Соблазненные одиночеством - Николай Фохт

пулю в твои хоккейные яйца. Я тебе с удовольствием сообщаю, что у меня есть разрешение на хранение оружие, что я все эти годы не прекращала ходить в тир, и что твои гадюшные кассеты будут прекрасным доказательством, что ты пытался меня шантажировать и обокрасть.

— Там есть и твоя кассета — не боишься, что ее посмотрят.

— Нет. Потому что начальник отдела по борьбе с организованной преступностью, к которой ты, сволочонок, несомненно относишься друг моего мужа. Мало того, он влюблен в меня. Давно. И я, в знак благодарности, да просто потому что он очень интересный мужчина, пересплю с ним. И эта кассета нигде не всплывет.

— Тогда не будет улики. Ты обосрешься.

— А ты и обосраться не успеешь. Тебя в камере задавят. И не нужна будет эта улика, потому что суда не будет. Но я уверяю тебя, маленький, вонючий засранец, что перед смертью ты во всем признаешься и сдашь своего "босса". Который тебя и грохнет — вас посадят вместе. Ради этого я еще пару раз пересплю с начальником отдела. Ему так понравится, что он и до родителей твоих доберется — кем бы они ни были. У них тоже будет веселая жизнь.

— Ты врешь. Ты дура и шлюха. Это не пистолет.

— А что, утюг?

— Это зажигалка.

— Ты спятил от страха.

— Дай мне его.

— Это зажигалка?!

— Давай, ты наигрываешь. Ты квалификацию потеряла. Тебе бы даже в сельском клубе на концерте художественной самодеятельности не поверили.

И тут Лена поступила как настоящая женщина — она выстрелила. Прямо в телевизор. Он взорвался. Гера выронил сумку и убежал в другую комнату. Голая Лена бросилась в погоню. Она выстрелила еще раз — в большой телевизор. Ее можно понять. В этой ситуации телевизор для нее представлял не меньшую опасность, чем Герасим. Второй телевизор взорвался, конечно, получше, чем первый. Герасим забился на кухне в угол. Голая Лена взяла сумку и подошла к кинолюбителю.

— Фу, ну и вечерок ты мне устроил. Как ты меня выследил.

— А чего тут сложного. В справочнике Союза кинематографистов ваш адрес. Подежурил неделю. Там, на щите на лестничной клетке к телефону подсоединился. У двери постоял, послушал…

— Говори, говори, я чая себе налью.

— Камеру выключите, кассета сейчас кончится.

— Тебе не надо больше ни о чем волноваться. Рассказывай. Я теперь нервная сделалась — со мной говорить надо не переставая. А то не приведи господь…

— Да ладно…Это я лопухнулся. Сема мне говорил пушку взять. Или нож его. Сидела бы ты сейчас, чай пила.

— Слушать надо… как ты сказал? Семен? Видишь, даже до тюрьмы не дотерпел. Заложил напарника. А кассета не кончилась, кстати.

— Что ты радуешься? Старая, пьяная. Голая. У тебя ничего никогда не будет. Три штуки — разве это деньги.

— Смотря, за что.

— За все. Отдала бы — хоть жалела бы себя после. Теперь тебе и пожалеть себя не за что. Была актриса, стала …Вдова стукача.

— Ты очень… Я не хочу быть актрисой. Я ушла, когда мне стало неинтересно. Когда пришли подонки чуть старше тебя и стали снимать кино, почти такое, как ты снимаешь. Только ты бандит, а они себя называли режиссерами, сценаристами, продюсерами.

— Я тоже стану режиссером.

— А кто сомневается? Ты будешь знаменитым режиссером. Культовым — как Тарантино. Когда из тюрьмы выйдешь.

— Вы не позвоните.

— Почему это?

— Не могу объяснить. Вы мне нравитесь — и я вам. Не позвоните.

Вот так. Лена опомнилась, заметила, что голая. Сняла с крючка фартук, прикрылась. Отхлебнула остывшего чая. Открыла подхваченную еще во время погони сумку.

— Так, что тут у нас. Кассеты, кассеты… Ой, паспорт. Посмотрим. Георгий Иванович Ванин. Смотри — это ты. И адрес. Я запомнила, у меня очень хорошая, профессиональная память. Так Гера. Это все хозяйство, кроме паспорта, я конфискую. Я еще подумаю, как с тобой поступить. Может, я сдам тебя сразу, может — потом. Ты жди. Сейчас нам надо доснять кино. Последний дубль. Это твой звездный миг. Ты сейчас в камеру скажешь финальную фразу: "Я говно". Понял?

— И все?

— Да.

— Можно уже?

— Давай.

— Я говно. Хорошо получилось?

— Отлично. Проваливай.

Гера убежал. Лена заперла дверь на цепочку, пошла в спальню за халатом. Она не плакала — какие глупости. Она, наверное, закурила. Налила "Кампари". Подошла к взорванному телевизору в гостиной, вытащила пакетик. Пошла в туалет, спустила в унитаз. Ложечку облизнула и вернула в соль.

Она сидела, курила. Минут тридцать. Как будто постарела, как будто жизни осталось очень мало. Пошла опять в ванную, умылась. Подошла к телефону.

— Алло, Сергей, привет. Как дела? Не поздно? Как твои организованные преступники. Еще организованней? Ну правда? Серьезно? То есть, жить становится все спокойней? Ну ты герой! Сереж, я к тебе с проблемкой. У меня тут неприятность случилась. Да ничего страшного. Местного, значения. Нет, жива и здорова. Понимаешь, такое дело…. Да говорю, говорю. Помнишь ты рассказывал, что у вас телевизоры чумовые на распродаже… Ну да, конфискованные. Остались еще? Да мой взорвался. Представляешь? Нет, немецкий. Да черт его знает. Короче, я без телевизора, а мне тут работу кое-какую принесли. Озвучание. Мне посмотреть не на чем. Ой, лапочка, привези. Завтра гениально. Да, я поняла. Деньги сразу отдам. Приезжай, я что-то соскучилась. Не вру. Приезжай — проверишь. Замётано, целую, до завтра.

Вот и все. Да, конечно, она подберет пули и гильзы. Она утром выкинет оба телевизора на свалку. Позвонит соседке, скажет что телевизор взорвался — нет, не стрельба, упаси бог.

Она этот вечер проживет нормально. Перед сном обязательно посмотрит кассеты — в видоискатель камеры. И свою кассету. После просмотра ей кое-что станет ясно. И лицо ее озарится, потому что она примет решение. И заснет она спокойно. А перед сном она подумает, что ей очень хочется завтра. Ей очень нужно завтра. Потому что иногда жизнь начинается в тот момент, когда казалось, что она давно закончилась.

Жизнь обычно начинается в самый неподходящий момент.

Смерть это красный воробей

Инсценировка по повести Чарльза Буковски «Макулатура» (Pulp) в переводе В. Голышева

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Картина первая. Кабинет Ника Билейна

Ник Билейн один в своем кабинете. Скука — на улице дождь, течет потолок над окном. Билейн слоняется по кабинету — смотрит в окно на серый унылый день, тоскливо разглядывает место протечки, осматривает кабинет, пытаясь хоть за что-то зацепиться взглядом. Подходит к телевизору, включает. Мерцает