Корабль идет дальше - Юрий Клименченко

— Ну что ж. Меняйте Гиршева. Он вас ждет не дождется. Уже неделю назад кадры обещали ему замену прислать, да никто сюда не идет. Как услышат: «Эльтон», — отказываются. Вплоть до увольнения. Как это вы согласились?

— Что же здесь так плохо? — с испугом спросил я.

— Хорошего мало. Сами увидите, — невесело проговорил Павлов, но потом неожиданно взорвался: — Этот пароход на прикол ставить надо, а не в рейс посылать! Не понимают там, что ли? Регистр тоже на поводу у начальника пароходства идет. Что он скажет, то и делают. А тому план выполнять надо, конец года, видите ли… Безобразие!

— Питательные средства ни к черту, скоро в котлы воду подавать будет нечем, — встрепенулся второй человек, и я увидел, что это старик с водянистыми голубыми глазами, морщинистый и какой-то серый, вероятно от усталости. — Динамо на последнем издыхании… Видите, какой свет?

— Это наш «дед», — представил мне старика капитан.

Старший механик протянул мне твердую, как мозоль, руку. Под ногтями чернели ободки угольной пыли. Видно, «дед» сам работал вместе с другими механиками.

— А вы не пробовали протестовать, Михаил Иванович? — осторожно спросил я. — Или обратиться куда-нибудь повыше?

— Наивный вы человек! Пробовал. Только все это напрасно. Начальник пароходства — лицо влиятельное. Вызвал меня и сказал, что если я не желаю идти в рейс, то могу увольняться. Он найдет другого капитана. Регистр выпускает, значит, пойдем, — горько закончил Павлов и принялся сворачивать самокрутку из «Добельмана».

Этот разговор как-то сразу сблизил меня с Михаилом Ивановичем и «дедом». Не всякий капитан станет откровенничать с третьим помощником, да еще с тем, которого видит впервые. Видно, наболело на душе, за хотелось высказать свои обиды кому-нибудь… Теперь эльтоновские болезни становились и моими тоже.

Третьего помощника Симку Гиршева я знал еще по яхт-клубу. Когда я открыл дверь в его каюту, он валялся в койке. Увидя меня, Симка вскочил и бросился мне на шею.

— Наконец! Пришел меня сменять? Все готово! Касса, документы, карты, приборы. — Он распахнул дверцу шкафа, выдернул оттуда бутылку рома, две рюмки, лихорадочно начал наполнять их, потом, не до- див до половины, поставил все на умывальник. — Лад- но. это успеем. Давай смотри, что хочешь, а я тем временем актик накидаю. Чтобы времени не терять. Может быть, я на последний трамвай попаду.

Я проверил кассу, приходо-расходную книгу. Все было «в ажуре». Симка, примостившись на койке, писал акт. Каюта была маленькая, грязная, с коротеньким диванчиком, на котором можно только сидеть, и деревянным умывальником с треснувшей раковиной. По белой, а теперь серой от грязи переборке медленно полз жирный клоп.

— Ну вот. Акт готов. Теперь пойдем в рубку, посмотришь там и можешь подписывать.

Мы поднялись в штурманскую рубку, тоже маленькую и тесную. Гиршев торопливо показывал свое хозяйство. Он боялся, чтобы я не передумал и в последний момент не убежал с «Эльтона», послав ко всем чертям этот пароход и его, Симку. Но мною овладело полное безразличие. Ничего не хотелось проверять, и я задавал в опросы только ради проформы. Рулевая, наскоро сколоченная из вагонки, больше походила на голубятню, чем на рубку. Заметив мой удивленный взгляд, Симка виновато объяснил:

— Понимаешь, в прошлый рейс «Эльтону» дали три дня на ремонт. Так эту рубку нам на Канонерке сварганили, чтобы потеплее вахту было стоять. А то ведь совсем открытый мостик был.

Мы спустились в каюту, и я подписал акт. Симка облегченно вздохнул, поставил передо мной рюмку.

— Давай быстро. За счастливое плавание! Куда это я свою белую рубашку засунул? Капитан здесь замечательный. Будешь доволен. Конечно, коробочка неважная. Ну, ничего, рейсик сделаешь, перейдешь на другой, — утешал меня Симка. Он очень торопился. Кидал свои вещички в чемодан не складывая.

— Все. Будь здоров. Надо еще забежать с Михаилом Ивановичем проститься да приемо-сдаточный акт ему передать.

Схватив чемодан, Симка убежал. Я остался один. Тяжело было у меня на душе. Я взглянул на переборку. Клоп исчез. Наверное, «встал на якорь» в удобном для него месте. У иллюминаторов образовались ледяные корочки. В каюте было холодно. Я посидел так несколько минут, ни о чем не думая. Неожиданно погас свет. Наверное, остановили динамо. Я как был в одежде залез на койку, ощупью нашел висевший на крючке, источавший кисловато-противный запах полушубок и, натянув его на голову, заснул.

Разбудил меня веселый голос:

— Вставайте, третий, сейчас отходим. Капитан просил на мостик.

Я открыл глаза и увидел плотного, коренастого, по-видимому очень сильного человека. Он улыбался.

— Вставайте, вставайте. В море выспитесь.

Я вскочил с койки, сунул руки под кран умывальника. Воды не было.

— Вечно этот Задорин забывает воду наливать. Один момент. Я сейчас принесу, — сказал парень, схватил кувшин и исчез. Он говорил северодвинским говорком, и я сразу признал в нем архангелогородца. Скоро парень вернулся, налил воды в умывальник.

— Вы кем здесь работаете? — спросил я.

— Боцманом.

— Архангелец?

— Ага. Сергей Козьмин. А вас как зовут?

Я назвался.

— Ладно. Будем знать.

Боцман ушел, а я оделся потеплее и пошел на мостик. Козьмин мне понравился. Молодой, архангелец, веселый — значит, наверное, хороший боцман. К своей большой радости, первым, кого я встретил на палубе, был мой соученик по Мореходке, Георгий Шадцкий. Мы кончали с ним на штурмана дальнего. Он очень удивился, увидев меня.

— Ты как сюда попал?

— Третьим.

— Ах, верно! Михаил Иванович говорил, что пришла замена Гиршеву, но фамилии твоей не назвал.

— А ты кем здесь? — поинтересовался я.

— Старпомом.

Значит, теперь он мой непосредственный начальник. На «ты» называть нельзя, и я сказал:

— Это хорошо, Георгий Степанович. Поплаваем вместе. Вы меня в курс дела введете.

— Субординация только на людях. С глазу на глаз можешь называть меня на «ты» и по имени.

Шадцкий, маленький, кругленький, с карими, немного выпученными глазами, излучал добродушие. Он был старше меня, и в Мореходку пришел, имея солидный стаж второго помощника. Родился он где-то в Керчи или Анапе и начал свое плавание в детском возрасте, на парусных «дубках». Поэтому морское дело Георгий Степанович знал отлично.

— Ладно, потом поговорим. Иди на мостик. Сейчас отходить будем.

Погода еще ухудшилась. С неба падали мокрые хлопья снега, превращаясь на палубе в грязноватую жидкую кашицу. Все кругом было неприветливым, серым, холодным. Ветер то усиливался, то ослабевал. По мостику прохаживался Михаил Иванович в короткой брезентовой канадочке с меховым воротником. Заметив мое появление, он спросил: