На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

Нельзя сказать, что у Лью дела шли плохо. Приходило много денег откуда-то из-за границы, одни говорили — проценты от азартных выигрышей, другие настаивали, что это — контрабанда оружия, или рэкет, история всегда зависела от того, как рассказчик относился к Лью.

Но понадобилось всего несколько лет в Лос-Анджелесе, чтобы он превратился в очередного старого брюзгу региона с насыщенным бронзовым загаром, много повидавшего, действовавшего в туалетах богачей, на откосах дюн прибрежных городов, в деревнях лачуг, в переулках Голливуда, полных такой кудрявой экзотики, что Чикаго по сравнению с ними казалось невинной детской площадкой. Он еще верил в свою грубую проницательность, меткость и скорость стрельбы. Он ездил на полигон возле пляжа и много тренировался. Иногда дамы, прогуливавшиеся вокруг Водоема Лос-Анджелеса, —  бывшие киноактрисы, риелторы, чертовки, на которых тут не раз можно было наткнуться, могли забыть о благоразумии и согласиться провести с ним полчаса в постели или, чаще, прямо в каком-нибудь тускло освещенном бассейне, но никаких долгосрочных отношений, как назвал это его психиатр д-р Глуа.

Ему было известно о том, что другие служители закона в те времена, работавшие на обе стороны, пока не забывали, на чьей они стороне, получили чины, некоторые из них, худшие из худших, теперь, давно сбрив свои длинные седые усы, богатели на сделках с недвижимостью, лишь немногим более законных, чем ограбление поездов, благодаря которым они привыкли получать свои доходы...головорезы, более благопристойные, а когда-то — дьявольски смертоносные, поселились в домах-шале в долине вокруг Пико вместе со своими веселыми невестами, которые пекли пироги, устраивались на холме сценарными консультантами фабрик-теней, неутомимо превращая те дикие старые дни в безобидные репортажи для трепетных зрелищ. Лью никогда не думал, что доживет до этого дня, но здесь он повторял это себе ежедневно.

  — Кажется, какой-то Негр, — объявила Фетида. — Снова.

  — Вы это произнесли с неодобрением, мисс Помидор?

   Она пожала плечами.

— Я не возражаю, если это бутлегеры. Они умеют вести себя, как джентльмены. Но эти джазовые музыканты.

—  Если их нет в том сборнике мелодий из кинокартин Эрно Рапи, она ничего не хочет о них знать, — прокомментировала Шалимар. — Мезонин всё время ходит на свидания с этими парнями.

—  Если сыграл на сцене черного, — Мезонин напевала нечто вроде блюзовой мелодии, — обратно дороги нет.

 —  Мезонин Перкинс! — девушки шокированно ахнули.

У Честера ЛеСтрита был блестящий серый костюм из гаруса, рубашка и нагрудный платок одного и того же яркого оттенка фуксии, мягкая фетровая шляпа цвета мороженого, шарф, расписанный вручную. Лью, после выходных не сменивший дырявые носки, оглянулся по сторонам в поисках сандалий и надел их.

   Честер весело смотрел на него сквозь темные очки в черепаховой оправе.

 — Так вот. Я играю на барабанах в студийной группе клуба «Вертекс» на Саус-Сентрал, может быть, знаете?

 — Конечно, кабак Тони Цангаракиса, дело Маньяка Синкопы, пару-тройку лет тому назад. Как там Грек?

 —  Никак не придет снова в норму. По сути, на темплеблоке его зубы начинают вибрировать.

  — Я слышал, они наконец-то закрыли дело.

—  Наглухо, как ворота Сан-Квентин, но тут вот какое дело. Мисс Жарден Марака в ту пору была певичкой в оркестре?

 — Соседка по комнате одной из жертв, насколько я помню, вроде бы сбежала из города, боясь за свою жизнь.

   Честер кивнул.

 — С тех пор о ней не было ни слуху, ни духу, по крайней мере, до вчерашней ночи. Она звонит в клуб издалека, из какого-то мотеля в Санта-Барбаре, и рассказывает безумную историю о том, что та другая девушка, Энкарнасьон, до сих пор жива, она ее видела, знает достаточно, чтобы не болтать на публике, но сейчас ее кто-то преследует. Тони помнит тебя по предыдущей карусели и спрашивает, не хочешь ли ты разобраться, что там к чему.

  —  Позвольте полюбопытствовать, м-р ЛеСтрит, у вас тут личный интерес?

  — Просто выполняю поручение шефа.

  — У вас есть фото мисс Мараки?

 — Тони дал мне вот это.

Джазмен полез в дипломат и протянул Лью то, что казалось рекламным снимком, с загибами и отверстиями от кнопок, один из этих глянцевых снимков восемь на десять, которые вы видите на стойках в вестибюлях маленьких ночных клубов, по краям наклеены блестки. Технически она улыбалась, но с тем голливудским оцепенением, которое Лью научился распознавать как страх власти кого-то другого.

  — Довольно видная молодая женщина, м-р ЛеСтрит.

Музыкант снял темные очки и с минуту притворялся, что изучает фотографию.

  — Видимо, да. Но до того, как я сюда приехал, конечно.

 — Некоторые из ваших коллег там могут ее еще помнить. Я загляну как-нибудь вечерком. Но сначала, думаю, съезжу в Санта-Барбару. Она сказала, где остановилась?

 —  «Роял Джакаранда Кортс», неподалеку от Шоссе Побережья.

 — О, да, старый добрый Р. Дж..., ну, спасибо, и передайте Греку, чтобы не волновался.

Это были дни как раз перед землетрясением, и Санта-Барбара по-прежнему отражала намного меньше света, чем собиралась в соответствии с исповедуемой здесь философией балок и штукатурки реконструкции. В данный момент город спал и видел сны во тьме перенасыщенной влагой зелени, увитые плющом пригороды поднимались в кишащие крысами мешки старых калифорнийских денег, всегда непризнанное прошлое. Из-за прямого угла местного побережья, известного как Ринкон, океан находился на юге от города, а не на западе, так что нужно было отвернуться на девяносто градусов от всех остальных в Южной Калифорнии, чтобы посмотреть на закат. Этот угол, по словам Сциллы, знакомой астрологини Лью, был наихудшим из всех возможных аспектов, он обрекал город на бесконечное повторение одних и тех же циклов алчности и предательства, что и во времена первых барбареньо.

«Роял Джакаранда» оказалась в еще большей разрухе, чем Лью ее когда-то запомнил, и, конечно же, здесь сменилось руководство.

Ребенок, должно быть, на летних каникулах, тщательно натирал воском десятифутовую доску для серфинга, занимавшую большую часть помещения офиса.

  — Жарден Марака. Знаешь, где она остановилась?

   Он заглянул в журнал.

  — Должно быть, она заселилась до моего прихода.

  — Посмотрю номер, если не возражаешь.

  —  Конечно.

   Он вернулся к своей доске. Хороший кусок красной древесины.

В противоположном конце двора мексиканец со шлангом болтал с горничной. Комнату Жарден еще не убрали. Спали на постели, а не в ней. Лью обошел номер, и надеясь, и не надеясь на сюрпризы. В шифоньерчике лишь пара шпилек да ценник из шляпного отдела «Кепвелл». На полке над раковиной в ванной пустая баночка от крема для лица. Лью не заметил ничего необычного в унитазе или в бачке туалета. Но у него возникла идея. Он спустился в офис, бросил ребенку яркий новенький полтинник и попросил разрешения воспользоваться телефоном. Был у него знакомый филиппинский дилер морфия из Лоуэр-Стейт, который мог бы заглянуть в унитаз с той же легкостью, с какой официант приносит хрустальный шар или чашку чая, и узнать про самые отвратительные вещи, большинство из которых бесполезны, но часто раскрывали такие тайны, которые подозреваемые считали скрытыми идеально, так что иного объяснения, кроме действия сверхъестественных сил, не найти.

Копы здесь и в Лос-Анджелесе уважали дар Эмилио в достаточной мере для того, чтобы предоставлять ему скидки на подкуп, необходимый для безопасного продолжения его карьеры в продаже сельскохозяйственной продукции.

Эмилио взял трубку после первого гудка, но Лью мало что мог расслышать из-за шума на заднем плане. Лью знал, что это, вероятно, его жена, но шум был, как от разъяренной толпы. Сегодня они с Эмилио начали собачиться где-то на рассвете, и сейчас он был более чем счастлив на какое-то время выбраться из дома. Он приехал в «Роял Джакаранду» на старом велосипеде, за ним тянулся хвост дыма от рефрижератора.