Последняя схватка - Мишель Зевако

«И хочется, и колется, понимаю… Ладно, возьму все на себя. У меня, слава Богу, спина широкая — и кто за ней только не прятался…»

Шевалье сразу нашел единственное решение и громко спросил:

— Угодно ли Вашему Величеству, чтобы я ответил от вашего имени господину д'Анкру?

— Отвечайте, — поспешно согласился король, ясно показывая, с каким облегчением он принимает это предложение.

Пардальян чуть заметно улыбнулся. Глядя Людовику прямо в глаза, словно желая передать ему часть своей силы и воли, он уточнил свою мысль:

— Итак, я буду говорить от имени Вашего Величества. И стало быть вы, сир, не сможете меня опровергнуть, ибо опровергнете тогда самого себя.

— Будьте покойны, сударь: я подтвержу все, что вы скажете, — откликнулся король,

Он заявил это энергично и уверенно: юноша не сомневался, что шевалье заставит Кончини отступить. Пардальян удовлетворенно улыбнулся.

В этот миг к королю с разных сторон подошли Вальвер и Кончини. Расстроенный Вальвер хотел повиниться, не думая о том, что совершает еще один проступок, собираясь заговорить с монархом без его милостивого на то соизволения.

Пардальян все понял и выразительнейшим взглядом приказал Одэ молчать.

Впрочем, к королю уже обратился Кончини. Обычно он строго соблюдал этикет, однако на сей раз сознательно пренебрег его правилами. Но фавориту Марии Медичи позволялось все… Кончини был очень бледен. Его била нервная дрожь. Было видно, что ему стоит неимоверных усилий сдерживать себя. Голос у него не срывался, но маршала выдавал сильный итальянский акцент, проявлявшийся всякий раз, когда Кончини чрезмерно волновался.

— Сир. такой скандал, такое оскорбление, нанесенное одному из преданнейших ваших слуг, — асе это не может остаться безнаказанным. Виновника надо заточить в крепость! Нижайше испрашиваю у Вашего Величества разрешения на арест этого человека.

Огромным усилием воли Кончини заставил себя выразить просьбу в почтительных выражениях, но в голосе маршала звучали властные интонации.

Пардальян ответил ему холодным тоном:

— Конечно, граф де Вальвер поступил не лучшим образом. Это бесспорно. Но не брать же его за это под стражу! По-моему, устного порицания: от короля будет вполне достаточно,

Кончини передернуло: такого поворота событий он не ожидал. Фаворит сразу понял, что Пардальян говорит с разрешения Людовика; иначе и быть не могло. И маршал д'Анкр почувствовал, что Пардальяна ему не одолеть. Тогда он снова обратился к королю — по-прежнему выбирая выражения, но не меняя властного тона:

— Ваше Величество не откажет в законной просьбе самому преданному из ваших слуг! Прошу позволения лично произвести арест.

Читатель знает, что Пардальян не отличался особым терпением. И сейчас лицо шевалье мгновенно вспыхнуло от гнева. Быстро сделав два шага, он оказался возле фаворита и, окинув его презрительным взглядом, заявил:

— Сударь, когда я к кому-то обращаюсь, а мне не отвечают, я рассматриваю это как оскорбление. А оскорблений я не прощаю. Хоть я и стар, но вполне могу забыться, как этот юноша, и потребовать удовлетворения прямо на месте.

Кончини содрогнулся. Он знал по опыту, что с Пардальяном шутки плохи. Фаворит сразу представил себе, как богатырские руки опускаются ему на плечи — и он, Кончини, на глазах у всего двора переживает то же унижение, какое только что пришлось испытать Роспиньяку. И маршал д'Анкр понял, что необходимо отступить. Он закусил тубу, сжал кулаки с такой силой, что ногти вонзились в ладони и на коже выступила кровь, и заставил себя улыбнуться. С самым вежливым видом он спросил, изображая удивление:

— Вы почтили меня своим вниманием, сударь?

— Да, сударь, — холодно ответил шевалье,

— Простите, не услышал. И что же вы мне сказали? — любезно осведомился фаворит.

— Я сказал, что арест, которого вы требуете, — это слишком суровое наказание за такой проступок, — отчеканил Пардальян.

— Не согласен, — возразил Кончини. — Было оскорблено достоинство коронованных особ.

— Позвольте, позвольте, — насмешливо протянул шевалье, — вы глубоко заблуждаетесь. Оскорбление действительно было — страшное оскорбление. Но все видели, что граф де Вальвер нанес его не королю, а барону де Роспиньяку. Он у вас на службе? Если так, вы сделали плохой выбор… Вы считаете, что оскорбление распространяется и на вас? Правильно считаете, ведь вы — хозяин пострадавшего. Только не следует распространять это на кого-то еще.

— А я утверждаю, что здесь произошел скандал, — настаивал Кончини. — Скандал в королевском дворце. Следовательно, это было преступление против монарха.

— Еще большее заблуждение, — холодно заметил Пардальян. — Просто один дворянин публично высказал свое мнение о другом дворянине. Вот и все. У нас во Франции человек благородного происхождения, посчитавший себя оскорбленным, обнажает шпагу, атакует обидчика и убивает его — или же погибает сам. В любом случае пролитая кровь смывает нанесенное оскорбление. Уверяю вас, что, вымаливая у короля разрешение на арест обидчика, оскорбленный сам себя унижает, и это ясно всем и каждому. А вы, похоже, этого не знали. Вас извиняет то, что вы иностранец и в вашей стране, возможно, все по-другому… Но теперь вам известно, каковы наши обычаи. А раз вы живете у нас и чувствуете себя оскорбленным тем, что был унижен человек, который вам служит, — что ж, я объяснил вам, как следует поступить, чтобы спасти свое попранное достоинство. Я ручаюсь, что господин де Вальвер — человек чести, хоть и излишне горяч, и не откажется от поединка, на который, полагаю, вы его вызовете.

Все это Пардальян изложил с самым серьезным видом. Считая, что все сказано, шевалье отвернулся от Кончини и под одобрительный шепот придворных занял свое место рядом с королем.

Пардальян сделал очень удачный ход. В то время к вопросам чести относились с особой щепетильностью, И присутствующие почти единодушно поддержали шевалье. Грубая выходка Вальвера и нарушение этикета, на признании чего так настаивал Кончини, — все было забыто. Осталось одно: смертельное оскорбление, нанесенное дворянину. Даже самые горячие сторонники маршала д'Анкра полагали, что пытаться арестовать обидчика — ниже достоинства благородного человека, горящего желанием отомстить за свою поруганную честь. Все считали, что оскорбление, полученное Кончини, может смыть только кровь. Одобрительный шепот, последовавший за словами шевалье, свидетельствовал, что представители знатнейших семейств Франции полностью согласны с Пардальяном.

Быстро оценив обстановку, Кончини сообразил, что проиграл. Он сделал отчаянную попытку навязать свою волю юному королю, обратившись к нему со словами: