Призрак Проститутки - Норман Мейлер

— Потому что и мне отпущено немного времени. Это видно по моей руке и по звездам. Я это чувствую. Я всегда знала, что быстро состарюсь. Пожалуй, я чувствовала, что у меня всего половина положенного срока.

Наступило молчание. Мне ничего не приходило в голову. Поэтому я сказал:

— Если дела приведут меня в Чикаго, навестить тебя?

— Нет, — сказала она. — Я не хочу, чтобы ты меня сейчас видел. Слишком поздно. Если б не было слишком поздно, я могла бы подумать о том, чтобы снова встретиться, но, Гарри, слишком поздно, я иду к концу пути. Туда, где живут тени. — Она помолчала. — Знаешь, до меня только сейчас дошло, что Джек умер. Такой красавец. И мертв. Какой же ты милый, Гарри, — позвонил и выразил сочувствие. Иначе никто, кроме меня, не знал бы, что я овдовела. В известном смысле слова так оно и есть. Согласен?

— Да, — сказал я.

— Ты хороший человек, — сказала она.

И положила трубку.

39

«НЬЮ РИПАБЛИК», 7 декабря 1963 года

Жан Даниель

К трем часам Фидель объявил, что, коль скоро мы ничего не можем сделать, чтобы изменить случившуюся трагедию, надо попытаться употребить время на что-то полезное. Он пожелал поехать со мной на granja de pueblo[223], где он проводит некоторые эксперименты.

Мы поехали на машине с включенным радио. Полиция Далласа шла по горячему следу убийцы. Это русский шпион, объявил комментатор. Через пять минут — поправка: он действительно шпион, но женатый на русской. Фидель сказал: «Вот видите, я же говорил! Теперь очередь за мной». Но до этого еще не дошло. В следующем сообщении говорилось: это бывший марксист. Затем поступило сообщение, что убийца — молодой мужчина, член Комитета за справедливое отношение к Кубе, поклонник Фиделя Кастро. «Будь у них доказательства, — заявил Фидель, — они сказали бы, что он агент, сообщник, наемный убийца. А когда просто сказано, что он поклонник, это означает лишь попытку увязать в умах людей его имя с именем Кастро и теми чувствами, которые вызваны убийством. Типично рекламная штучка, пропагандистский трюк. Это ужасно. Но знаете, я уверен, скоро это рассеется. Слишком много в Соединенных Штатах конкурирующих тенденций, чтобы какая-то одна возобладала и продержалась долго».

Мы приехали на granja de pueblo, и фермеры приветствовали Фиделя. В этот момент диктор объявил по радио, что теперь уже известно: убийца — «прокастровский марксист». Один комментатор сменял другого, высказываясь все более эмоционально, все более агрессивно. Фидель извинился: «Нам придется прервать наше посещение государственной фермы». Мы поехали в Матансас, откуда Кастро мог позвонить президенту Дортикосу. По пути он засыпал меня вопросами: «Что представляет собой Линдон Джонсон? Какая у него репутация? Какие у него были отношения с Кеннеди? А с Хрущевым? Какую позицию он занимал, когда происходило неудавшееся вторжение на Кубу?» И наконец главный вопрос: «Имеет ли он какую-либо власть над ЦРУ?» Затем он вдруг взглянул на часы, увидел, что до Матансаса еще полчаса ехать, и тут же заснул.

40

12 августа 1964 года

Дорогой Гарри!

Это самый длинный период, когда мы не писали друг другу. Любопытно. Многие месяцы у меня не было желания посылать вам письмо, а вот рука к трубке часто тянулась. Однако я не могла вам позвонить. После вашего объяснения в любви могла ли я сказать: «Привет, Гарри», как если бы этого страстного признания не было? Однако сказать: «Я разделяю ваши чувства», — я не могла. Ибо я их не разделяю. И, безусловно, не разделяла. Ваше последнее письмо прибыло 25 ноября, в понедельник, когда по Пенсильвания-авеню к собору Святого Мэттью медленно — ох, так медленно! — двигалась похоронная процессия с телом Джека Кеннеди. Ваше бедное письмо. Я прочла его, дойдя до дна наимрачнейшего настроения, какое когда-либо у меня было. В тот вечер я была уверена, что Линдон Джонсон — это большая беда, и не сомневаюсь, что рано или поздно мое предчувствие сбудется, ибо в моем представлении он похож на величайшего из героев Уильяма Фолкнера, стержня семейства Сноупс.

Неудивительно, что настроение у меня было наимрачнейшее. Потерять человека, которого ценишь, и получить взамен человека, которого презираешь, наполняет смыслом горькую меланхолию, которой отдает это слово. На следующий день я поняла, что столь неприятная ситуация — это лишь одна из форм защиты против подлинных кошмаров. Ваше письмо приобрело чудовищную окраску. Я подумала: что, если все эти несказанно ужасные предположения насчет смерти Мэрилин Монро, которые вы с Кэлом, казалось, с наслаждением перебираете, являются дополнением к тому, что совершил Освальд? Один священник, которого я когда-то знала, сказал однажды, что американское общество держится воедино только по велению Господа. Оно не разваливается на неравномерно развитые части лишь благодаря благословению свыше. А теперь задумываешься, не исчерпали ли мы это благословение. Сколько для этого требуется совершить грехов? Я думала об Аллене и о Хью и о той страшной игре, в которую они играли с Ноэлом Филдом и польскими коммунистами, а потом попыталась обмозговать тот ужас, который я творила в Парагвае, — я до сих пор не могу вам в этом признаться, да и до конца себе тоже. Меня пробирает дрожь при мысли о том, в какую страшную игру втягивал вас Хью с Моденой, а также о том деле, которое привело вас с Кэлом в Париж, — боюсь даже представить себе, что это могло быть. Да, если умножить подобные дела, то можно лишь удивляться, как Джеку еще удалось так долго прожить, особенно если добавить к этому списку его собственные прегрешения. Поэтому мне не понравилось, когда вы заявили, что ваша преданность мне абсолютна, а на самом деле сказали: «Ну вот, дело сделано. Двинемся дальше». Как видите, ваше письмо не вызвало у меня мгновенной радостной реакции: в тот вечер я страдала от доставшейся мне частицы вдовьего горя — частицы, доставшейся бедняку. Ибо я всегда считала, что мне нравился Джек Кеннеди, а теперь, в день его похорон, признала, что любила его целомудренной, накрахмаленной любовью — как же я, идиотка, не понимала собственных побуждений. Конечно, наивность защищает меня от отцовского безумия, которое прокрадывается в мой мозг, и от маниакального желания Хью владеть моим лоном. Больше всего я винила Хью в смерти Джека Кеннеди — я была на грани безумия.

Знаете, что меня спасло? Мысль о Бобби. Я снова влюбилась, но на сей раз плотских побуждений не скрывала. По-моему, я полюбила Бобби Кеннеди за глубину его страданий. Никогда прежде мне не доводилось видеть человека, столь глубоко раненного. Говорят, до того, как отправиться в ту страшную пятницу на ночь в спальню Линкольна в Белом доме, он сказал: «Господи, как это ужасно. Все ведь начинало хорошо складываться». И закрыл за собой дверь. Человек, рассказавший мне это, стоял в коридоре и слышал, как Бобби рухнул на кровать, слышал, как Бобби Кеннеди, этот маленький монолит из гранита, зарыдал. «За что, Господи?» — восклицал он.

Вопрос Бобби «За что, Господи?» близок к метафизике. Бобби задал его ведь всерьез. Я думаю, он спрашивал, есть ли на этот вопрос ответ или же Вселенная построена на абсурде. Ибо если ответ существует, Бобби придется набраться смелости и спуститься по страшным ступеням в глубины того, что двигало им самим и его братом все эти годы. Стремились ли они достичь идеала и создать из Америки особую страну или же наслаждались извращенными ходами игры?

Знаете, после смерти Джека Бобби не один месяц приходил к себе в офис, встречался со своими помощниками и пытался вести дела, но это был мертвец. Ему уже все было безразлично. Он знал, что потерял больше чем брата. Телефон прямой связи, который он в свое время установил в кабинете Эдгара Гувера, так что директор ФБР вынужден был лично отвечать по нему, теперь перенесли в приемную Будды, где секретарша миссис Гэнди говорила «его нет» всем особам, менее августейшим, чем ее босс. А Бобби стал особой менее августейшей. Линдон Джонсон и Будда — старые друзья, и ведомство министра юстиции задвинуто на заднюю полку. Вместе с ним задвинута и война против мафии, которую Бобби считал своей основной задачей. Ни Гувер, ни Джонсон не имели особого желания сражаться с мафией. Гувер никогда не вступал в борьбу, не будучи уверен, что выиграет ее, — американские коммунисты были куда более легким противником; Линдон Джонсон вовсе не собирался сражаться с теми, кто смазывал его машину. Так что Синдикат процветает, а Бобби выкинут из коляски. Гувер даже не разговаривает больше с Бобби. Видите ли, Джонсон сделал исключение для Гувера: ведь по закону люди, достигшие семидесяти лет, уходят из правительства. «Нация не может позволить себе расстаться с вами», — сказал Джонсон Эдгару в Розовом саду перед прессой и телекамерами. Возможно, вы видели этот волнующий момент в истории нашей республики.