Большое Гнездо - Эдуард Зорин

Вспоминал, как ехал по деревням, как униженно кланялись ему смерды, снимая шапки, как заглядывали в лицо исполненными тоски глазами. Чем богаче Русь, тем беднее… Вспоминал бойкие новгородские торговища, сваленные в груды шелка и парчу, дорогие меха и кожи — несметные сокровища проходят через руки простых людей, а где они?.. Утекают сокровища в заморские страны, скудеют леса и нивы, и все дальше на север, к самому Дышучему морю, идут купцы, везут на торговища белую моржовую кость, соболей и лисиц. И вслед за купцами ставят на новых землях бояре свои знамена…

С укором вопрошал себя старый зиждитель: а сам ты, Авраам, сколь раз прохаживался сыромятной плеточкой по спинам изнуренных мужиков! Сколь раз впадал ты во гнев, когда, согнутые под тяжестью каменных глыб, едва поднимали их на стены храмов ослабевшие люди. Заглянул ли ты, Авраам, хоть раз в землянки, где жили смерды, отведал ли хоть раз их жидкого хлёбова?..

Растормошил зиждитель сморенного крепким сном возницу, велел немедля запрягать лошадей. Со старухой простился коротко, пряча глаза, благодарил за хлеб-соль…

Еще до света возок умчал его во Владимир. А на пути ко Владимиру лежал в первых, нетронутых снегах белокаменный Суздаль.

— Никак, беда какая приключилась, — сказал возница, остановившись у городских ворот и приблизившись к возку, в котором подремывал Авраам. — Нынче Суждаля не узнать…

Разлепив тяжелые ото сна веки, Авраам повертел головой: Суздаль как Суздаль, на месте городницы, вежи высятся по сторонам от ворот, над соборными крестами кружится воронье.

— Пригрезилось тебе все, — недовольно проворчал Авраам. — Трогай!

— Да куды ж трогать-то? Погляди, батюшка, народу-то сколь в воротах. Мужики хмуры, бабы в слезах — не пробьешься…

— Эй ты! — позвал Авраам оказавшегося возле возка посадского. — Почто народ в слезах, почто в воротах толпа?

Посадский поглядел на него удивленно.

— Да ты отколь такой взялся, что ни о чем не ведаешь?..

— Издалече я. Из Новгорода, — отвечал Авраам.

— Оно и видать, что из Новгорода…

— Про дело сказывай. Мор не то в городе?

— Отдал богу душу монах наш Чурила. Оттого и скорбит народ.

— Отродясь такого не видывал, — проговорил Авраам, — чтобы по чернецу убивались люди.

— Экой ты неразумный какой, — рассердился посадский. — Да кто ж не знает Чурилы?!

— Игумен, что ль?

— Сказывают тебе — чернец.

Посадский окатил зиждителя укоризненным взглядом, провел кулаком по глазам и исчез в толпе.

Авраам, вконец озадаченный, вышел из возка.

— Чего встал? А ну, съезжай с дороги! — завопил на возницу невесть откуда вынырнувший конный дружинник. — Кому сказано?..

Перегнувшись, поймал Авраамовых коней за уздцы. Кони попятились, возок качнулся и накренился надо рвом.

— Стой! Стой! — закричал возница. Дружинник оскалил зубы и, коротко взмахнув плетью, прочертил по лицу его белый рубец, тут же наполнившийся алой кровью.

Толпа поглотила Авраама. Сжатый со всех сторон, он то придвигался вместе со всеми к воротам, то откатывался к мосту. Облепившие валы и вежи ребятишки закричали:

— Несут! Несут!..

В воротах показался и тут же исчез за спинами людей высокий гроб. За гробом шли монахи и, широко разевая рты, пели псалмы.

Охваченный всеобщей скорбью, Авраам кланялся вместе со всеми и крестил лоб.

— Праведный был старец, — шептались вокруг.

— Бездомных и сирот привечал…

— За обиженных заступался…

— Шибко грамоте обучен был. Ослеп он…

— Сказывают, книг вынесли из его кельи видимо-невидимо.

— Сам князь приезжал, те книги смотрел и велел свезти во Владимир.

— Князь и нынче здесь… Ишшо вчерась прискакал с дружиною.

— Да вона он, вон!

— Кто?.. Где?..

— Князь… Князь… — поползло в толпе.

Всеволод, понуря голову, следовал за гробом рядом с игуменом. Позади него, смешавшись с монахами, шли дружинники…

Похоронное шествие, миновав ворота, свернуло на тропинку, ведущую к погосту. Люди двинулись следом. Голоса распевавших псалмы монахов удалялись, мешаясь с шумом толпы.

Авраам пробрался к возку, забился под полсть, затих. Всю дорогу до Владимира ехал, открыв глаза, но ничего не видя вокруг себя. В ушах его звучали еще только что слышанные псалмы, но внутренним взором своим он обратился уже к другому печальному шествию, когда хоронили в Новгороде воинов, павших в битве за шведский город Сигтуну.

Так же толпился на улицах народ, так же крестились и плакали мужики и бабы, за гробом шел владыка в скорбном облачении, а рядом с ним — посадник, молчаливый и нахохленный, как сыч, — в черной однорядке и с непокрытой головой…

Еще раньше, по весне, на этих же улицах царило радостное оживление, на Волхове, неподалеку от Великого моста, стояли насады и струги, отплывавшие вскоре в Нево-озеро, а оттуда — в Варяжское море.

Шведское войско, внезапно появившись на северном порубежье, предало огню многие деревни и села, разрушило монастыри и, захватив большую добычу, растворилось в тумане…

В Упсале праздновали победу, а в Новгороде, стиснув зубы, корабельных дел мастера рубили лодии, устилая берега Волхова золотистой сосновой щепой.

Много дней и ночей плыли насады и струги по Варяжскому морю, много дней и ночей трепали их напористые ветры, ломали мачты, рвали паруса.

В столь далекие морские походы новгородцы не ходили уже давно. Но они искали мести и, привязавшись к мачтам, жадно оглядывали пустынный горизонт.

Авраам тоже был среди них. Шведы убили у него мать и сестру.

Ни владыка, ни посадник не отпускали мастера, стоял недостроенный собор, но Авраам был непреклонен.

— Собор дострою, когда вернусь, — сказал он.

«Собор достроят другие», — подумал Авраам, отправляясь в путь. Смерть на дальних, берегах была ему не страшна.

Лучшие бронники сделали для Авраама кольчугу, лучшие кузнецы сковали ему меч, лучшие кожемяки выделали сафьян, чтобы усмошвецы сшили ему лучшие в Новгороде сапоги.

Был мастер Авраам знаменитым человеком. Провожали его в поход и Людинский, и Неревский, и Загородский, и Словенский, и Плотницкий концы — много было у Авраама в городе друзей и сподвижников…

Шли насады и струги по Варяжскому морю, кормчие правили их к шведским берегам. Бывалые были кормчие, набирали их у русских и немецких купцов, давали много золота, сулили большую добычу.

Пробирались насады и струги в ночной тишине у скалистых чужих берегов, высаживались вои на серые камни, неслышно карабкались по острым уступам, босые, скинув сапоги, без лишней одежды — в белых рубахах.

Словно выходцы с другого света, выросли они под стенами беззаботно веселящейся Сигтуны. Не успели закрыть перед ними ворота, не успели выставить на стены метких лучников…

Славно попировали новгородцы на шведской земле. Пусть поплачут и недруги, чтобы впредь неповадно им было опустошать русские берега!..

Уходили новгородцы из Сигтуны — увозили с собою много добра, щедро расплачивались с искусными кормчими.

И вез Авраам на своем струге врата от Сигтунского храма: то-то повеселит он новгородцев! Поставит он эти врата на святую Софию — и не для того только, чтобы радовать глаз, но и напоминать пришельцам с чужой земли о сожженной Сигтуне.

— Хвала тебе, мастер! — сказал, встречая его, растроганный владыка. — Бесценен твой дар Великому Новгороду.

— Хвала тебе, мастер! — сказали благодарные люди.

И поставил Авраам на святую Софию привезенные, с чужбины врата. Строители их, магдебургские мастера Риквин и Вайсмут, для шведского короля из бронзы отливали створы, украшали затейливой резьбой, а в центре нижней части створа изобразил Авраам себя самого с клещами и молотом в руках и под латинскими буквами сделал надписи на русском языке… Приходили новгородцы любоваться вратами, радовались, как дети…

…Далеко отнесли Авраама мысли от разбитой дороги — ветер колол ему лицо острыми снежинками; по левую руку дымилась Нерль, а по правую высунулись из-за пригорка заметанные сугробами стены детинца. Только тут очнулся Авраам, дрожащей рукой откинул полсть, закричал вознице, чтобы поворачивал коней в объезд Боголюбова.

Не терпелось ему взглянуть на дивную церковь Покрова, коснуться ладонью шершавого камня, помянуть поставившего ее Левонтия…

Возок накренился, осторожно скатился в ложбину.

— Ы-ых, вы-и! — замотал возница кнутом. Лошади боком вынесли на отлогий пригорок.

Из кучерявых облаков выглянуло солнце, зажгло брошенным в пойму прямым лучом ранние снега…

Тем же вечером сидел Авраам в избе у Никитки, утомленный баней, пил квас и слушал хозяина.

— Порадовал ты меня, Авраам, — говорил Никитка. — Оказал большую честь. Зело наслышан я о твоем мастерстве — разносят молву, о нем по земле странники…