Первое руководство для родителей. Счастье вашего ребенка. - Андрей Курпатов

По этому механизму развивается большое количество разных, зачастую абсурдных и нелепых детских страхов. Так, однажды мне довелось консультировать маму по поводу ее семилетней дочери, которая до смерти боялась птиц. Один только вид птичьего пера или летящей птицы приводил ее в самый настоящий ужас. Мама не могла понять, откуда у девочки эта фобия. Но подробный анализ детства помог ответить на этот вопрос. Оказывается, в возрасте неполных трех лет девочку отвезли на родину ее отца — в Татарстан, и девочка провела лето в деревне у бабушки. А бабушка, согласно заведенному там обычаю, подметала пол в доме крыльями мертвых птиц. Сейчас уже трудно сказать, как именно возник этот страх и за счет чего закрепился, потому что бабушка умерла. Но мы установили четкую временную связь первых приступов страха и этой поездкой, и понятно, что как-то эти крылья ребенка напугали. Такие «условно-рефлекторные» страхи могут у ребенка возникнуть, и, конечно, их не нужно игнорировать, в противном случае велика вероятность, что они со временем будут разрастаться.

Чем безнадежнее ощущает себя человек в паутине своего страха и защитных механизмов, чем сильнее ему приходится цепляться за иллюзию, что он во всем прав и совершенен, тем сильнее он инстинктивно отвергает всякий — даже самый отдаленный и глухой — намек на то, что у него что-то не так и необходимо что-либо изменить,

Карен Хорни

В чуть более зрелом возрасте ребенок начинает бояться, потому что это надо «для полноты картины». Это, наверное, очень странное объяснение причин детских страхов. Понимаю. Но есть такой механизм — ничего не попишешь. Ребенок постоянно слышит: «зайчик испугался и убежал», «боялись этого зверя все в лесу», «пришел страшный Бармалей» и так далее. Понятие страха в культуре существует, а ребенок от культуры отставать не должен, поэтому он, копируя поведение взрослых, часто просто «изображает» какие-то страхи. Если родители воспринимают это чересчур серьезно, то ребенок может считать, что его спектакль удался, зрители в восторге, ну и тут же входит в роль. А как мы уже знаем из анализа психологии ребенка, границы между реальным и воображаемым у него размыты, так что игра очень быстро может превратиться в своеобразный ритуал «боязни», который ребенок повторяет при каждом удобном случае. Вдруг снова он вызовет такую бурю эмоций у своих домочадцев? Чем черт не шутит!

Не помню, чтобы Соня когда-то говорила, описывая свое состояние, «боюсь» или «страшно». Но вот мы пошли в детский сад… Через какое-то время происходит следующее. Соня замечает меня, когда я перехожу из одной комнаты в другую, и отчетливо говорит: «Папа, я боюсь! Боюсь-боюсь! Мне страшно!» Тут надо сказать, что папа у Сонечки психотерапевт, и у него уже на уровне рефлекса оценка глубины, силы, прочувствованности, так сказать, эмоциональной реакции. Настолько до автоматизма отработан этот навык, что в театр не могу ходить — постоянно чувствую себя там Константином Сергеевичем Станиславским. Не верю, и баста!

И вот смотрю сейчас на Соню… Понимаю — играет, изображает страх. Сама, может быть, и не понимает этого, но играет. Тут папа улыбается и говорит: «Да ладно! Сонечка самая смелая девочка на свете! Она всех победит!», и иду своей дорогой. Краем глаза, конечно, наблюдаю за Соней. Она смотрит на меня несколько разочарованно. Я кидаю ей через плечо: «Самая смелая девочка! Просто герой!» — и иду дальше. Через какое-то время ситуация повторяется, но в ответ Соня слышит все то же самое, правда теперь я об этом рассуждаю со всей серьезностью — мол, Сонечка смелая, она совершенно не может никого бояться и так далее.

И вот через пару дней следующая зарисовка: Сонечка рассказывает мне о том, что ее любимый мишка очень боится и «его надо положить в коляску, чтобы он не боялся». Мы это делаем, а папа добавляет: «Сонечка от всех защитит своего мишку!» А еще через пару дней мы с ней уже играем «в волков»: сначала от них прячемся, а потом (заметьте — не я это предложил!) выскакиваем на них и стреляем из воображаемых пистолетов! Волки, разумеется, повержены, Соня торжествует.

Для того, чтобы закончить разговор о такого рода — «выученных» — страхах наших детей, приведу еще один простой, но очень показательный пример. Одна из моих пациенток, у которой уже собственные дети выросли, страдала от страха грозы. Не панически, конечно, просто во время грозы ей становилось неуютно, дискомфортно, тревожно. Как выяснилось, в детстве ее любимая бабушка прятала ребенка под кровать всякий раз, когда начиналась гроза. Зачем бабушка это делала — сказать сложно, но, учитывая тот факт, что она выросла в эпоху, когда электричество еще казалось магией, понять ее поведение можно.

Если человек в состоянии существовать без пугала, значит, он по-настоящему благовоспитан и умен.

Уильям Хэзлитт

По сути, бабушка просто научила ребенка, что надо бояться грозы, и этот выученный страх сопутствовал моей пациентке до самого что ни на есть зрелого возраста. В этой связи, имеет смысл серьезно подумать о том, каким страхам своего ребенка обучать надо, а каким — дело совершенно лишнее.

Но все же главные страхи ребенка формируются у него несколько иначе, с нашей, так сказать, помощью. Да, есть механизм обучения страху через имитацию: мама боится, а ребенок отсюда делает вывод, что опасность велика, и поэтому тоже боится. Но все же главная часть детских страхов формируется родителями целенаправленно. Признаемся себе в этом честно: нам кажется, что мы вполне можем, время от времени и при определенных обстоятельствах, припугивать нашего ребенка. Ну, в педагогических целях, разумеется… И это бывает даже эффективно. Скажешь ребенку, что если он будет плохо себя вести и капризничать, то ты его или дяденьке милиционеру отдашь, или в магазин вернешь, откуда его взяли, он, понятно, перепугается и утихомирится. На минуту-другую… Ну, чем не метод? Вполне можно использовать. Можно, но не нужно.

Какие результаты дает эта, не побоюсь этого слова — «вершина» педагогического искусства? И как все это безобразие скажется потом на психике нашего ребенка? Ну, результаты, прямо скажем — не ахти, а вот сказаться они могут по полной программе. Родители для ребенка — это люди, которые самим фактом своего существования гарантируют его защищенность. Так?.. Несомненно!

В дурно воспитанном человеке смелость принимает вид грубости, ученость становится в нем педантизмом, остроумие — шутовством, простота — неотесанностью, добродушие — льстивостью.

Джон Локк

И вот эти родители начинают ребенка пугать, и не чем-нибудь, а тем, что они его бросят, отдадут куда-то, оставят одного, в лучшем случае — лишат его радости, опеки и поддержки. В общем, накажут тем или иным «отлучением» от себя как от Святой Церкви. И проблема даже не в том, что ребенок будет думать, что ему грозит нечто подобное (хотя многие дети, особенно по малолетству, как раз так и думают), а в том, что он будет думать, что он не может рассчитывать и полагаться на своих родителей. Поскольку же пока они — его мир, то, значит, он и на мир полагаться не имеет никакой возможности. А это уже попахивает самой настоящей катастрофой.

Не знаю, о чем думают родители, когда они говорят ребенку нечто подобное: «Такой засранец нам не нужен!», «Ты отвратительный, я тебя любить не буду!», «Ты не выполняешь моих требований, а поэтому не рассчитывай, что я стану тебе помогать!», «Если ты не прекратишь реветь, я с тобой больше не буду разговаривать!», «Все! Не смей теперь подходить ко мне ни с какой просьбой!», ну и так далее.

Когда у родителей не получается добиться от ребенка «правильного поведения», они начинают мучиться комплексом родительской неполноценности. С одной стороны, «неправильное поведение» детей иллюстрирует их родительскую несостоятельность. С другой стороны, испуг, который испытывают дети, когда их «припугивают», помогает родителям восстановить реноме, почувствовать собственную значимость и ценность. Поэтому иногда у меня возникает стойкое ощущение, что все эти угрозы родители произносят только для того, чтобы поднять собственную самооценку.

Переживая состояние абсолютного бессилия, не зная, как быть с непослушным ребенком, родители своими угрозами демонстрируют ему, да и самим себе, честно говоря, свою несокрушимую и недюжинную силу. По сути, эти родительские угрозы — есть не что иное, как манифест: мол, я — все, а ты — ничто. Правдами и неправдами родители пытаются сформировать у своего ребенка «комплекс ничтожества», ведь если ребенок сам по себе «плохой», то и страдание родителя понять можно, и его эмоциональные срывы оправданы. Вот так сами с собой играем, не понимая, что подобное подсознательное выяснение отношений с собственным ребенком есть не что иное, как борьба с чувством собственной несостоятельности.