Разрешение на жизнь - Михаил Климман

– Веселкин что, у тебя круглосуточно работает?

– Нет, – отмахнулся Брайловский, – просто он – человек холостой, дома докладываться не надо, а у меня сегодня встреча, которая может привести к самым разнообразным последствиям, и я его попросил со мной съездить. Послушай, – он повернулся к молча стоявшему у дверей Веселкину, – ты можешь забыть одно место, куда вы сегодня с Андреем ездили?

Шофер исподлобья смотрел на Гришку, потом перевел взгляд на Дорина и, что-то сообразив, кивнул головой.

– Место, которое надо забыть, – магазин Гуру, ты помнишь, где это?

Шофер опять кивнул.

– Там сегодня кое-что случилось, и Андрей может оказаться втянутым в это дело, хотя не имеет к нему никакого отношения.

Веселкин кивнул в третий раз.

– Если ты кому-нибудь скажешь, – продолжал втолковывать Брайловский, – что ты туда привозил Андрея, то может оказаться, что его притянут, как преступника. Посадить надолго, конечно, не посадят, но в КПЗ подержать могут и нервы потреплют всласть.

– Нет, – вдруг сказал шофер.

– Не будешь говорить? – переспросил Гришка.

– Не посадят.

– Если будешь молчать, не посадят, – разозлился Брайловский, – все от тебя зависит.

– Он не убивал.

Дорин, наблюдавший этот спектакль, от которого так много зависело в его жизни, несколько со стороны, резко повернулся:

– Почему ты так уверен?

– Я видел.

– Ты видел, что Андрей не убивал? – вмешался Брайловский.

– Кто убил…

– Ты видел убийцу? – ошарашенно переспросил Дорин.

Веселкин кивнул.

– И ты его знаешь?

Тот опять кивнул.

– Можешь назвать?

Шофер скосил глаза на хозяина и выдавил только одно слово:

– Ковалько.

ГЛАВА 18

 31 марта, пятница – 1 апреля, суббота

Гришка с Веселкиным давно ушли, напряжение спало, и Дорин с Леной решили вернуться к прерванному занятию.

– А они все-таки красивые. – Андреевская разглядывала ладью с летящими парусами.

Дорин не ответил, ему показалось, что основание ферзя отделяется от самой фигурки. Нет, ошибся, просто фаска чуть глубже обычной.

– Это напоминает мне сцену из какого-то фильма, – улыбнулась Лена. – Мы с тобой сидим друг против друга и по одной выставляем фигурку за фигуркой, как реплики в диалоге.

Дорин молчал, понимая, что жена своей болтовней, с одной стороны, сбрасывает свое напряжение, с другой – пытается расслабить и его. Однако ему это не приносило покоя, только сейчас до него докатывался шок от увиденного в магазине, шок, отложенный, отодвинутый сознанием на время в сторону, а сейчас возвращающийся. Но ставить жену в известность о своих переживаниях было совершенно не обязательно.

– Знаешь, если мы ничего не найдем, – продолжала Лена, – а похоже, что это так и есть, я вообще не понимаю, почему такая возня вокруг этих шахмат. Ну шесть, ну семь тысяч стоят они в каком-нибудь сувенирном салоне, в бутике дорогом – десять. Да еще и продавать замучаешься. А шуму-то, шуму…

– Ну, во-первых, нигде не сказано, что секрет шахмат внутри фигур. Может быть, он в футляре, может быть, какая-нибудь из них является ключом, в самом материальном смысле – вставляется в замок ларца, например.

– А во-вторых? – спросила Лена.

Видно было, что аргументация мужа ее не очень убедила. Да и он сам скорее просто цеплялся за свои слова, чтобы не потерять хоть какую-то нить и выбраться из сумасшедшего лабиринта, в котором так легко убивают за то, что никому вроде бы не нужно.

– А во-вторых, – Дорин поставил последнюю фигуру, это был король, на стол, – если ты сумеешь сейчас придумать более подходящую теорию, то я не буду возражать. Меня сейчас больше волнует другое. Откуда взялись у Гуру эти странные шахматы? Куда он делся сам? Он ведь как-то связан с этой историей. Кто такой Ковалько? Что он знает про шахматы? Работает на себя или за ним кто-то стоит? Связан он с Гуру или нет? За что убили женщину в магазине? Тебе не кажется, что разговорами о его продаже Женя просто выманивал меня или тебя к себе?

– Да нет, это вообще ерунда какая-то, Андрюш… У тебя так паранойя может начаться. Получается, будто он предвидел, что Ковалько убьет эту несчастную женщину, а ты именно в этот момент и придешь? Про Веселкина он знать, конечно, не мог, но… Да нет, бред какой-то… А почему, кстати, Веселкин уверен, что Ковалько убил, а не оказался в твоей ситуации, то есть зашел и увидел труп?

– Как я его понял, а его вообще понять непросто, Ковалько что-то выбросил в урну возле магазина и вытирал руки, пока шел к машине.

– Это ничего не доказывает.

– Кроме моего алиби. – Дорин озадаченно почесал нос. – Ничего не понимаю… Ничегошеньки…

– Ты же сам говорил, – Лена встала и подошла к мужу, – что любишь такие конструкторы, из которых можно собрать разные предметы. Возможно, ты что-то перепутал и поставил какую-то деталь не на место. А может, просто из этих деталей совсем другое должно получиться. Знаешь, как во время войны, мужик с завода, где насосы выпускались, спер полный комплект деталей – продать хотел насос. Начал собирать – получился пулемет. Он в другой раз – опять пулемет. Как ни соберет – все у него пулемет получается. Наверное, надо и тебе все разобрать и попробовать сначала. Давай-ка спать, легонант…

– Давай… Только честно скажи – не очень тебе страшно? Я ничего не понимаю, а значит, не могу предупредить какой-то беды. Может, тебе уехать с Сонечкой?

– Страшновато, конечно, но бывало хуже… А про поездку давай все-таки завтра подумаем, я уже выключаюсь.

– Ты будешь еще кофе? – спросила Лена, с завистью глядя на доринскую кружку. Себе она пока не позволяла ничего лишнего. Андрей кивнул.

Он не спал почти всю ночь. То думал над загадкой этих проклятых шахмат, то удивлялся своему счастью. «Что-то есть, наверное, во мне хорошее, что Бог послал мне Лену…» Он посмотрел на нее, а она, словно в ответ, повернулась во сне, обняла его руку и прижалась к ней щекой. Дорин обнял жену, в который раз сожалея, что врачи запретили им пока заниматься любовью. Сейчас она была маленьким беззащитным ребенком, но он помнил, как она несколько часов назад в самую трудную минуту подошла и прижала его голову к своей груди, и этот банальнейший жест, виденный в сотнях фильмах и спектаклях, вдруг оказался исполненным для него глубокого смысла. Перевести этот смысл в слова Дорин вряд ли смог бы, просто он почувствовал, что не только должен, но и может, что эта женщина доверяет ему и свою жизнь и жизнь их ребенка, которая для нее была дороже собственной.

Когда-то Лена объяснила ему, что банальность – это то, что может сказать любой, и он с этим был, да и сейчас остался, абсолютно согласен. Но, похоже, все истинное – банально, потому что у меня болит, меня радует и страшит то же самое, что и тебя, и его, и тысячи, миллионы других людей и кричим, плачем и смеемся мы все, в общем, одинаково, то есть – банально.

– О чем задумался, легонант? – Лена подвинула к нему вазочку с сахаром.

– Хочу сегодня съездить к Насте в больницу, и даже если «Отелло» там, все равно зайду с ней поговорить.

Лена подняла глаза к тому месту над его головой, где был телевизор. Звук был выключен, а если передавали что-нибудь интересное, пульт был под рукой.

– Смотри-ка, Набоков, – сказала она, беря пульт.

– В Берлине Владимир, – послышался голос из динамика, – зарабатывал уроками тенниса, французского и английского языка, а также снимался в массовых сценах в кино. Да-да, вы не ошиблись, вот тот второй справа в глубине с кружкой пива, действительно, крупнейший русский писатель двадцатого века Владимир Владимирович Набоков.

Звук исчез так же внезапно, как и появился. Нет, не исчез, а просто уменьшился до минимума. Передача явно не закончилась. Дорин поднял голову и посмотрел на жену. Она, держа в руках пульт, смотрела в стену широко открытыми глазами.

– Что случилось? – встревожился Андрей.

– Ты знаешь, я, кажется, поняла, что мне казалось все время таким знакомым в этой шахматно-энтомологической истории, – сказала Лена, медленно переводя на Дорина сомнамбулический взгляд. – Все очень просто: шахматы и бабочки – это две, кроме собственно писательства, главные страсти крупнейшего русского писателя двадцатого века…

– Шахматы и бабочки, – вполголоса вторил ей телевизор, – всегда были в кругу интересов Набокова. Он неплохо играл, еще лучше составлял и решал задачи, то есть был известным шахматным композитором. В 1971 году он даже опубликовал книгу «Poems and Problems», где под одной обложкой были собраны сочиненные им стихи и шахматные задачи. Бабочками он также занимался не как дилетант, а был серьезным исследователем-энтомологом, автором ряда научных статей, открывшим и описавшим несколько новых видов Lepidopteria. «Мои наслаждения, – сказал он в одном интервью, – самые острые из ведомых человеку: писательство и ловля бабочек». Сейчас на экране вы видите фотографию одной из этих лепидоптерий, открытых и описанных Владимиром Владимировичем.