Лабиринт - Яэко Ногами

спрятал за пазуху. Одежда на нем была рваная, почти одни лохмотья. На ногах — матерчатые изорванные туфли. По виду он ничем не отличался от тех оборванных ребятишек, которые во время завтрака или обеда японских солдат высовывались из-за низенького заборчика, окружавшего ротную кухню, и клянчили хором: «Дайте горсточку риса! Дайте горсточку риса!» Солдаты уже привыкли к тому, что у большинства из этих оборванных, сопливых и грязных ребятишек были на редкость хорошенькие мордочки. Но этот мальчишка был особенно мил. Голова его, как обычно у китайских ребятишек, была наголо выбрита, и только надо лбом и на висках ему оставили небольшие косицы. Когда солдаты шутливо дергали его за эти косички, он не сердился, но и не улыбался. Да, ребенок этот ни разу не улыбнулся и ничего не говорил. Но при этом он не казался ни испуганным, ни печальным. Черты его лица были поразительно красивы; казалось, это какое-то маленькое неземное существо, которому чужды обычные человеческие чувства. Однако в его слишком правильных чертах чуть-чуть проглядывала дерзость. И все же, когда он со своим кувшином масла в руках, волоча рваные туфельки, шагал рядом с отрядом, он выглядел очень миленьким. Сёдзо подолгу смотрел на это детское личико, которое можно было назвать почти прекрасным, у него возникали мысли о собственном ребенке, который должен был родиться через два или три месяца. Как ни странно, лишь тут впервые получили зримое воплощение его мечты о будущем сыне.

Отряд перевалил через два пологих холма. Когда они двинулись вдоль речушки с прозрачной водой, сквозь которую просвечивали камешки, справа среди полей пшеницы открылась желтовато-белая дорога, уходящая куда-то вдаль. Здесь была развилка. Ребенок остановился. Он протянул свой кувшин с маслом. Исода взял его, а взамен вытащил Из кармана и дал ему сигарету. Так у них было условлено. Мальчик жестом показал, чтобы Исода зажег спичку.

— Э-э, смотрите-ка! Он, кажется, сам хочет закурить! Исода снова пошарил в кармане и чиркнул спичкой. Вместе с короткой вспышкой огонька прелестное личико мальчика как будто тоже на мгновение озарилось светом. Может быть, то была впервые мелькнувшая на нем улыбка. Алый маленький ротик по-взрослому зажал сигарету. Солдаты шутками провожали мальчика, а он в надвигавшихся сумерках, попыхивая сигаретой и оставляя позади себя аромат табака, не спеша уходил по проселочной дороге между пшеничными полями. Больше всех был поражен Сёдзо, увидев, как закурил мальчик. Возможно, это было вызвано теми мыслями, во власти которых он находился несколько мгновений назад.

На третий день перед выступлением отряда из села случился небольшой переполох. Сбежал один из возниц. Произошло это, разумеется, ночью, и сбежавшим был не кто иной, как Юн. Товарищи его твердили, что, когда они проснулись, его уже не было; часовые тоже ничего подозрительного не заметили. Юн бросил и повозку и быка. Ему, несомненно, было проще бежать налегке. Но решившись на такой шаг, возница бросил самое ценное свое имущество — повозку, а главное, быка. Хэнаньский скот вообще считается замечательным, но бык Юна был просто редкостным — упитанный, крупный, с блестящей золотистой шерстью и в белым пятном в форме полумесяца на лбу. На спине у него был горб, как у верблюда. Сюда и упиралось ярмо.

Нечего и говорить, что Юн очень дорожил своим быком. Взять тех же артиллеристов. Лошадей, которые тянут орудия, они в холодные ночи накрывают одеялами и спят возле них в конюшне. То же самое и Юн. В то время, как его товарищи спали, растянувшись на повозках во дворе, он один каждый вечер располагался в сарайчике, ни на шаг не отходя от быка. Побеги возниц нередко случались и раньше. Но обычно, если они при этом бросали повозку на произвол судьбы, то быка-то уж всегда старались увести с собой. Но Юн ушел, бросив все свое богатство, которым он так дорожил. «Лазутчик!» — была первая мысль, пришедшая каждому в голову. Конечно, поскольку они находились на вражеской территории, все вокруг них могли оказаться лазутчиками. Это относилось и к возницам и к кому угодно. Какими бы доброжелательными ни казались жители захваченных мест, они при случае моментально превращались в шпионов, и с этим приходилось мириться. Но Юн очень уж выделялся среди других возниц, и его бегство вызвало среди солдат особенно подавленное настроение. Сёдзо, конечно, немедленно связал это происшествие с огнями в горах. Интересно, горели ли они и прошлой ночью? Вчера он собирался проверить, но так и заснул, не сделав этого.

Выступление отряда сегодня несколько задержалось, но оно продолжалось по заранее намеченному плану. Все в том же порядке впереди голова в голову ехали верхом подпоручик Ито и старший унтер-офицер Уэда. Они беспрестанно о чем-то разговаривали и, казалось, были даже в лучшем настроении, чем обычно. Сбежал один возница? Подумаешь какая важность! Они всегда ищут случая удрать. И вчерашней ночью Юну удалось это сделать. Уж не стремилось ли начальство своей показной веселостью дать именно такое толкование событию и тем самым рассеять беспокойство солдат? Если это было так, то, несомненно, инициатива тут принадлежала старшему унтер-офицеру Уэда. Он и всегда утверждал, что местные партизаны — это просто сброд и цель их лишь запугивать и тревожить неприятеля, а выступать они отваживаются в весьма редких случаях, поэтому лучше не уклоняться от стычек с ними. О нем говорили, что раньше он совершенно спокойно заставлял реквизиционные отряды двигаться через ущелья в горах, и тогда на головы Солдатам часто летели камни и глыбы земли, сбрасываемые сверху партизанами. Под аккомпанемент ритмического постукивания копыт часто слышался зычный смех старшего унтер-офицера, у которого был густой бас, не вязавшийся с его плюгавой фигурой. И каждый раз Сёдзо при этом казалось, что старший унтер-офицер знает об огнях в горах, горевших позапрошлой ночью. Доклады часовых он, видимо, решил держать втайне. Все так же двигались они по узкой проселочной дороге среди полей походной колонной по двое в ряд, но только сегодня все с какой-то особой надеждой поглядывали на своих товарищей, которые несли легкий пулемет и гранатомет в центре колонны.

На голубом небе не было ни облачка, прозрачный воздух был легкий и сухой, стояла обычная до наступления дождей погода, но сегодня выдался особенно погожий день. Временами поднимался ветерок и приятно холодил вспотевший под фуражкой лоб и шею. При этом ветерок не был настолько сильным, чтобы крутить над дорогой вихрем пыль, поднятую ногами людей и животных, он лишь подхватывал легкую ее завесу, и, красиво золотясь на солнце, она разлеталась в стороны. Если