Афоризмы - Олег Ермишин

Жить – значит только приготовляться к жизни. Мы умираем как раз тогда, когда могли бы начать жить по-настоящему. Но Высший Судия говорит: «Дудки! Это-то и была жизнь».

Забравшись на крышу, не отбрасывай лестницу.

Зло, как правило, мстит за себя, но добро не обязательно вознаграждается. Зло гораздо последовательнее.

И в стиле встречаются четырехконечные листики клевера – их я предпочитаю цветочкам.

«И ты, Брут, против меня?» – сказал умирающий лев ослу, которой его лягнул. Услышав это, осел чмокнул и побежал к знакомым хвастаться.

Идеалы служат для шантажа. И благодаря шантажу живут.

Излюбленные мотивы поэта, вопреки домыслам биографов, часто никак не связаны с его личной жизнью, а возникают из случайных ассоциаций и совпадений, которые потом упорно приходят на память. Но никто не желает верить в случайность; в этом отношении даже Фрейд – гегельянец.

К развлекательной литературе относятся примерно также, как к проституции: осуждают, но пользуются.

Каждый человек – исключение.

Календарь консерваторов никогда не показывает времени сбора плодов, а всякая революция представляется им кесаревым сечением.

Когда у нас говорят: «Икс талантлив», то невольно представляют себе также определенную меру глупости, которую позволено иметь Иксу.

Когда-то я страшно завидовал людям, не отвечавшим на мои письма: я считал их существами высшей породы.

Критик – не дополнение к художнику, как вогнутость к выпуклости, но соперник.

Критик – усыпляет хлороформом похвал, а потом оперирует.

Критик – человек, продавший свой аппетит.

Критика – это система истин, купленных ценою системы ошибок и умолчаний.

Кук, высадившись на остров, смотрел на людоедов как на антропологический экспонат, а те на него – как на жаркое.

Любовь – это взаимное святотатство.

Людей и народы заставляют делать выводы из былого; между тем лишь то, что будет, что предстоит сделать сейчас, объяснит нам, что, собственно, было и какое имело значение.

Люди обычно не признаются, что играют в жизни, отрекаются от этого, как от греха, потому что видят только, что видимость искажает истину; но она же создает истину. Каждый из нас поэт и артист, хотя бы в зародыше. Облагораживающее влияние искусства заключается, среди прочего, в обогащении внешних и внутренних жестов человека; количество и качество таких жестов – и есть культура.

Людям нередко кажется, будто большая правда лежит по соседству с большей неприятностью.

Мало что-то изобрести – нужно еще, чтобы кто-нибудь оценил изобретение и хотя бы украл его.

Мечтатель сильнее всего ощущает реальность: слишком часто он падает с неба на землю.

Наградой за его добрые дела были обратные стороны медалей.

Наказание, когда оно наконец настигает виновного, кажется обычно несправедливостью. Господь Бог действует инкогнито.

Наши вчерашние противники стали милыми сегодняшними воспоминаниями.

Не считая краешка текущего мгновения, весь мир состоит из того, что не существует.

Не те глупости заботят меня, которые я уже совершил, а те, что мне еще предстоит совершить.

Некоторые слова, происхождение которых успело забыться, из слуг превратились в хозяев, и теперь уже к ним подбираются понятия, подыскивается подходящее содержание – чтобы хоть куда-нибудь пристроить этих обнищавших, но гордых аристократов.

Несчастье тяжелее всего тогда, когда дело, казалось бы, можно еще поправить.

Нет особы столь глупой или антипатичной, что с ней нельзя было бы перемывать косточки третьей особы.

Неудавшимся интеллектуалам нравится быть иррационалистами.

Ничего нельзя до конца продумать, все можно до конца перетерпеть.

О многих жертвах после жалеют – уменьшает ли это их ценность?

Обойти трудность при помощи жертвы, вместо того чтобы преодолеть, победить ее, – неэтично. Такая жертва – отступное, и только.

Одна из схоластических загадок: «Может ли Бог создать такой камень, который сам не в силах поднять»? Такой камень есть – это наш мир.

Одно дело – следовать в жизни определенному плану, другое – выбранной роли.

Они все еще отважно переправляются через брод, хотя мост уже где-то построен.

Они говорят, что согласны со мной. А я не люблю противников, которых нельзя застать дома.

Опасность, горшая, чем снобизм, – когда литература становится насущным хлебом и необходимостью.

Опомнись! Срывая маску, ты только сдерешь у него кожу с лица.

Осел лягнул умиравшего льва, это правда. Но когда умирал осел, лев нашел его и сожрал еще живого.

Острота – поэзия интеллигентов, духовная жизнь которых бедна. Вместо непрерывного огня – вспышка спичек, прижимаемых пальцем к спичечному коробку.

От большой смелости подчас совершаются большие глупости.

От критика требуют, чтобы он камни сделал удобоваримыми.

От прочитанных книг автор отделяет себя первой написанной.

Парадокс: по сравнению с самим собой я ничто.

Перебранка попугая с фонографом.

Полемизировать с человеком, который стоит на твоей прежней точке зрения, – в этом есть что-то смешное, как при встрече с новым мужем своей бывшей жены.

Политики упрекают поэзию в том, что она далека от жизни; но поэты могли бы заметить политикам, что их политика нередко еще дальше от жизни.

Польские литераторы не читают меня – а я не читаю их. Их приговор единодушен? Мой тоже.

Портреты персонажей во многих старинных романах приводят на мысль объявления о розыске.

Послушай-ка, друг: чтобы тебя развлечь, я расскажу о последней своей неприятности.

Поэт – это публичное сокровище.

Поэт в окружении критиков чувствует себя как бродячий скрипач, играющий перед стаей волков в зимнюю стужу.

Поэт организует хаос и дезорганизует шаблон.

Поэт, правда, пишет «из жизни», но лишь затем, чтобы вписать в жизнь.

Право на фразу (очень старую) о непреодолимых барьерах между людьми имеет лишь тот, кто пытается эти барьеры преодолеть.

Превзойти он не может – и поэтому старается перепрыгнуть.

Прежде считалось, что обязанность должна стать удовольствием, теперь удовольствие стало обязанностью.

Пристрастность не исключает правоты. Гнев – плохой советчик, но какой проницательный аналитик!

Произведение искусства что-то воспроизводит – однако не только что-то прошедшее или настоящее, но и что-то будущее.

Пролитая кровь точно так же может быть символом беспомощности, как и разбитое окно.

Публицист Ж. пишет пинками и зуботычинами. Он сам называет это: «Клеймить раскаленным железом».

Религия – индивидуальное искусство, которым каждый занимается за счет своих собственных ресурсов и на свой собственный лад, а для нерелигиозных людей имеется суррогат в виде уже готовых религий.

Реформа исповеди: попробуйте вспомнить только о добрых своих поступках!

Самые тонкие инструменты – как раз те, которыми легче всего пораниться.

Свое личное фиаско он повернул так, чтобы стать жертвой политического режима.

Слово «любовь» – нечто вроде объемистого сундука, в котором спрятано множество разных зверушек. И если бы оно не было такой стертой монетой, а всякий раз напоминало бы о всем своем содержании, его, чего доброго, запретили.

Стариков, которые по каждому случаю тянут: «Вот в наше время…» – порицают, и справедливо. Но еще хуже, когда молодежь бубнит то же самое о современности.

Столько расплодилось пророков, вопиющих в пустыне, что в пустыне уже не протолкнуться.

Страшнее всего дурак, который в какой-то микроскопической доле прав.

Судьба дарует нам желаемое тогда, когда мы уже научились без него обходиться.

Так что же такое жизнь: бокал, на дне которого остается мутный осадок? Или текущая непрерывно струя, которую можно лишь оборвать?

Творец новых невозможностей.

Только имея программу, можно рассчитывать на сверхпрограммные неожиданности.

Уважение и любовь – капиталы, которые обязательно нужно куда-нибудь поместить. Поэтому их обычно уступают в кредит.

Умерших мы видим в эстетическом ореоле, характерном для завершенных творений. А ведь они не завершены тоже – нетерпеливый режиссер прогнал их со сцены прежде, чем они успели вжиться в свою роль.

Фрейд из души сделал второе тело, здоровенный кусок плоти.