Дочь Волдеморта - Ночная Всадница

— О да, — протянула призрачная женщина. — Родители, сами того не желая, прокляли меня, когда заключили такой бесконечно удачный на их взгляд союз. Меня обручили с Поллуксом еще до того, как он поступил в Хогвартс, я была старше его почти на три года. Но что это был за ребенок! Ребенок… Это слово не вязалось к нему уже тогда.

Ирма устремила свои прозрачные глаза в бесконечность, и было видно, что она готовится рассказывать долго и подробно то, что у нее так не часто вопрошали.

— Когда Поллукс оказался в школе, — повествовательно проговорил призрак, — он уже казался необычайно взрослым для своих лет. Я как сейчас помню его в тот период: среднего роста, коренастый, совершенно сформировавшийся; в свои одиннадцать лет уже волосатый, как преждевременно развившееся животное. Дерзкие, наглые глаза, чувственный рот были и тогда как у взрослого мужчины. В таком юном существе с еще чистым цветом лица, местами нежным, как у девочки, преждевременная возмужалость должна была смущать и пугать, как нечто чудовищное, но он вместо того стал сразу же мечтой всех девчонок Слизерина, даже многих старшекурсниц. И эта мечта принадлежала мне, — с горечью вздохнула Ирма. — Во времена моего детства не считалось странным заключать помолвки над колыбелями будущих супругов. И не одна я на своем курсе была обручена. Но я была глупой и доверчивой, слишком правильной, как говорили мои сокурсницы. Что ж, самая правильная из них и пролила зельеце…

Когда это случилось, Поллуксу было тринадцать лет, и он учился на втором курсе, а я, его признанная невеста, — на пятом. Мы оба были слизеринцами — одна гостиная и миллион закоулков по дороге к ней. Он заморочил мне голову своими речами. О будущем супружеском долге, о том, что я уже его жена, еще о каких‑то глупостях… Он совратил меня, еще сам будучи ребенком — а через семь месяцев я родила дочь.

Нас досрочно поженили еще до того, едва произошедшее выплыло на свет. И пятый курс я заканчивала замужней дамой и молодой матерью, а на каникулы вернулась уже не домой с маленьким братом Шарлем, а сюда, — призрачная женщина склонила голову и тяжело вздохнула, несмотря на то, что воздух был ей не нужен. — Такое даже и в наши времена было диковинкой, но эти дурочки завидовали мне. «Миссис Блэк», — передразнила она, — в свои неполные семнадцать.

Поллукс был старшим из четверых детей в семье Виолетты и Кигнуса Блэков, — после непродолжительной паузы продолжила Ирма. — Ему вот–вот должно было стукнуть четырнадцать, а его младшей сестренке Дорэа едва исполнилось пять лет.

Так мы и стали жить — разумеется, хозяйкой дома оставалась миссис Блэк, а я стала лишь еще одним ее ребенком. Мое появление было связано со скандалом, который едва удалось замять, и потому она невзлюбила меня. Виолетта Блэк была очень озабочена вопросами чести. Такой она воспитала и мою дочь Вальбургу — разумеется, ее воспитывала она, а не я.

Семьянина из Поллукса не получилось с самого начала. Он волочился за половиной школы, и я с радостью уехала оттуда, окончив седьмой курс. Перешептывания за спиной расстраивали меня.

Через четыре года после нашей свадьбы я родила еще двойню, мальчиков–близнецов Кигнуса и Альфарда.

То был очень тяжелый год. Дело в том, что в сентябре, еще до рождения малышей, брат моего мужа Мариус должен был поступить в школу.

С ним давно не всё было благополучно, странный это был ребенок. Но до последнего дня окружающие отказывались верить, что Мариус сквиб. Это было слишком страшным позором.

Но ему исполнилось одиннадцать, и ни одного приглашения даже в самую крошечную школу магии он не получил. И не мог получить, ибо действительно был сквибом.

Именно в тот год под усадьбой раскинулись эти бескрайние подземелья, — сказала Ирма, разводя руками вокруг. — Их создали для Мариуса и навеки сослали его под землю, прочь от людских глаз. Потом Блэки предпочитали делать вид, будто у них никогда и не было второго сына.

Я жалела Мариуса и часто втайне общалась с ним здесь, в глубине. Таскала ему всякие вкусности и развлекала, как могла. Ведь вы сами понимаете, что и близнецов, как и Бурги, воспитывала миссис Блэк, а я опять осталась не у дел.

Шли годы. Поллукс, пресытившийся мною в детстве, так никогда и не пытался полюбить свою жену. Он жил, как хотел, а я ревела и молчала, потому что самое важное — чтобы со стороны всё выглядело пристойно. Все мы, обитатели Блэквуд–мэнор, твердо усвоили это главное правило.

Дорэа выдали замуж за Чарлуса Поттера. Умер Кигнус–старший, отец моего мужа. После его смерти Кассиопея, вторая дочь миссис Блэк, переехала жить к сестре, чтобы помогать с маленьким Вальдемаром, и так уж и не вернулась в усадьбу.

Через год после смерти мистера Блэка мы выдали Бурги замуж за ее троюродного брата Ориона Блэка — Виолетта восторгалась этим союзом, как «одной из лучших своих затей».

Моя свекровь была крайне возмущена и обеспокоена распутством старшего сына. Я уже говорила, что приличия были для нее на первом месте, а уж после страшной катастрофы с Мариусом она и вовсе помешалась на них.

Тут как раз устроился брак младшего из близнецов, Альфарда, с Ансильведой Флинт — и вдруг мой муж заявил, что уезжает из усадьбы и будет жить в новом имении сына и его молодой жены — Блэквуд–мэнор должна была отойти Кигнусу.

Что могла я поделать? Как будто от меня когда‑либо что‑то зависело! Разумеется, он уехал, хотя миссис Блэк устроила страшный скандал. А когда не смогла удержать его — выставила меня виноватой во всем.

В ту ночь, когда Поллукс перенес свои вещи к сыну, была страшная гроза. Молния ударила в раскидистый зеленый дуб за окнами нашей спальни — начался пожар. В его отблесках из высоких окон Виолетта кричала на сына, а он орал на нее. Мне казалось, что они готовы вынуть палочки и убить друг друга.

Кигнуса не было, я испугалась до умопомешательства — и убежала в катакомбы, где не бывала уже много лет, с тех самых пор, как о моей дружбе с Мариусом узнали и строжайше запретили мне с ним видаться.

К моему огромнейшему удивлению, он всё еще был жив, и после того, что творилось наверху, даже этот полудикий сквиб здесь во мраке вечной ночи был мне милее и отраднее оставшихся там родственников.

Когда на следующий день я возвратилась наверх, в усадьбу, старый дуб превратился в большую черную головню, а Поллукс уехал навсегда.

Для меня, по большому счету, это не играло никакой роли. Но Виолетта думала иначе.

С того дня она превратила мою жизнь в истинный ад.

Когда Кигнуса не бывало дома, а он часто пропадал где‑то, она изводила меня обвинениями в том, что я опозорила ее семью, ее сына, что я не должна жить после того, как меня оставил муж — что каждый день такой жизни утраивает позор, который и так лег на ее несчастное семейство.