Анастасия (сборник) - Александр Бушков

Вот и все, Горгий, сказал я, глядя на затихающую внизу суету и черный дым, отвесной лентой поднимавшийся в ярко–синее небо, к облакам и богам. Вот и все, я обернул против тебя твою человечность и доброту, и ты убедился, что как оружие они ничего не стоят.

Но что–то не давало мне покоя, саднило незаметной снаружи занозой, и я не сразу докопался до сути.

На человечность и доброту Горгия я ставил всерьез, следовательно, они реально существуют – человечность и доброта? Но ведь я стремлюсь доказать обратное – и с помощью своего не написанного пока труда, и с помощью своей грандиозной затеи, которая вскоре завершится к полному моему торжеству, и всей своей жизнью? Как же я могу достигать успеха с помощью того, чего нет? Здесь скрывался какой–то злой парадокс, непонятная сложность, мне не хотелось задумываться над этим накануне полного своего триумфа, но забыть о странном противоречии я не мог. Я никогда ничего не забываю.

К полудню трупы были убраны, войска выведены из дворца, и в ту его часть, где размещался Лабиринт, стали через южные ворота пропускать простой народ – такого еще никогда не случалось, и вездесущие люди Клеона рассказали мне, что многие горожане побоялись идти. На всякий случай. Потому что такого прежде не бывало. Но и пришли многие, толпе не хватило места, хотя люди стояли тесно, как амфоры в трюме корабля, и передние почти касались грудью наконечников выставленных копий – солдаты выстроились в две шеренги, создав проход от бокового дворцового входа до главного входа в Лабиринт.

Минос оказался на высоте – не стал устраивать представления с собственным участием и произносить перед подданными патетические речи. Все было обставлено скромно, но внушительно – взвыли трубы, Тезей вышел на пустое крыльцо, медленно спустился с него и зашагал к Лабиринту. Цвет лица у него был нормальный, но лицо казалось посмертной бронзовой маской – полная отрешенность от всего сущего. Человек, идущий на смерть. Разумеется, это не игра, какая тут, к Аиду, игра…

Наверное, несмотря на свое состояние, он был немного удивлен – толпа безмолвствовала, над ней взлетел и потух, как свеча на ветру, одинокий приветственный крик, по толпе извивающимися змейками скользнули быстрые шепотки и рассыпались, поглощенные мертвой тишиной, всосавшей их, как сухой песок воду.

Я понимал своих соотечественников – двадцать лет с Минотавром и сорок три трупа вселяли безнадежность. Надежда была, но немая – она таилась в жадных взглядах.

Бронзовые ворота в три человеческих роста, украшенные барельефами, изображающими бычьи головы, распахнулись с тягучим визгом – по приказу Миноса их петли никогда не смазывали. Минос знал, как распалить и без того взбудораженное воображение, как подлить масла в огонь. Открылся прямоугольник сырого мрака, и толпа колыхнулась – те, кто стоял совсем близко, попытались отшатнуться, как будто из ворот мог вылететь сам Минотавр или этот сырой мрак убивал прикосновением.

Я все же думал, что Тезей оглянется или задержится хотя бы на миг. Нет. Он был из тех, кто бросается в холодную воду не колеблясь. Он шагнул и скрылся во мраке. Створки ворот сдвинулись с леденящим душу визгом, загоняя обратно сумрак, и поперек них лег кованый засов.

– Послушай, а если боги все же решат помешать? – Пасифая жадно смотрела на вход в Лабиринт, ее лицо пылало, сейчас она не помнила о недавних оскорблениях, которым я ее подверг, – все ее мысли и побуждения были сосредоточены на одном.

– Глупости, – сказал я. – Не для того мы терпим богов и приносим им жертвы, чтобы они мешали нам устраивать дела… И уж, конечно, не для того существуют боги, чтобы блюсти так называемую высшую справедливость.

Тезей, сын царя Афин Эгея

Я шагал, весь обратившись в слух, но, кроме моих едва слышных шагов (сандалии я снял сразу же у входа), не раздавалось ни звука. Камень и тишина. Отверстия в потолке, зиявшие через каждые десять шагов, давали достаточно света.

Да, без цепочки со знаками пришлось бы бродить здесь не один день… Я обратил внимание, что коридоры, довольно низкие и узкие, никак не были рассчитаны на то, чтобы по ним передвигалось крупное чудовище, – они явно предназначались лишь для человека. Возможно, это был путь, по которому Минотавру носили еду, – должны же были его чем–то кормить все эти годы, невозможно поверить, что единственной пищей ему служили посылаемые раз в несколько лет в качестве живой дани люди. Однако и другие коридоры, которые пересекала моя дорога, были такими же. Видимо, чудовище безвылазно пребывает в центре…

Безусловно, у Лабиринта есть свои тайны. Я чувствую в происходящем какую–то нехорошую странность, потаенные темные места, но никак не могу понять, какое место в ней занимают люди, посылаемые в качестве дани, но так и не попавшие в Лабиринт (я узнал двух афинян, ставших здесь слугами, они меня, к счастью, нет, я никому об этом не сказал), и чем вызван сегодняшний разгром стражи Лабиринта – тщательно продуманная хладнокровная резня. Что произошло за закрытыми для меня – до моей схватки с Горгием – дверями тронного зала? И что здесь вообще происходит? Не стоит пока над этим думать, главное – в коридоре достаточно места, чтобы как следует размахнуться мечом.

Кровь стучала в виски жаркими толчками, рукоять меча в ладони стала влажной. Ненужные уже диски я собирал в кулак, цепочка, свисавшая меж пальцев, становилась все короче, и мне казалось, что это жизнь догорает, как забытая свеча, наконец осталось три знака… два… один… и из очередного круглого зала уходит в неизвестность лишь один, не отмеченный никакими знаками коридор и круто поворачивает влево.

Унимая колотящееся сердце, я повернул влево и замер, пораженный тем, что мне открылось. Коридор был единственным входом в большую квадратную комнату, освещенную солнечными лучами, проникающими сквозь четыре отверстия в потолке, и обставленную, словно покои знатного человека. И навстречу мне встал юноша лет двадцати.

– Я тебя не знаю, – сказал он удивленно. – Кто ты такой и как сюда попал?

– А ты? – спросил я, чувствуя, как сломалось что–то в моей душе, что–то блестящее и светлое. – Ты–то кто такой, Аид тебя забери?

– Меня зовут Минотавр, – сказал он. – Еще меня зовут Астерий, что означает «Звездный».

Ноги у меня стали то ли деревянные, то ли ватные. Держать держали, но не чувствовал я их. Я как–то сразу поверил, что это не колдун, который, подобно Протею, может принимать самые разные обличья, что это его истинное и единственное обличье, что никакого другого Минотавра нет. Все исчезло, было только вмещавшее весь мир разочарование, горечь и обида: «Славный герой Тезей, победитель страшного Минотавра!..» Вся будущая жизнь, все великое, что я для себя наметил и чему этот подвиг должен был послужить пьедесталом, уходило, как вода сквозь пальцы. Будущего не было. Хотелось кричать, плакать, рубить все подряд – его, стол, стены. Проклятый Минос…