Анастасия (сборник) - Александр Бушков

– Не испытываю желания этим заниматься, – сказала я.

– Дело твое… Точно так же эпитет «ужасная шлюха» для тебя не годится, потому что все твои мужики – лишь средство поднять тебя в своих собственных глазах. Действительно, в чем тебе еще самоутверждаться? На войну не отправиться – ты не мужчина и не амазонка. Государственной деятельностью женщины у нас не занимаются, не принято. Вот и остаются бесконечные любовники.

Пожалуй, он заслужил легкую смерть, подумала я. Обойдемся без глупых пыток – никакого удовольствия мне не доставят его страдания. Пусть уж мгновенный и милосердный удар кинжала. Он заслужил, право.

– Кстати, – сказал Рино. – Как получилось, что мы ни словом не упомянули о сумме, в которой выразится мое вознаграждение за работу?

– Подразумевалось, что оно будет достаточно велико, – сказала я, ничуть не растерявшись, села рядом с ним на ложе и ласково погладила по щеке. – Ты сомневаешься в моей благодарности за долгожданное избавление?

– О, ничуть. – Он не улыбнулся, просто обнажил зубы. – Твоя благодарность будет горячей. Кстати, сколько у тебя дочерей?

– Ты же знаешь, – сказала я, внутренне сжавшись от неожиданности.

– Ну да, две, прекрасные царевны Ариадна и Федра. Рассказать тебе сказку? В Аргилатори под присмотром одной молчаливой и нелюдимой женщины живет очаровательная девочка пяти лет. Неизвестно, кто ее отец и мать и где они, неизвестно, кем ей приходится эта женщина и откуда они приехали в город. Одно несомненно – это милая крошка ни в чем не нуждается. Описать тебе, как выглядит она, ее дом, ее угрюмая няня? Сказать, кто был ее отцом? Сама знаешь… Сиди, паршивка!

Я рванулась – плечи словно палаческими клещами сжали. Я склонилась к его руке, чтобы вцепиться в нее зубами и с наслаждением почувствовать во рту его кровь, но Рино наотмашь ударил меня, потом разжал пальцы, и я зарылась лицом в подушки, задыхаясь от ярости и страха. Рино тут же перевернул меня лицом вверх.

– Пока жив я, жива она. – Его голос проникал под череп, иглами входил под кожу. – Она жива, пока жив и здоров я. Тебе понятно? Понятно, спрашиваю?

– Да, – сказала я. По лицу ползли слезы. – А теперь убирайся, слышишь?

– Потом, у меня еще есть время. – Он с бесцеремонностью, в которой было обдуманное оскорбление, расстегнул застежку моего хитона. – Могу я немного себя потешить перед столь важной беседой в тронном зале?

И тогда я заплакала навзрыд, в голос – от унижения и бессилия. Ничего нельзя было сделать, впервые появился человек, который был сильнее меня.

Слезы текли по щекам, и я прошептала:

– С каким удовольствием я бы тебя задушила собственными руками…

– До чего банальная реплика, – сказал Рино. – Охотно верю. Это–то и делает наше свидание чрезвычайно романтичным, дорогая моя высокая царица. Перестань хныкать, стерва…

Сгурос, помощник Горгия, начальника стражи Лабиринта

– Зачем это понадобилось Горгию, я не знал, но приказ есть приказ, и я расставил тридцать человек на дворцовых лестницах, в коридорах и вокруг тронного зала.

Что–то назревало, воздух стал тяжелым и густым. Всех стражников, даже тех, кому полагался отдых, собрали в казарме, куда–то ускакал лучший и преданный гонец Горгия, караулы велено было удвоить.

А с восходом солнца меня позвал Горгий, объяснил, что я должен делать, услышав условный сигнал. Он ничего не сказал более, но все было ясно: план рассчитан на то, чтобы обезвредить отряд телохранителей Пасифаи и защищать дворец так, словно ему угрожала осада, причем наши люди должны были опираться на поддержку каких–то других войск, которых в настоящее время в Кноссе не имелось.

Можно было догадываться, что должно произойти, – я достаточно долго пробыл при дворце и на этой должности. Против кого мы должны драться, я мог сказать с уверенностью, но не совсем понимал, за кого.

И вдруг все головоломные сложности, загадки отлетели прочь – передо мной стояла Ариадна. Я невольно потянулся к ней, но она отстранилась:

– Пропусти, я спешу.

Но остановилась все же. Что–то новое я увидел в ней – в повороте головы, во взгляде, в легкой улыбке, обостренным чутьем я улавливал перемену, но понять ее не мог.

– Ариадна…

– Считай, что ничего не было, – сказала она. – Понимаешь? Ровным счетом ничего.

– Но почему?

– Поздно, – сказала она. – Не все ли равно, почему, если поздно?

– Ты говорила, что любишь.

Она улыбнулась легко и открыто, но эта улыбка предназначалась не мне:

– Тебе это говорила глупая девочка. Сейчас перед тобой чужая женщина и чужая жена.

Сердца не было. Я дышал, но сердце лежало в груди твердым неподвижным комом, я все понимал, и каждое слово по отдельности, и все вместе, а вот сказать ничего не мог.

– Как же? – только и смог я выговорить.

– Как это и бывает в жизни, – сказала Ариадна новым, незнакомым, чужим голосом. – Я встретила настоящего человека.

– А я был папирусным?

– Ты был другим, – сказала Ариадна. – Если подумать, ты был никаким. Что ты успел сделать за свои двадцать пять лет? Проверял караулы, ругал часовых – почти сторож у склада товаров. А он воевал, дрался с пиратами, теперь будет сражаться с этим чудищем.

– Да с кем драться – никакого чудища нет! – Я пожалел об этих словах, но было уже поздно.

Как раз в это время над дворцом разнесся отвратительный рев.

– Может быть, и рев этот мне чудится? – В ее улыбке была отстраненность и даже, как мне показалось, брезгливость. – Ты уже сам не понимаешь, что говоришь. Пропусти. Я не хочу плохо думать о тебе, давай расстанемся спокойно.

Она уходила легкой и стремительной походкой, всегда казавшейся мне олицетворением нежности, радости и света, я смотрел ей вслед. Что–то неотвратимо уходило из жизни, может быть, уходила сама жизнь, исковерканная соучастием в грандиозной подлости, раздавленная серой громадой Лабиринта, и в этот самый тяжелый свой миг я подумал: кто же все–таки виноват, что именно так все случилось?

И не нашел ответа.

Рино с острова Крит, толкователь снов

– Вот и настал великий час. Не буду лгать, что я не волновался, – любой на моем месте волновался бы перед решающим мгновением своего великолепного триумфа, так что мои руки заставил дрожать отнюдь не гаденький страх за собственную шкуру. Скорее меня можно было сравнить с полководцем перед сражением, с влюбленным новобрачным на пороге спальни, с мореходом, узревшим на горизонте никем прежде не достигнутую землю.

Я оставил Тезея у входа в тронный зал. Отворил тяжелую дверь. Пасифая выполнила мои указания: на троне сидел Минос, рядом стоял Горгий – при виде его унылой физиономии мне захотелось расхохотаться, – а больше в зале никого не было. Сверкала отражавшая лучики утреннего солнца мозаика работы непревзойденных наших мастеров, изображая деяния богов и героев, тускло поблескивало золото, Минос был величав и недвижим, как собственная статуя.