Лабиринт - Яэко Ногами

решилось. Самым простым и удобным средством забыться и отвлечься от этой неизвестности, несомненно, были азартные игры; они процветали в части, и это поражало Сёдзо на первых порах. В свободную минуту все брались за карты. Не забывали брать их с собой и в экспедиции и играли по ночам, собравшись в какой-нибудь фанзе. И тут даже у старых солдат загорались глаза.

Ефрейтор Хама любил не только выпить; говорили, что одно время он был и заядлым картежником. Однако сейчас он не притрагивался к картам. Не проявлял он также особого интереса к  возможным передислокациям и перемещениям; ему никогда не хотелось двигаться с насиженного места. Высокопарные слова, которыми он щеголял перед Сёдзо, тирады о том, что он желал бы умереть во цвете лет, как осыпается вишня в самом цвету, не были ложью, но не были и правдой. Столь же двойственным было и его отношение к службе. После долгих скитаний, побывав на советско-маньчжурской границе, в горах Тай-хан и наконец оказавшись здесь в роли фуражира, он тяготился этим, но, с другой стороны, городок К. постепенно становился ему все милее и уже казался счастливым уголком. Нечего и говорить, что причиной симпатии к городку была возможность доставать здесь вино.

На другом берегу пруда и, следовательно, в стороне от штаба батальона был ларек, в котором торговал старик с впалыми щеками и маленькой белой бородкой, похожей на кисточку; старик этот выказывал особое расположение к веселому, разбитному господину Хаме и только ему одному потихоньку от других продавал припрятанную заветную старую водку. Он говорил, что спас ее от бомбардировок, зарыв прямо в кувшинах в землю. Хама ходил к старику и в гости; его полуразрушенный, похожий на пещеру дом находился недалеко от вокзала, в переулке, где повсюду лежали груды битого кирпича, земли и обломки стен, Жен-, щина лет сорока, со следами оспы на лице, полная и белотелая, о которой трудно было сказать, дочь она или жена старика, жарила вкусный роу-пин. Старик быстро понял, что Хаму интересует только вино, а до женщин он не охотник. И действительно, его привлекала не женщина и не роу-пин, а лишь содержимое кувшинов. Конечно, ему не показали, где они хранятся, и вино ему отпускалось только в ларьке, но Хама очень ценил своих знакомых.

Однако  перемещение личного состава коснулось и Хамы. Он был назначен в подразделение, стоявшее в горах в восьмидесяти километрах к северо-западу, то самое, в котором прежде состоял Исода. Одновременно Хама был произведен в старшие ефрейторы. Казалось, ему следовало бы раздеваться. Однако его надутая физиономия словно говорила: «На кой мне черт звание старшего ефрейтора!» И до самого своего отбытия он не переставал поносить неразбериху, царящую в части, «Это все его штучки. Это он меня подсидел!»— заявлял он и даже открыто называл имя своего недруга — старшего унтер-офицера Уэда. Сам Уэда тоже был переведен из подразделения полевой артиллерии в третью роту отряда Морита, в которой ранее состоял Хама.

Сёдзо тоже получил повышение — он стал рядовым 1-го разряда и был переведен в то же подразделение, что и Хама. Его это нисколько не огорчило, он даже обрадовался, что может наконец избавиться от сверлящего взгляда старшего унтер-офицера. Однако Хаме он сочувствовал, понимая, что ради кувшинов старого китайца Хама охотно согласился бы выносить и ненавистного ему старшего унтер-» офицера. Как-то раз Хама даже взял с собой Сёдзо в полу*: разрушенный домик старика лоточника. В разговоре с Ха< мой Сёдзо однажды рассказал ему, что в богатых китайских домах, как только родится девочка, сейчас же наливают в кувшины вино и запечатывают его, а раскупоривают только на ее свадебном пиру. Таким же способом выдерживается шаосинская рисовая водка. Отсюда и слава старой китайской водки. Тогда-то Хама и поведал ему о своем знакомстве со стариком и о его запечатанных кувшинах. Кстати сказать, когда Хама бывал под хмельком, у него душа открывалась нараспашку перед каждым солдатом. За это солдаты его любили, хоть он и не пользовался у них авторитетом. С ним они разговаривали свободнее, чем с Уэда, которого все боялись. Старшему унтер-офицеру Сёдзо, наверно, не стал бы рассказывать об этих старинных китайских обычаях. Но от кого же он сам слышал о них? Не от художника ли Мид-  зобэ? Да, да, это было в то время, когда Мацуко увлекалась вошедшим в моду собиранием произведений народного искусства и наставила в своем вестибюле пустых кувшинов от шаосинского вина, собираясь приспособить их в качестве подставок для тросточек. Тацуэ была противницей таких выдумок и объявила все это безвкусицей. Госпожа Мацуко защищалась, утверждая, что кувшины хороши своей округлой формой и красноватой с серым отливом глазурью. Но Тацуэ без труда разбила все ее доводы, и Мацуко сдалась. Спор этот очень всех позабавил. Сёдзо вспомнилось, что при этом присутствовала Марико, голубоглазая шестнадцатилетняя девочка, которая иногда с каким-то детским удивлением широко раскрывала свои большие глаза, обведенные темными тенями. В тот вечер она, сжавшись в комочек, сидела в уголке с равнодушным видом, как будто никого не видя и не слыша. А потом эта девочка стала его женой, и сейчас она вдали от него готовится стать матерью и не знает при этом, когда ей доведется снова увидеть мужа. Лишь только в его воспоминаниях всплывало ее маленькое овальное личико, сердце с новой силой пронзала мысль о том, как далек сейчас от него тот мир, из которого он был выхвачен красной повесткой.

Дозорные башни отдельно действующего отряда М.— одна четырехугольная в 26 футов высотой, а другая круглая немного пониже, обе сложенные из кирпича,— стояли на плоской вершине холма и были видны издалека среди окружающих пашен. Это укрепление уже в значительной мере утратило свое стратегическое значение, но в то время, когда башни эти были сооружены, оно было важным форпостом борьбы с партизанами. Со всех сторон укрепление окружал глубокий ров, обнесенный с внутренней и с наружной стороны колючей проволокой; стоило поднять на блоках подъемный мост — и это место превращалось в маленькую неприступную крепость. Обе башни одинаково отливали черным глянцем и отлично сочетались по цвету с высокой стеной из желтого лессового кирпича, протянувшейся вдоль рва; а когда на голубом небе плыли большие серебристые облака, все эти сооружения казались каким-то сказочным замком.

Казарма и прочие здания были скрыты от посторонних глаз стеной и росшими кое-где деревьями. На складах здесь лежали такие запасы продовольствия — риса, зерна, пшеничной муки, гаоляна, соевой пасты, мисо, сои, соли и