Победившие смерть - Николай Струтинский

— Как же так?! Среди бела дня! — возмущались гестаповцы.

Два офицера и несколько гестаповцев помчались на машинах в погоню за предполагаемым похитителем. Когда они выбрались на трассу, ведущую к лесу, старший гестаповец спросил у дежурного офицера, ехавшего с ним:

— Давно произошло хищение?

— Минут тридцать тому назад. Мы завтракали, и все как будто было на месте.

— Да, время упущено!..

Партизаны проехали несколько кварталов, Алексей набросил на плечи немецкий мундир, надел высокую форменную фуражку. Люба наготове держала автомат.

Едва миновали городскую черту, гарнизонный патруль остановил машину.

— Куда следуете?

— По поручению офицера Курта Гопнера еду за продуктами для генерала, — ответил на немецком языка Абалмасов.

— Документы?

Алексей полез в карман, нащупал пистолет и готов был выстрелить в патрульного. Но тот, увидев у шофера офицерские погоны и колодки на мундире, поспешно скомандовал:

— Проезжайте!

Машина плавно взяла разбег.

— Все, Алеша? — облегченно вздохнула Люба.

— Не уверен. Крепись!

В нескольких километрах от Луцка машина свернула на проселочную дорогу и, подпрыгивая на кочках и ухабах, устремилась в сторону леса.

— Теперь им нас не достать! — заверил Алексей. — Воображаю, как там паникуют! Не заподозрят ли в соучастии Анну Остапюк?

Происшествие вызвало среди гитлеровцев панику. Больше всего их удручало то обстоятельство, что командир только прибыл, а ему умудрились преподнести такой сюрприз. Не одному перепадет за беспечность! Кто же осмелился сюда забраться? Партизаны? Но дверь особняка была заперта на ключ. В ста шагах столовая. Там находились все офицеры. А где была уборщица?

За Анной Остапюк отправились два солдата.

— Я вымыла и прибрала, что от меня еще нужно? — притворно жаловалась Анна.

— Не разговаривай! Тебе все скажут. Иди! — толкнули ее автоматами.

Анну завели в комнату, где только что спал шофер. Курт Гопнер давно утратил веселое расположение духа и с растерянным видом сидел на диване.

— Все успела сделать? — явно невпопад спросил он Анну и закурил.

— Все, господин офицер. В каждом уголке чисто.

— Когда мы были в столовой, ты никуда не отлучалась? — пристально посмотрел ей в глаза немец.

— Нет, господин офицер, никуда.

Гопнер выждал. Он надеялся в разговоре уловить особую интонацию или неосторожное слово, которые бы подтвердили его подозрения.

— А костюмы ты чистила?

Нет, господин офицер, никто не требовал.

— Ты видела, где стояла пишущая машинка?

— Как же, господин офицер. Во второй комнате, на маленьком столике. Сегодня я с чехла пыль стерла.

— А ты никого не впускала, когда нас не было? А?

— Никого, господин офицер. Вы же меня на кухню послали.

Гопнер не выдержал и крикнул:

— Что же, по-твоему, святой дух все отсюда унес?! Притворяешься? Мы из тебя это притворство выколотим! Обыскать!

Солдат грубо обыскал ее. Вынул из кармана носовой платочек, коробок спичек, сухарик.

— Где берешь сухари? — прокричал офицер, лишь бы задать ей вопрос.

— Дома, с чаем пью.

— А спички?

— Попросила у вашего шофера.

Анна осталась в комнате одна и с радостью подумала, что вела себя правильно, иначе бы уже не одна косточка хрустнула. Вспомнила последний разговор с Пашей Савельевой: «Если нервы сдают, не берись, обойдемся». «Что ты, Паша! — ответила Анна. — Я свои нервы на всю войну железными болтами привинтила!»

Сейчас жизнь сурово проверяла крепость ее нервов. Выдать себя хотя бы в малейшем — значит обречь на гибель боевых друзей и себя. Нужно и дальше держаться твердо.

Четыре часа довелось просидеть взаперти, пока жандарм приказал выйти и следовать за ним. Анна прикинулась перепуганной, забитой женщиной.

— Куда же за вами, когда я должна идти домой?

— Не балуй, баба! — строго предупредил жандарм. — На том свете тоже устроишься неплохо.

— Да я... мне домой нужно...

«Какой ужас, — волновалась Анна. — Неужели догнали? Какая беда! Но что бы ни было, все равно скажу, что никого в глаза не видела и знать не знаю. Мало ли каких шатается в городе?» Сама, казалось, поверила в этот домысел. Однако ноги подкашивались, когда ввели в жандармский участок. «Буду молчать!» — твердила сама себе.

В полночь Анну вызвали на допрос. Очень хотелось спать, слипались глаза, а жандармы нарочно сделали яркий свет, чтобы больно стало глазам. Под таким светом продержали до пяти утра. Веки опухли, слезы затуманивали воспаленные зрачки, стало больно моргать... А ей все в ухо твердили: «Не спи!»

Жандарм наигранно ласковым тоном склонял Остапюк к признанию:

— Чего упираться, ведь мы тебя знаем, ты прилежная, к тебе ничего не имеют, только скажи, кто приходил в особняк. Вот и все!

— Никого не видела, — прослезилась Анна.

Два жандарма пытались хоть что-нибудь услышать от уборщицы о тех, кто пробрался в особняк и среди бела дня похитил машину, оружие и форму. Анна упорно твердила:

— Никого не видела, я же все время была на кухне, спросите судомойку! Из столовой не уходила.

Два года Остапюк добросовестно выполняла свои обязанности, и никто не мог уличить ее в плохом отношении к работе. Не было никаких улик и на сей раз. И все-таки из-под стражи ее не освободили...

КРОВЬ НА СНЕГУ

...В воздухе закружились пушистые снежинки. Они задерживались на оголенных ветвях деревьев, садились на железные крыши домов, покрывали замерзшие лужицы. К вечеру улицы Луцка, парки и скверы оделись в белый наряд.

Первый снег! Сколько радости доставлял он прежде детворе и взрослым! А ныне люди стали словно другими... Первый снег не вызывал у них радости. Каждый, кто был не с фашистами, — жил в страхе и ожидании ареста, пыток, расстрела. В тюрьмах томились врачи, инженеры, учителя, артисты, научные работники. Гитлеровцы спешили обезглавить городскую интеллигенцию. Свирепость фашистов вскипала еще больше, когда в городе то в одном, то в другом месте появлялись все новые и новые листовки, которые предупреждали:

«Фрицы, за все ответите! Смерть за смерть! Кровь за кровь!»

«Советские воины наступают по всему фронту. Близится час расплаты!»

На листке из ученической тетрадки чья-то смелая рука вывела чернилами:

«Мы ведем счет вашим преступлениям, ничего не забудем!»

А на дверях магазина для офицеров кто-то аккуратно написал мелом: «Трепещите, людоеды!»

Партизанское подполье поредело, но оно продолжало жить и бороться.

Паша Савельева, Антон Колпак и Варфоломей Баран-чук решили, что им пора вооружиться.

— Мы должны быть в постоянной готовности вступить в открытый бой, — говорила Паша.

Порадовал Баранчук — он надежно припрятал два автомата и пять гранат.

— Где? — обрадовался Колпак.

— В стоге сена, недалеко от города. Утром заберу.

— Не откладывай, пожалуйста. Чем быстрее привезешь, тем лучше, — просила Паша.

...Полозья приземистых санок легко скользили по снегу. Сидевший вместе с Баранчуком десятилетний сын Володя восторгался:

— Ух как хорошо!

У развилки шоссе Горка — Полонка — Луцк стоял мужчина в кожаной куртке. Санки с Баранчуками приближались, а он не сходил с места. Что-то недоброе почуял Варфоломей Иванович. И невольно вспомнил, что ему неоднократно грозили расправой за отказ сотрудничать с националистами. <

«Жаль, до оружия не добрался», — досадовал Баранчук и решил прибегнуть к хитрости. Остановил лошадь, слез с саней и начал возиться с подпругой, искоса наблюдая за незнакомцем. А тот по-прежнему молча стоял на месте и казался безразличным ко всему на свете. Тем и подкупил он Баранчука. «Чего я верчусь, словно на ежа сел?»

— Но! — крикнул он на буланого. Когда подвода поравнялась с незнакомцем, тот поднял руку.

Стой!

Баранчук ударил коня кнутом, однако незнакомец успел схватиться за уздечку.

— Слезай! — повелительно потребовал он.

— Я до места еще не доехал, чего же мне слезать! — упорствовал Варфоломей Иванович.

В незнакомце Баранчук узнал учителя из села Гонча-ривка, который в последнее время куда-то исчез. Баранчук побледнел: он догадался, чью волю тот выполняет и от чьего имени действует. Володя пугливо, по-детски следил за страшным, чужим человеком с пистолетом в руке. «Учитель» сел в сани сзади Баранчуков и доставил задержанных в пригородное село.

— Слезайте! — злобно приказал он.

Баранчук не спешил повиноваться, все обдумывал, как выпутаться из глупого положения, а главное — спасти ребенка. «Надо решиться». Он прыгнул на «учителя», схва-

тил его за горло и стал душить. Раздались выстрелы. Один, другой... Варфоломей Иванович упал.

Володя, в страхе наблюдавший поединок, выпрыгнул из саней и побежал.