Джо Р. Лансдейл. Повести и рассказы. - Джо Р. Лансдейл

и поставить лошадь на дыбы, и уложить на брюхо, и заставить перекатиться на спину, и заставить ее гарцевать, и что угодно, но ведь этот жеребец — он же был свиреп, как смертный грех, и по всему было видно, что он меня не помилует.

Как только я вскочил в седло, он тут же дернул башкой, привязанный к ограде повод лопнул, и я вцепился в то, что от него осталось. Жеребец прыгнул — и небо обрушилось мне на голову. Ни один конь не мог прыгать так, как этот, и вскоре мы с ним уже пытались забраться на облака. Я уже небо от земли отличить не мог, потому как мы прыгали и скакали чуть ли не кувырком, и каждый раз, как конь касался земли, меня встряхивало от копчика до макушки. Я несколько раз вылетал из седла и едва не свалился с коня, но однако же держался на нем, точно клещ на собачьих яйцах. Наконец он рухнул на землю и ну кататься. Он придавил мою ногу к земле и перекатился прямо через меня. Кабы земля не была истоптана в пыль, мягкую и пушистую, как подушка, от меня бы ничего и не осталось, кроме мешка кровавых переломанных костей.

Напоследок конь еще пару раз поддал задом — так, для порядку, — и сдался. Он пустился рысцой, сердито всхрапывая. Я наклонился к его уху да и говорю:

— И что, вот это все?

Он, похоже, обиделся, понесся прямиком на ограду и ударился об нее грудью. Я рыбкой вылетел из седла и приземлился прямиком на солдат, разметав их, точно перышки.

Хэтч подошел, глянул на меня сверху вниз и говорит:

Ну, жеребец тебя перехитрил, но верхом ездить ты умеешь. Так что вы с Бывшим Домашним Негром записаны и полк вместе с прочими черномазыми кавалеристами. Завтра с утра начнем вас муштровать.

Нac вместе с остальными рекрутами муштровали поначалу на плацу, потом рядом с фортом, пока наконец мы не стали выглядеть довольно-таки прилично. Мне выдали того самого вороного дьявола, на которого я садился. Я прозвал его Сатаной. На самом деле не такой он был бешеный, как я сначала подумал. Он был гораздо хуже, и каждый раз, как ты на него садился, приходилось быть начеку и держать ухо востро, потому что в глубине души он все время подумывал о том, как бы тебя убить, и, если зазеваться, он поначалу принимался вести себя этак рассеянно, как будто облачком любуется, а потом вдруг поворачивал башку и кусал тебя за ногу, если только мог как следует выгнуть шею.

Как бы то ни было, время шло, мы упражнялись на плацу, приятель мой готовил, и хотя выходило у него не так уж вкусно, это все же было лучше, чем ничего. Короче, это была славная жизнь по сравнению с тем, чтобы быть повешенным, и мы как-никак чувствовали себя свободными, уважаемыми людьми. Я с гордостью носил свой мундир и красовался на лошади с таким же несгибаемым видом, как чучело, насаженное на палку.

Ничего особенного мы не делали — так, патрулировали помаленьку, высматривали диких индейцев, которые нам так ни разу па глаза и не попались, исправно получали свои тринадцать долларов в конце месяца, которые, впрочем, стоили не больше резаной бумаги — потратить-то их было все равно негде. А потом в одно прекрасное утро все переменилось, и не сказать, чтобы к лучшему, если не считать того, что Бывший Домашний Негр сумел-таки приготовить довольно приличный завтрак: и лепешки удались на главу, и в глазунье желтки не полопались, и бекон не пригорел, и никого не стошнило.

В те времена Хэтч обычно выезжал на патрулирование вместе с нами, потому как, подозреваю, правительство втихаря все равно считало, что мы всего лишь толпа бестолковых негров, которые того гляди разбегутся воровать арбузы[45], или напьются и перестреляют друг друга, или примутся распевать спиричуэлсы, трахая лошадей в задницу — ну, это уж я сам виноват, надо ж было сболтнуть такое в первый же день, как я явился в полк! Нам всем не терпелось доказать, что мы и сами по себе, без белых, тоже чего-то стоим, хотя, надо сразу сказать, Хэтч был хорошим солдатом, он всегда скакал впереди, а не прятался за солдатскими спинами, и к тому же он был вежлив. Мне случалось видеть, как он уходил от костра в темноту, только чтобы пернуть. Не всякий может сказать о себе то же самое. Хорошие манеры на фронтире не так часто встретишь.

Теперь-то в армии говорят, что мы, дескать, были великолепной командой, но поначалу-то они так не думали. Надо сказать, что большая часть армии — в любое время, будь то пехота или кавалерия, — не так уж хороша. Некоторые из наших ребят не знали даже, где у лошади голова, где жопа, это видно из того, как они садились на лошадь: повисят на стремени и наконец оказываются лицом к хвосту лошади. Но со временем все как-то пообтерлись, хотя, надо сказать, может, оно и нескромно звучит, но я там был лучшим всадником из всех. А сразу за мной был Бывший Домашний Негр, поскольку у него имелся приличный опыт. Черт, да ведь он же на войне побывал, так что опыта у него, в определенном смысле, было больше, чем у любого из нас, да и на коне он смотрелся неплохо: он был рослый и все время держался навытяжку, как будто ему в любой момент могут велеть принести поднос или подать пальто.

Единственные боевые действия, которые нам пока что довелось повидать, — это когда мужик по имени Резерфорд сцепился с парнем, которого звали Колючий Куст (это не я его так обозвал, скажите спасибо его мамочке), и они подрались из-за оладушка. А пока они дрались, полковник Хэтч подошел и съел этот оладушек, так что все это было впустую.

Но в тот раз, про который я рассказываю, мм поехали искать индейцев, чтобы их попугать, не нашли, бросили искать то, чего не можем найти, и остановились передохнуть на бережку у ручья, потому что там была