Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мои деньги! – ответил Ной.
– Откуда? Не ссылайтесь на отца-атамана – он и сам таких денег за всю жизнь в руках не держал. Без вранья, предупреждаю!
– С фронта имею деньги. И не три тысячи, а более семи тысяч было.
– Ну, ложь! Какая наглая ложь, прости меня, Господи! – взмолился Каргаполов, пряча деньги в стол. – Кто у вас в Таштыпе? – спросил он, покойно развалясь в мягком кресле.
– Семья. Отец, мать, сестренки, бабушка.
– Назовите сестренок и сколько лет каждой?
– Старшая – Харитинья, шестнадцати лет. Елизавета – одиннадцати, Анна – семи. Была еще Прасковья – в прошлом году померла по девятому году от глотошной.
– «От глотошной»! Так. Так. Печально. Ну а почему отец, станичный атаман, называет вас «красной шкурой?»
«О господи! И батюшка прислал донос…»
– Откуда мне знать?
Каргаполов достал из папки какое-то письмо с прицепленным на булавку конвертом, передал прапорщику:
– Зачитайте письмо хорунжему. Господин прокурор тоже послушает.
Прапорщик зачитал:
«Добрый день, братушка! Здрастуй, дорогой наш Ной Василич! Во первых строках письма посылаю тибе ниский поклон и с любовю добраво здоровя и щастя. А пишет тибе сестрица Лиза, как ишшо жива, тово и тибе жилат. Братушка, батюшка наш таперича всех в доме поносит, а шибче тово матушку ни за што, ни про што. Мы, братушка, сичас в большой тривоге. Вчира уехамши от нас охицеры и казаки, какие власть красных апрокидывали. Охицеры сичас, братушка, ездют по станицам и деревням, да казаков с инагородними добровольно сгоняют в армию белых. А хто супротивится, тех дуют плетями. И батюшка наш дул в Таштыпе инагородних, и в Юдиной дул, в Абрамовой и в Бельтары дул. Братушка, письмо пишу в Красноярск на казачий полк, как адрыса низнаючи. Учительшу, Анну Михайловну, тоже шибко дули плитями – она заступилась за инагородних, и померши таперь. Наши казаки ишшо поихали в Белоцарск, в Урянхай, штоб там плетями дуть сойотов и разных нерусских людишек. Братушка, будь астарожный, как батюшка грозит поихать в Красноярск и там спустить с тибя красную шкуру. Откель ты красный, откель ты белый, я тово ни знаю. Ишшо Кириллу Белозерова из бидняков батюшка дул плетью в станичной управе, и Кирилла помер типеря. Очинно страхота стало жить, братушка. Учительши у нас типерь не будет, и школу прикроют. Батюшка сказывал – никому ничего не надо, окромя плетей. Ишшо прописываю: шибко гонют самогонку в станице, и гульба у казаков повальна, ажник опосля дуреют.
Приизжай, братушка, домой, а то он всих нас заест. Сестрица твоя Лиза. Цалую и шибко жду.
Писано в Таштыпе во вторник».
От такого бесхитростного и нескладного детского письма малой сестренки у Ноя в голове тяжело стало и душа захолонула. «Очинно страхота стало жить, братушка». Это был крик, истошный вопль из ада кромешного! «Учительшу, Анну Михайловну, шибко дули плетями – и она теперь померши…» Она была добрая, ласковая ко всем ребятишкам – казачьим и иногородним, поселенческим!
– О Господи! Спаси нас, сирых и злых сердцами! – вскрикнул Ной, схватясь за голову. – Если только есть спасение для извергов рода человеческого! Нету у нас Бога, нет у нас людства, а зверство единое, неслыханное! На том и с батюшкой схватился перед отъездом!
– Ах вот как вы заговорили, красная сволочь! – взревел Каргаполов. – Но вы напрасно ждете прихода красных, чтобы учинить суд и расправу над патриотами отечества, уничтожающими большевистскую заразу повсеместно в Сибири! Как вам это нравится, Иван Филиппович: мы, оказывается, изверги рода человеческого! А? Каково? У большевиков христианские добродетели, а у нас одно зверство! Па-анятно, хорунжий. Так и раскрывайте свою душу впредь на допросах, чтобы не испытать вам на себе «зверства извергов рода человеческого»! Что ж, Иван Филиппович, прошу выписать ордер на арест хорунжего с его гатчинской сообщницей Юсковой.
Прокурор Лаппо не возражал против ареста хорунжего Лебедя, повинного в убийстве офицеров в Гатчине, да еще учинившего зверскую расправу над большевичкой Лебедевой, но госпожу Юскову не следует сейчас арестовывать. Евдокия Елизаровна являлась активной сотрудницей «офицерского союза».
– Но вы же знаете, Иван Филиппович, что Юскова с командиром Леоновой накануне убийства офицеров присутствовала на заседании полкового комитета! В этот момент она и получила шифровку резидента ВЧК для хорунжего! – плел свои выводы шпик охранки. Он-то, Каргаполов, знает, как все это делается! – Она являлась связной! Капитан действовал через нее.
– Вранье все это! – не удержался хорунжий. – Путаете вы господина капитана, потому как вам надо выжить его да еще в тюрьму упрятать.
– Совершенно верно, хорунжий! – подтвердил Каргаполов. – Но не в одну камеру с вами, учтите! Отныне вы не будете получать его инструкций!
– Не было никаких инструкций!
– Мооолчать! – завизжал Каргаполов и стукнул кулаком об стол. – Ты нам еще раскроешь все свои карты! Будь покоен, мы это сумеем сделать. Прапорщик! Вызвать трех казаков для этапирования арестованных в тюрьму. Штабс-капитана Хвостова ко мне!
IV
Комиссар Каргаполов спешил. Очень спешил, пользуясь отсутствием капитана Ухоздвигова. Сейчас или никогда! Надо вырвать из утроб хорунжего и проститутки Юсковой нужные показания и со всем досье выехать самому в Омск, чтобы там схватили тепленьким резидента ВЧК. Надо спешить, спешить! Лаппо, конечно, поможет произвести дознание сообщников резидента ВЧК на высшем уровне. В тюрьме у Фейфера имеются надежные мастера для допросов большевиков. Жаль, что Каргаполову не удалось произвести в покойники капитана еще в апреле-мае прошлого года. Тогда он, Каргаполов, будучи начальником политического отдела, напал на верный след изобличения капитана Ухоздвигова! «Я сдеру с него шкуру француза и большевика, – накручивал Каргаполов. – На этот раз пуля ему будет обеспечена». Новокрещинов написал, что на Северном фронте восстание дивизии семнадцатого корпуса и двух полков в Петрограде, как и сводного в Гатчине, сорвано было агентурою ВЧК, поскольку в Пскове и Петрограде схвачены были видные офицеры подпольного союза. И это все работа капитана Ухоздвигова. И не одного капитана! По Гатчине – хорунжий Лебедь, председатель полкового комитета, в женском батальоне – Юскова!
Вошел прапорщик: казаки в приемной.
– Где штабс-капитан?
– Сейчас будет.
– Надежные казаки?
– Урядник Сазонов, урядник Хорошаев и казак Зубов.
А вот и штабс-капитан Хвостов, моложавый, бравый князь, белолицый, холеный, с тонко подбритыми усиками.
– Вы, князь, помнится мне, поклонник талантов разведчика капитана Ухоздвигова?
– Не отрицаю, господин комиссар.
– Ну а вы знаете, кому служит разведчик Ухоздвигов? Не знаете! Потому я и вынужден отстранить вас от работы в комиссариате. Немедленно сдадите дела подполковнику Свищеву.
– Слушаюсь, господин комиссар. Но должен сказать…
– Говорить будете в другом месте, князь, и при других обстоятельствах! Если вы не являетесь агентом резидента ВЧК, вас выпустят. Но сейчас я вынужден арестовать вас на время следствия. Прошу сдать оружие!
– Это произвол, господин комиссар.
– Без разговоров! Здесь контрразведка, милсдарь, а не богадельня для выродившихся отпрысков князей! Теперь вы убедились, господин прокурор, какую сеть заговора сплел у меня в комиссариате Ухоздвигов? Я окружен его агентурой! Связан по рукам и ногам! Подпольный комитет большевиков нагло работает в городе, выпускает листовки, имеется подпольная типография, а весь мой аппарат бездействует! Штабс-капитан Хвостов, любимчик капитана, таскается за юбками. Каково, а?
– Сергей Сергеевич, я как прокурор разделяю ваше возмущение и сочувствую. Но мне нужны улики, доказательства, факты…
– Факты? А это разве вам не факт?! Пожалуйста! – Каргаполов достал из стола и сунул под нос прокурору Лаппо листовку подпольного комитета. – Отперативно работают большевики!
«Товарищи!
При царском самодержавии мучили и убивали людей, но таких чудовищно-гнусных преступлений, какие сейчас творятся на наших глазах, еще не видывала история. Это нечто такое гадкое, беспредельно-мерзкое, что не поддается никакому описанию. Нет слов на человеческом языке, чтобы передать всю бездну утонченных мук над товарищами, захваченными в низовьях Енисея. Всю дорогу над ними измывалась пьяная орда белоказаков и офицеров Дальчевского.
Были насмерть замучены Марковский, Лебедева, Печерский и ряд других товарищей. Но палачам мало этих жертв. За городом найдено несколько товарищей, изрубленных шашками, с кусками мяса вместо
