Оружие возмездия - Олег Маркеев

— Ты, как погляжу, приезжий. — Дядя Миша дождался кивка Максимова. — Будет время, заезжай в гости на уху. У яхт-клуба спроси меня, ребята дорогу покажут.

— Спасибо за приглашение.

Дядя Миша ему понравился. Несмотря на затрапезный вид, чувствовалось в нем настоящее, мужское. С таким приятно посидеть у костра и под водочку, не спеша поговорить обо всем на свете.

— Ты что так смотришь? — Максимов поймал острый взгляд дяди Миши.

— Да так. — Дядя Миша пожевал папиросу. — На одного знакомого ты уж больно похож.

Максимову часто говорили, что он на кого-то похож, такая уж досталась внешность, и он не удивился.

Он махнул проезжавшему мимо «Москвичу», первой машине, увиденной в столь ранний час. Частник с готовностью дал по тормозам, пройдя мимо них юзом пару метров.

— До встречи! — махнул на прощанье Максимов и побежал к машине.

— Бог даст, свидимся, — прошептал ему вслед дядя Миша.

Покатал в губах потухшую папиросу. Проводил взглядом машину, пока она не свернула за угол.

— Черт, как похож. Вылитый Испанец, — пробормотал постаревший старшина запаса Мишка Нелюдов.

Поправил покосившуюся орденскую планку, одернул пиджак. И стал терпеливо ждать первого автобуса.

Глава 9. Искусствовед в штатском

Странник

Гостиница уже ожила. В некоторых номерах на полную громкость врубили музыку. По коридору шаркали ногами. Переговаривались в полный голос.

Максимов лежал на кровати, широко разбросав руки. После интенсивной зарядки и контрастного душа в теле гуляла упругая, злая сила. Холодный ветерок щекотал влажную кожу. Он старался дышать ровно и глубоко, чтобы дать силе заполнить каждый уголок тела и затаиться там до поры.

«Придет время, повоюешь. А сейчас веди себя, как сапер на разминировании».

Картинка, очень яркая и четкая, сразу же появилась перед глазами.

Он стал осторожно перебирать проводки, сплетенные в сложный клубок. Чужие судьбы, прошлое и надежды, страхи и тайны. Поди узнай, какой проводок линии жизни ведет к детонатору. Глупо резать все подряд. Непростительно не тронуть нужный.

Максимов долго размышлял, мысленно ощупывая проводок Карины. Представил, что это хрупкая золотистая ниточка в грубой стальной оплетке. Куда он ведет, с кем контактирует в глубине клубка, никак решить не мог. Чутье подсказало, что резать проводок, навсегда выбросив из своей жизни странное существо в кожаных доспехах, еще рано. Стал перебирать другие, уже известные ему.

«Попробуем поработать через Элеонору, — решил он. — Дай бог, сразу не взорвусь. Но сначала закончим с Кариной».

Одним рывком вскочил с кровати. Надел светлый костюм. Прошел в соседнюю комнату.

На столе его дожидался ноутбук, призывно светился монитор.

Максимов набрал на клавиатуре команды и через Интернет вошел в сервер архивной службы рейхсвера. После войны Германия не прокляла своих солдат. Многие вернулись в строй и составили костяк возрожденной армии. За годы войны полагались дополнительные выплаты и льготы. И их выплачивали всем, независимо от того, на каком фронте, против кого сражался. С таким подходом Максимов впервые столкнулся в Прибалтике, когда ветеранам вермахта и народного ополчения от правительства ФРГ стали начислять и, главное, регулярно выплачивать пенсии. По четыреста долларов бывшему рядовому. Справившись с шоком, он здраво рассудил, что только так можно воспитать новое поколение солдат. Что-. бы твердо знали: в голодной старости не придется проклинать тот день на войне, когда смерть обошла их стороной.

Но сейчас он рассчитывал не на немецкую порядочность, а на знаменитую склонность к порядку. Все воевавшие были учтены в архивах рейхсвера.

Он напечатал: «Schutzstaffel. 1944–1945 № 57958».

Через несколько секунд, получив ответ, Максимов тихо присвистнул.

Если архивы не врут, сломанный кинжал в подвале Карины принадлежал унтерштурмфюреру СС Гансу Барковски, служившему в 1-м батальоне 4-го полка дивизии «Бранденбург» под командованием знаменитого фон Кенинга[23]. С сорок четвертого года Барковски был прикомандирован к личному штабу рейхсфюрера. Числится пропавшим без вести в районе Кенигсберга.

— Не повезло тебе, Ганс, — обронил Максимов, суеверно скрестив пальцы.

В голосе не было злорадства, таких противников, как солдаты дивизии «Бранденбург», его научили уважать.

Он еще не знал, как распорядится этой информацией. Опыт подсказывал, что случайных пересечений судеб практически не бывает. И мертвые очень часто возни кают из небытия, чтобы испортить жизнь живым.

— Поживем — увидим, — решил Максимов. Дал команду запомнить информацию.

Чтобы переключиться на сегодняшний день, взял свежую газету.

Местную прессу поразила та же проказа, что и столичные СМИ. Рекламные объявления заляпали большую часть печатной площади. Между ними, очевидно чтобы газета не считалась рекламной, затесались столбики статей.

Золотые перья провинции живописали жизнь родного края с пафосом партийной печати, несколько подпорченным демократической безалаберностью стиля. Криминальная хроника, как теперь модно, подавалась в ерническом стиле. Максимов считал, что это подло и противоестественно, словно глумливо похихикивать на похоронах. Журналюги, как он заметил, с праведным гневом и пафосной слезой на глазу пишут, когда гибнет свои — брат по цеху или очередной мессия из демократической тусовки. А когда простого человека из электората беда настигнет, получается с усмешкой: мол, а чего вы от быдла-то хотели — живут, как скоты, и мрут бестолково.

За истекшие сутки, как сообщал ведущий криминальной колонки, в городе случились: одна авария на дороге, два изнасилования, захват заложника и сразу три убийства.

О последнем написали подробно:

«Голощекин с гостем остались спорить о смысле жизни, а Тищенко пошел за новой партией горячительного. Вернувшись, он увидел, что спор перешел в драку, и, поставив бутылки в угол, встал на сторону Голощекина. Потому что тот уже лежал на полу и пытался отбиться от душившего его гостя. Совместными усилиями Тищенко с Голощекиным утихомирили гостя и, чтобы не мешал, отнесли его в ванную. Пить вдвоем им показалось скучным, и они разбудили спавшую в соседней комнате хозяйку квартиры. В разгар второго акта пьянки хозяйка зачем-то вошла в ванную, где обнаружила незнакомого мужчину с многочисленными колотыми ранами. Объяснить появление трупа в ее квартире друзья не смогли, и хозяйке пришлось вызывать милицию».

Смерти Гусева отвели один абзац в самом конце колонки:

«Загадочная смерть на Верхнеозерной. Гражданин Николаев упал замертво у порога кафе „Причал“, предварительно выстрелив в воздух из пистолета. Со слов свидетелей, насильственных признаков смерти на теле Николаева не обнаружено. Оперативно-следственная группа, отработав на месте происшествия, от комментариев воздержалась и уехала решать эту загадку».

А на внутренней полосе газеты крупными буквами шел заголовок: «Янтарный призрак старого замка». Чуть ниже: «Немцы снова ищут Янтарную комнату». Коллаж в центре страницы посвящался истории знаменитой комнаты. Фоном служили довольно мутные изображения панно в стиле рококо, четко выделялись обгоревшие руины Королевского замка и вразброс шли какие-то смазанные лица. Максимов с трудом узнал доктора Роде, гауляйтера Пруссии Эриха Коха, писателя Юлиана Семенова и Петра Первого. Гитлера не узнать было невозможно, но что он делал в этой компании, Максимов не понял.

На второй полосе размещалась фотография дружной компании благополучных и благопристойных немцев. Фотографировали их, очевидно, недавно на фоне кирхи предместья Понарт. Странно, но выстроились они в том же порядке, что и на снимке Навигатора.

«Луиза фон Шперн, Карл фон Штауффенберг, Филлип Реймс, Рудольф Брандт, Дитрих Бойзек. — Максимов провел пальцем по кладоискателям, сияющим фарфоровыми улыбками. — И что вам дома не сидится?»

Он попробовал определить, кто из немцев мог быть другом Эли Карагановой. Все с аристократической приставкой «фон» отпадали автоматически. Демократия, конечно, подпортила правила хорошего тона у прусской элиты, но не настолько, чтобы дружить с ничего из себя не представляющей журналисткой из России. Не Майя Плисецкая и не Галина Вишневская, в конце концов. А раскланяться пару раз на приемах — это «фонов» ни к чему не обязывает. Рудольф Брандт — научный сухарь, лет под семьдесят. С таким Эле делать нечего. Оставались двое — Реймс и Бойзек. Филлип Реймс, что отчетливо просматривалось даже на черно-белом фото, относился к «голубой» части творческой интеллигенции. Дитрих Бойзек, солидный мужчина лет пятидесяти, излучал уверенность в себе и в своем банковском счете. Он с равным успехом мог сойти за бизнесмена средней руки или зажиточного бюргера. Мог быть и разведчиком.