Шестьдесят рассказов - Дино Буццати

— Это солдатская песня, ваше величество, — пояснил первый советник, с головы до пят закованный в броню, согласно предписаниям военного времени.

— Неужели у них не нашлось ничего повеселее? — удивился король. — Ведь Шрёдер сочинил для моей армии прекрасные марши. Я сам их слышал. Для солдат как раз то, что надо!

— Что вы хотите, ваше величество? — развел руками старый советник, больше, чем обычно, сгибаясь под тяжестью лат и оружия. — У солдат, как у детей, свои странности и прихоти. Будь у нас самые красивые марши в мире, они все равно предпочтут свои песни.

— Но эта песня звучит совсем не воинственно, — возразил король. — Им как будто бы даже грустно. А грустить у них, мне кажется, нет никаких причин.

— Ни малейших! — подтвердил советник с подобострастной улыбкой, намекая на то, что дела короля идут как нельзя лучше. — Притом, возможно, это всего лишь любовная песенка, и больше ничего.

— А каков ее текст? — не отставал король.

— По правде говоря, не знаю, — пожал плечами старый граф Густав. — Я распоряжусь, чтобы мне доложили.

Батальоны прибыли на границу и нанесли противнику сокрушительное поражение, значительно увеличив территорию королевства; гром побед разносился по всему миру; топот королевской конницы уже едва долетал с бескрайних равнин, с каждым днем удаляясь от серебряных куполов дворца. А над солдатскими биваками, раскинувшимися под чужим небом, плыла все та же песня — не веселая, не победная и боевая, а грустная, полная горечи. Солдаты ели до отвала, носили мундиры тонкого сукна, мягкие сафьяновые сапоги, теплые шубы, а сытые кони легко несли их из одной битвы в другую, все дальше от дома, и уставали под тяжестью лишь одного груза — захваченных вражеских знамен. Но генералы удивлялись:

— Черт возьми, что это поют солдаты? Неужели у них не нашлось ничего повеселее?

— Такие уж они от природы, ваше превосходительство, — отвечали вытянувшиеся в струнку офицеры генерального штаба. — Ребята хоть куда, но есть у них свои странности.

— Подозрительная странность, — хмурясь, говорили генералы. — Такое впечатление, что они вот-вот заплачут. И чего им не хватает? Чем они недовольны?

Солдаты победоносных полков, каждый в отдельности, были всем довольны. В самом деле, чего еще желать? Одна победа за другой, богатые трофеи, в каждом городе, в каждом селении новые женщины, уже не за горами триумфальное возвращение. На лицах солдат, пышущих силой и здоровьем, было прямо написано, что враг скоро будет окончательно стерт с лица земли.

— А каковы слова этой песни? — любопытствовал генерал.

— Слова-то? Да слова дурацкие, — отвечали офицеры генерального штаба, как водится, осторожные и немногословные.

— Пусть дурацкие, но все-таки — о чем там говорится?

— Точно не могу сказать, ваше превосходительство, — отвечал один из офицеров. — А ты, Дилем, знаешь?

— Слова этой песни? Сказать по правде, нет. Но здесь капитан Маррен, наверное, он…

— Я, право, затрудняюсь, господин генерал, — смутился Маррен. — Однако, если позволите, мы спросим у сержанта Петерса…

— Ну давайте же, хватит резину тянуть… Бьюсь об заклад… — Генерал внезапно осекся.

Прямой как палка сержант Петере предстал перед генералом и, немного робея, стал докладывать:

— В первом куплете, ваше превосходительство, слова такие:

Через поля и селаПод барабан веселыйПриказ вперед идти…Но не найти назад пути,Но не найти назад пути,Любимая, навек прости!

А потом идет второй куплет, который начинается так: «Туда-сюда, сюда-туда…»

— Что-что? — переспросил генерал.

— Так точно, именно так, ваше превосходительство, «туда-сюда, сюда-туда»…

— Что значит «туда-сюда, сюда-туда»?

— Не могу знать, ваше превосходительство, песня такая.

— Ну ладно… А дальше какие слова?

Туда-сюда, сюда-туда,Вперед, вперед мы шли всегда,И вместе с нами шли года…Там, где со мной прощалась ты,Там, где со мной прощалась ты,Торчат могильные кресты.

И есть еще третий куплет, но его почти никогда не поют. В нем…

— Нет-нет, хватит, с меня довольно и этого, — отмахнулся генерал, и сержант, повинуясь, щелкнул каблуками.

— Прямо скажем, песня не слишком веселая, — выразил свое мнение генерал, когда нижний чин вышел из комнаты. — Во всяком случае, для войны не очень подходит.

— Действительно, никак не подходит, — почтительно закивали офицеры генерального штаба.

Каждый вечер, по окончании битвы, когда еще дымилось, не успев остыть, поле боя, к королю слали гонцов с добрыми вестями. Города были украшены флагами, незнакомые люди обнимались на улицах, звонили колокола церквей… Но если кому случалось проходить ночью по окраинам столицы, он непременно слышал мужской, или женский, или девичий голос, поющий ту самую, неведомо когда и кем сложенную песню. Она и впрямь была довольно грустная, в ней таилась глубокая покорность судьбе, но люди, даже юные белокурые девушки, облокотившись на подоконник, пели ее, забывая обо всем на свете.

Никогда еще в мировой истории, начиная с древних времен, не было таких блистательных побед, таких удачливых армий, таких талантливых генералов, никто не помнил таких стремительных марш-бросков и такого обилия завоеванных земель. Даже самый захудалый солдат-пехотинец к концу войны становился настоящим богачом — так много добычи приходилось на его долю. Сбывались самые дерзкие надежды. В городах по вечерам ликовал народ, вино лилось рекой, плясали даже нищие. А между двумя стаканами вина всегда хочется спеть, затянуть в тесном кругу друзей какую-нибудь нехитрую песенку. «Через поля и села…» — слышалось повсюду, и песня звучала целиком, включая третий куплет.

А когда новые батальоны, отправляясь на войну, проходили по площади Коронации, король, приподняв голову над пергаментными свитками и рескриптами, прислушивался к песне и сам не мог объяснить, почему у него портится настроение.

Полки шагали через поля и села, из года в год продвигаясь все дальше, и неизвестно было, когда же наконец они вернутся назад. А тем временем они теряли одного за другим тех, кто бился об заклад, уверяя, что вскоре придет последний долгожданный приказ. Битвы, победы, победы, битвы… Войска уже были невероятно далеко, в неведомых краях, носивших такие мудреные названия, что и не выговоришь.

И это продолжалось — от одной победы к другой! — до тех пор, пока площадь Коронации не обезлюдела, окна королевского дворца не заколотили досками и до городских ворот не донесся грохот приближающихся вражеских колесниц. А на далеких равнинах, где проходили непобедимые королевские войска, выросли рощи, которых раньше не было, — однообразный лес деревянных крестов… до самого горизонта кресты, кресты — и ничего больше. И все потому, что судьбу этих армий решали не мечи, не огонь, не ярость кавалерийских атак, а песня. Король и его генералы вполне разумно сочли ее неподходящей для войны. Этот простенький мотив, эти безыскусные слова были голосом самого рока: неустанно, год за годом он предостерегал людей. Но король, полководцы, многоопытные министры оставались глухи, как камни. Никто не внял этому голосу, никто, кроме простых, увенчанных славой солдат, тех, что устало шагали в сумерках по дальним дорогам навстречу смерти и пели свою песню.

14

КОРОЛЬ В ХОРМ-ЭЛЬ-ХАГАРЕ

© Перевод. Г. Богемский, 2010

Это произошло в Хорм-эль-Хагаре, за Долиной Царей, на раскопках дворца Менефтаха II.

Руководитель раскопок Жан Леклерк, очень талантливый, уже немолодой ученый, получил письмо от секретаря Управления по охране древностей, в котором тот сообщал о предстоящем важном визите: раскопки посетит известный зарубежный археолог граф Мандранико, и ему следует оказать наилучший прием.

Леклерк не помнил археолога по фамилии Мандранико. Вмешательство Управления по охране древностей, подумал он, вряд ли объясняется подлинными заслугами этого человека перед наукой — просто у графа есть какой-нибудь высокопоставленный родственник. Однако это не вызвало у Леклерка досады, скорее наоборот. Уже дней десять он томился в одиночестве: помощник его уехал в отпуск. Мысль, что он увидит в этой глуши новое лицо, человека, которого могут хоть немного заинтересовать его старые камни, была ему даже приятна. Как истый джентльмен, он отправил грузовичок за продуктами в самый Акхимим, а на дощатой террасе, откуда открывался вид на весь район раскопок, устроил столовую — получилось даже изысканно.

И вот наступило то летнее утро, душное, наполненное тяжелым зноем; и, как всегда в пустыне, вместе с новым днем в душе родилась несмелая надежда, которая — увы! — рассеивается под лучами солнца. Накануне на краю второго внутреннего двора, где громоздились бесформенные глыбы обрушившихся колонн, показалась из-под песка стена с весьма интересной надписью. До сих пор для ученых оставалось загадкой царствование Менефтаха II — именно о нем говорилось в этих строках, пришедших из тьмы веков. «Дважды цари, носившие имена севера и болот, приходили и простирались перед фараоном, его могуществом, жизнью, здоровьем и силой (речь шла, по-видимому, об изъявлении покорности мятежными властителями номов Нижнего Нила) и, побежденные, ожидали его у двери храма. На них были новые, умащенные благовониями парики, в руках они несли венки из цветов, но глаза их не могли вынести источаемого фараоном света, уши — его голоса, руки и ноги их дрожали, когда он отдавал приказания, слова застревали в горле при виде великолепия Менефтаха, сына Аммона — жизни, здоровья, силы…» Ученый проработал при свете керосинового фонаря всю ночь, но дальше надпись расшифровке не поддавалась.