вперед».

И вдруг врывается другой, хриплый и злорадный, крик:

«Накачать! Согреть!..»

* * *

Через непокоренный Луцк на запад убегали хваленые гитлеровские войска. Откатывались остатки танковых частей. Где-то на новом рубеже из них сколотят новую боевую единицу. Каждому ясно — гитлеровцы безвозвратно отступают, удирая туда, откуда они совершили свой разбойничий набег на Советский Союз.

Совинформбюро сообщало, что по Западной Украине победно шла Советская Армия. Пробиваясь сквозь глухие леса Волыни, прокладывая дороги но незамерзшим болотам, обходя, окружая и уничтожая крупные узлы сопротивления врага, советские войска стремительно вырвались к реке Случь. В тяжелых условиях форсировали ее и штурмом овладели важным опорным пунктом обороны гитлеровцев — городом Сарны.

Это сообщение особенно встревожило гитлеровцев, гнездившихся в Луцке. Они спешили унести ноги с горящей под ними земли. На их лицах появился животный страх. Не узнала бы теперь Мария Василенко в заросшем долговязом офицере спесивого Ганса. Его правая рука повисла на бинтовой повязке, шею окутывала цветная женская шаль. Да, сюда Ганс ворвался, как повелитель, а теперь он напоминал побитого пса. В потоке беспорядочно отступавшей колонны Анна Остапюк увидела бы щеголя Гопнера. Огромный башлык за спиной я какие-то невероятных размеров ботинки на ногах, похожие на продолговатые корзинки, делали его жалким и смешным.

Вести о наступлении Советской Армии проникали и через плотно прикрытые окна комнаты, где уже тринадцать дней скрывалась Наташа Косяченко, которая дни и ночи писала листовки и передавала их товарищам для расклейки. Из листовок жители узнали, что наши войска уже обошли Ровно и Луцк и были на пути к братской Польше. Но откуда вдруг музыка? И почему выстрелы. Чей-то голос истерически прокричал: «Варвары!..» Оказывается, это гестаповцы спешно расправлялись со своими жертвами. Они включали репродукторы, пытались музыкой заглушить крики истязуемых, выстрелы...

Еще не пробудившуюся ото сна Пашу привели в комнату, где стоял тот же длинный стол.

Лейтенант с утра был в плохом настроении. Ему ничего не удалось узнать от Савельевой, она молчит. Ничего путного не добился он и от других. Гестаповец прищуренными глазами оценивающе смотрел на девушку: даже бледность ей шла.

— Одумалась? — строго спросил он.

Паша молчала, отвернувшись от омерзительного и надоевшего ей палача.

— Начнем все сначала? Будет хуже, крошка, если я стану помогать моим коллегам.

Лицо Паши оставалось каменным. Только губы сжались еще тверже.

— Качалку! — рассвирепел гестаповец.

Жандармы сбили Савельеву с ног, заломили назад руки и привязали их к ногам. В таком виде и подвесили Пашу на протянутой палке.

— Начинайте!

Десятки обжигающих ударов обрушились на измученное тело девушки... Вначале Паша вскрикнула, а потом взяла себя в руки, сжала зубы и молчала. Но вскоре потеряла сознание. Ее отливали водой и снова били резиной. Едва очнувшись, она опять впадала в беспамятство, Лишь, как отдаленный гром, слышался окрик:

— Отвечай же!..

Невыносимые часы...

Может ли человек пережить их?

Все тело пронизывает жгучая боль, мутится рассудок, в глазах кружатся желтые колкие огоньки.

— Да заговоришь ли ты? — хрипел гестаповец.

Молчание.

— Так!.. — Фашист сделал несколько шагов, остановился. Он принимал какое-то решение.

— Приведите из двадцать четвертой камеры! — гаркнул конвойным.

Привели молодого парня с окровавленным лицом, в изодранной рубашке, с оторванной штаниной и распухшим и посиневшим коленом.

— Узнаёшь?

Паша не шелохнулась.

— Посмотри! — крикнул гестаповец.

Паша подняла глаза. Узнала! Да, конечно, это связной партизанского отряда. Проклятые, как его изуродовали...

— Отвечай!

— Я его не знаю.

— Знаешь! — Обозленный гитлеровец поднес зажигалку к лицу Паши. — Что, хочешь на своем красивом лице иметь черные рубцы ожогов?! Ну, открой глаза! Ты что, ослепла?

Щелкнула зажигалка. Нестерпимая боль обожгла подбородок. Паша с лютой ненавистью посмотрела прямо в лицо палачу. Фашист не выдержал ее взгляда и отвернулся.

— На стенку его! — прокричал гестаповец, кивнув в сторону связного.

Жандармы подвесили партизана за руки.

— А теперь продолжим разговор, — сказал лейтенант. — Кто ты такой? Кто тебя прислал в Луцк? Откуда знаешь Савельеву?

Паша впилась глазами в парня. Неужели скажет? Но когда их взгляды встретились, убедилась: такой не выдаст!

Каждый день Савельеву приводили на допрос. И каждый раз пытали. У нее уже притупилось чувство страха, ощущение боли. Все тело словно горело в огне.

И однажды, когда вели на очередной допрос, Паша увидела свою мать и тетку. Их тоже вели куда-то по коридору.

Исхудавшая, вся в ссадинах и кровоподтеках, Паша, собрав силы, выпрямилась, улыбнулась. Ей не хотелось убивать родных своим видом.

— Пашенька, милая... Пашенька! — заголосила мать.

Паша рванулась к матери, но конвоир толкнул ее вперед.