Проект «Феникс» - Франк Тилье

Шарко ахнул и невольно прикрыл рот рукой: завеса над одной из тайн приоткрывалась, путешествие Лутц в Мексику, кажется, нашло свое объяснение.

— Да, так, наверное, и было, потому что Ева летала туда за неделю до прихода в ваш центр, — сказал он приматологу. — Мы нашли ее имя в списках пассажиров.

Пораженная Жаспар несколько секунд не находила слов.

— Господи, лететь в такую даль, чтобы получить информацию! Нет, Ева была совершенно необыкновенной!

— А что она искала в протоколах полиции? Наверное, тоже левшей?

— Вот именно! Она хотела узнать, каков процент левшей среди крайне жестоких преступников, проживавших в столь опасном для жизни месте. Соизмерима ли пропорция с той, что наблюдалась во времена варваров? Соответствует ли она той, которая характерна для нашей цивилизации в целом, предполагающей, что на десять правшей приходится один левша?

Шарко просматривал страницу за страницей, окидывая вопросительным взглядом колонки цифр, потом вдруг остановил собеседницу, когда та собралась было продолжить объяснения:

— Сначала скажите мне, пожалуйста, вот что. Эти спортсмены, эти доисторические люди, эти варвары… Допустим, левшей среди них намного больше, чем правшей, допустим, пропорция выше средней, ну и что? Вы говорили о связи леворукости со склонностью к насилию. Где и каким образом она проявляется, эта связь?

В одной из витрин, мимо которых они шли, под стеклом лежали книги — научные труды Ламарка и Дарвина. «Происхождение видов» было раскрыто. Первое или одно из первых изданий. Пожелтевшая бумага, старинный шрифт, Жаспар застыла в восхищении, но, погладив витрину, все-таки обернулась к собеседнику:

— Ева обнаружила и доказала, что левше в тех сообществах людей, где все решалось борьбой, приходилось легче, чем правше, то есть леворукость там была завидным преимуществом и помогала выжить.

Жаспар помолчала, чтобы комиссар успел переварить информацию, затем продолжила:

— По ее высказанному в диссертации мнению, левши и существуют-то сейчас только потому, что лучше сражаются, и потому, что, умея нападать с неожиданной стороны, обладают стратегическим преимуществом в битве. Представьте себе поединок между правшой и левшой. Левша привык иметь дело с правшами, а правшу, как правило, выбивает из равновесия уже сама возможность противника использовать левую руку или левую ногу в качестве ведущей, правша не ждет удара с той стороны, с которой левша наносит ему этот удар, и именно благодаря тому, что удары слева не так многочисленны и не так известны, как удары справа, левша и побеждает.

Жаспар показала комиссару рисунок, на котором двое мужчин стояли лицом к лицу, и у каждого в руке была шпага.

— Вот, например, эта репродукция средневековой гравюры. Или возьмем восемнадцатый век: герцог Ришелье, узнав накануне дуэли, что один из его противников левша, заволновался: «Черт побери, первым будет левша, у меня очень мало шансов!»

Она перелистнула несколько страниц и остановилась на странице с изображением злобной физиономии викинга.

— Поскольку левши побеждали своих соперников, у них появлялось больше возможностей подняться вверх по иерархической лестнице, им было легче завоевывать женщин, они быстрее обзаводились потомством и распространяли таким образом свои гены. Основываясь на всем этом, эволюция начнет благоприятствовать удачной асимметрии, и в конце концов «леворукий» характер станет передаваться по наследству.

— Вы имеете в виду — посредством ДНК?

— Ну да, конечно. Это может показаться чересчур простым, но ведь именно так действует природа: она отбирает то, что благоприятно для распространения генов, и передает дальше, а оставшееся невостребованным уничтожает. Разумеется, это не происходит за несколько лет: для того чтобы информация оказалась вписана в ДНК, требуются чаще всего века.

Шарко попытался обобщить услышанное:

— То есть, по-вашему, выходит, чем больше левшей в некоем сообществе, тем большей жестокостью оно отличается?

— Да, Ева предположила — и доказала — существование именно такого эволюционного феномена. «Леворукий» характер распространяется с помощью ДНК в сообществах, где проявляется максимум насилия, и постепенно исчезает в других, уступая место «праворукому».

— У меня были знакомые левши. Они не занимались спортивными единоборствами, не были жестокими и не имели ни малейшей склонности к насилию. Так почему же, если природа, как вы говорите, исключает все бесполезное, они не родились правшами, как большинство людей?

— Из-за генетической памяти. Совершенно ясно, что каким-то их предкам в связи с какими-то обстоятельствами было выгоднее оставаться левшами. Может быть, им приходилось сражаться, они были рыцарями или завоевателями… «Леворукий» характер продолжает передаваться с генами, но в современном обществе левшей с каждым поколением становится меньше, поскольку теперь, если говорить о выживании, никаких преимуществ у них уже нет. И в конце концов, по-видимому, их не останется вовсе, как не осталось белых березовых пядениц…

Клементина глянула на папку с диссертацией.

— Именно по этой причине Ева и не обнаружила в криминальном мексиканском городе большего количества левшей, чем в других местах. Совершенно ясно, что она была страшно разочарована таким результатом, но что ж поделаешь, тут все подчинено строгой логике: в нашем мире, в котором, чтобы убить, достаточно нажать на спусковой крючок пистолета, нет нужды быть левшой. Поскольку речь не о единоборстве двух тел — преимущества леворукости сводятся на нет. Ну и, стало быть, наступит время, когда генофонд популяции левшей истощится и на Земле не останется ни одного левши, сколько бы на ней ни осталось жестокости.

Некоторое время Шарко молчал, размышляя над полученной информацией. Культура изменяет окружающую среду, а та, в свою очередь, влияет на естественный отбор, цель которого — обеспечить выживание самых жизнеспособных. Подумав, он снова перешел к вопросам:

— Через неделю после путешествия в Мексику Ева отправилась в Бразилию, конкретно — в Манаус, столицу штата Амазонас. Есть ли в ее диссертации хоть что-нибудь об этой поездке?

Жаспар удивилась:

— В Бразилию?! Нет, там даже намека нет на поездку в эту страну. Никаких данных, никакой статистики по Бразилии. А что, Манаус такой же криминальный город, как Сьюдад-Хуарес?

— Да нет, не более криминальный, чем любой другой. Но ведь после почти что неудачи в Мексике Ева должна была продолжать поиски и набирать, уточнять информацию. Скажите, а говорится ли в работе Лутц об исследованиях, которые она вела во французских тюрьмах? Или хотя бы об одном из заключенных, некоем Грегори Царно?

— И на это отвечу — нет. Там нет ничего ни о тюрьмах, ни о Царно.

Шарко положил листок к остальным. Ему не очень верилось, что в диссертации не говорится ни о полете в Бразилию, ни о Царно, ни о посещениях тюрем: если так, получается, что после Манауса Лутц совсем отошла от темы диссертации, а почему? Комиссар попробовал копнуть глубже:

— В тюрьмы Ева ездила днем — в то самое время, когда по распорядку дня в центре должна была работать там. Именно по этой причине она и попросила разрешения приходить к семнадцати часам: так легче было скрыть разъезды по пенитенциарным учреждениям, где она расспрашивала арестантов, откуда привозила их фотографии. Скажите, мадам Жаспар, вы ведь хорошо знали Еву, вы прочитали материалы диссертации, может быть, вам понятно, почему из всех заключенных она встречалась только с молодыми крепкими левшами, совершившими убийства с особой жестокостью?

Клементина на минутку задумалась.

— Хм… Думаю, на этот раз ее поступки были продиктованы прямо противоположным, если сравнивать с полетом в Мексику, желанием. В Сьюдад-Хуаресе она хотела найти за преступлениями левшей, в тюрьмах искала преступления, на которые людей толкнула леворукость. Видимо, она рассуждала примерно так. Первое: не может ли оказаться, что у отдельно взятой личности, живущей в цивилизованных условиях, леворукость и жестокость связаны между собой? Второе: есть ли у жестоких левшей какие-то общие черты? И третье: был ли у этих левшей, затерянных в праворуком мире, хоть какой-то смысл жизни, а если был, то в чем? Простите, но больше никаких стимулов для поездок девочки в тюрьмы я не вижу.

«Да уж, не особенно она меня просветила», — подумал Шарко. Заметив в этот самый момент Леваллуа, поспешно поднимавшегося по лестнице, он задал приматологу последний вопрос:

— Есть еще что-нибудь, что мне обязательно надо знать о диссертации Евы?

— Не думаю. Но вы могли бы прочесть ее работу, как в интересах дела, так и для расширения кругозора — за исключением математических моделей и нескольких сложных формул, там все должно быть понятно. Ева написала истинно новаторскую диссертацию. Диссертацию, которая, безусловно, наделала бы шуму в научных кругах. Да и наделает, если все-таки выйдет в свет.