Принцесса Клевская (сборник) - Мари Мадлен де Лафайет

Альфонс умолк. Его лицо отражало боль, вызванную заново пережитыми событиями прошлого. Консалву, который был поражен услышанным, показалось, что его друг вот-вот лишится чувств, и он постарался найти для него самые добрые и теплые слова. Про себя же подумал, что они действительно два самых несчастных человека на всем белом свете.

Разлука с Заидой становилась для Консалва все более тягостной. Он поделился с Альфонсом своим намерением покинуть испанскую землю и наняться на службу к королю Астурии[63], начавшему войну против сарацинов, которые захватили Сицилию и совершали опустошительные набеги на Италию. Альфонса это решение глубоко огорчило. Он попытался отговорить друга, но его усилия ни к чему не привели.

Консалв не мог оставаться в бездействии. Вопреки рассудку в нем теплилась надежда найти Заиду, и эта надежда гнала его из рокового места. Даже мысль о том, что ему навсегда придется расстаться с Альфонсом, не останавливала его. Прощание было грустным. Друзья посетовали на свою судьбу, с трудом сдержали слезы разлуки, пообещали давать о себе знать, и Консалв, оставив у дома одинокую фигуру Альфонса, направился в Тортосу, где ему предстояло провести ночь.

Он нашел ночлег недалеко от дома, окруженного великолепным садом, террасами спускавшимся к Эбро. Это место считалось самым красивым в городе, и Консалв весь вечер и часть ночи провел, прогуливаясь по берегу реки. Утомившись, он присел у подножия одной из террас, настолько невысокой, что мог отчетливо различать голоса прогуливающихся. Людской говор не мешал ему предаваться размышлениям, и он не обращал на него внимания, пока его слуха не коснулся голос, напоминавший голос Заиды. Удивление и любопытство заставили его вслушаться в разговор. Консалв даже встал, чтобы быть ближе к краю террасы, оставаясь при этом невидимым для разговаривающих. Голоса удалились – люди на террасе дошли до края и повернули обратно. Консалв решил подождать. Вскоре, как он и рассчитывал, голоса вновь приблизились, и он услышал поразивший его голос.

– Слишком многое воспротивилось моему счастью, – услышал он. – Конечно, мне не суждено быть счастливой, но на душе у меня было бы гораздо спокойнее, если бы я смогла рассказать ему о своих чувствах и узнать, как он ко мне относится.

Прогуливающиеся вновь удалились, а когда вернулись, тот же голос продолжал:

– Возможно, меня извиняет то, что это было мое первое увлечение, и я не смогла сдержать душевного порыва. Но вдруг случится так, что это первое чувство, в котором я увидела предначертание судьбы, будет всю жизнь болью отдаваться в моем сердце.

Это были последние слова, которые донеслись до Консалва. Голос, похожий на голос Заиды, взволновал его до глубины души. Возможно, он даже поверил бы, что слышит именно ее, если бы разговор велся не на испанском языке. Его слух уловил, правда, легкий акцент, но он не обратил на это внимания – в этих краях говорят совсем не так, как в Кастилии. Консалв подумал лишь, что ему жаль эту девушку и что в ее судьбе есть что-то необычное и загадочное.

На следующий день он отправился из Тортосы в ближайший порт, с тем чтобы погрузиться на корабль и отплыть в Африку. Его путь лежал вдоль Эбро. Любуясь рекой, он заметил большую, богато убранную лодку, посреди которой возвышался шатер с поднятыми краями. Под красивой тканью шатра расположились несколько женщин, и среди них Консалв узнал Заиду – она стояла, задумчиво глядя на пробегающую мимо лодки воду. Только тот, кто, как Консалв, навсегда потерял возлюбленную и вдруг нежданно-негаданно нашел ее, мог бы понять, что происходило в его душе. Он был настолько поражен, что забыл, где находится и что привело его в эти неведомые места. Чем пристальнее он вглядывался, тем отчетливее различал знакомые черты лица, все еще не веря своим глазам. Ему представлялось невероятным, что Заиду от него отделяет всего-навсего река, а не бескрайние, как он думал, просторы морей. Он хотел закричать, чтобы она обернулась на его голос, броситься к ней, заговорить с ней, но побоялся показаться назойливым и не осмелился привлечь ее внимание, тем более выказать свою радость при посторонних. Неожиданное счастье и захлестнувшие воспоминания сковывали его мысли. Наконец, несколько оправившись от потрясения и полностью убедившись в реальности происходящего, Консалв решил остаться незамеченным и добраться до порта, не теряя лодку из виду. Он не сомневался, что в порту найдет способ увидеться с ней наедине и наконец-то узнает, где ее родина и куда она направляется. Он даже подумал, что вместе с ней в лодке может находиться его соперник-двойник и ему удастся разрешить все сомнения и, кто знает, возможно, открыть Заиде свое сердце. И все-таки он страстно желал, чтобы Заида посмотрела в его сторону, но она продолжала стоять в глубокой задумчивости и не отрывала глаз от воды. Он вдруг вспомнил девушку, чей голос слышал в саду тортосского сада. Она говорила по-испански, но иностранный акцент ее речи и присутствие Заиды здесь, совсем рядом, посреди реки, не могли не навести его на мысль, что и там он слышал ее голос. Эта догадка омрачила радость Консалва – ему вспомнились слова той девушки о первом увлечении. Любой на его месте принял бы эти слова на свой счет, но не Консалв, по-прежнему уверенный, что на пустынном берегу моря около дома Альфонса Заида оплакивала погибшего, как ей тогда казалось, возлюбленного. Но он вспомнил и другие, сказанные девушкой слова, и в нем вновь зародилась надежда, – в конце концов в жизни нет ничего невозможного. Размышляя, Консалв бросался из одной крайности в другую, не переставая выискивать поводы для сомнений; в частности, подумалось ему, могла ли Заида выучить испанский язык за такой короткий срок.

Он продолжал свой путь. Сомнения постепенно рассеялись, уступив место радостным мыслям о скорой встрече с Заидой, о том, что он вновь может почувствовать на себе взгляд ее прекрасных глаз. Консалв ехал довольно медленно, стараясь не опережать лодку, и его обогнала уже скакавшая какое-то время сзади группа всадников. Не желая, чтобы его узнали, он предусмотрительно повернул лошадь в сторону, но, увидев, что один из всадников задержался, решил, забыв всякую осторожность, расспросить его о людях, едущих в лодке, – ему не терпелось хоть что-то разузнать о Заиде.

– О, это мавританские вельможи, – ответил всадник. – Они провели в Тортосе несколько дней и теперь возвращаются на родину. В порту их ждет огромный корабль.

Отвечая Консалву, он пристально вглядывался в его лицо, затем пришпорил коня и пустился вдогонку за отрядом. То, что Заида ночевала в Тортосе, окончательно убедило его, что ночью в саду он слышал ее голос. Лодка в это время, следуя изгибу реки, скрылась в месте поворота за небольшим пригорком, и в тот же самый момент из-за пригорка выехали обогнавшие его несколькими минутами раньше всадники. Консалв понял, что его узнали, и решил повернуть назад, но было поздно – он был окружен со всех сторон. Отрядом командовал Олибан, один из хорошо известных Консалву старших офицеров гвардии дона Гарсии. Сердце Консалва сжалось до боли, когда он увидел, что Олибан узнал его, а услышав от офицера, что тот разыскивает его уже несколько дней, имея на руках приказ герцога доставить его во дворец, взорвался от гнева:

– Вот как! Герцог не удовлетворился тем, как он обошелся со мной, и теперь хочет отнять у меня свободу! Это все, что у меня осталось, и за нее я готов положить голову.

Консалв выхватил шпагу и, не обращая внимания на численное превосходство противника, с таким остервенением ринулся в бой, что трое всадников тут же рухнули с коней на землю. Олибан приказал гвардейцам взять его живым и ни в коем случае не причинить вреда. Гвардейцы нехотя, но повиновались приказу. Однако под ударами Консалва им пришлось думать не столько о том, чтобы захватить его живым, сколько о сохранении собственной жизни. Олибан, видя столь мужественное сопротивление и опасаясь потерять свою должность из-за невыполнения приказа, соскочил на землю и, изловчившись, поразил коня Консалва. Смертельно раненный конь, падая, придавил Консалва. Его шпага сломалась, и, безоружный, лежа на земле, он оказался в окружении гвардейцев. Олибан с учтивым поклоном показал ему на сгрудившихся вокруг всадников, как бы давая понять, что всякое сопротивление бесполезно и что придется подчиниться приказу герцога. Консалв понимал безвыходность своего положения, но возвращение в Леон казалось ему верхом всех его несчастий. Найти Заиду и тут же потерять – было от чего сойти с ума. Увидев подавленный вид Консалва, гвардейский офицер подумал, что его пленник страшится сурового обращения со стороны герцога, и решил успокоить его:

– Вам, сеньор, видимо, неизвестно, что произошло в Леоне за время вашего отсутствия, иначе вы бы так не противились возвращению.

– Я не знаю, что произошло в Леоне, и меня это совершенно не интересует. Я знаю одно: вы доставите мне гораздо больше удовольствия, если здесь же убьете меня, чем приволочете в Леон.